Дмитрий Несветов - Кончина СССР. Что это было?

• Название: Кончина СССР. Что это было?
• Автор: Дмитрий Несветов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-100406-4

25 декабря 1991 года в 19 часов 38 минут над куполом Сената Московского Кремля был спущен флаг Союза Советских Социалистических Республик. А на следующий день там же, в Кремле, сессия Совета Республик Верховного Совета СССР приняла декларацию о формально-правовом роспуске Советского Союза. Так тихо, почти буднично, завершилась 70-летняя история последней империи ХХ века. С тех пор минуло два с половиной десятилетия – целое поколение… Чем дальше во времени мы удаляемся от тех дней, тем теплее относимся к теням почившей державы. Тем чаще и увереннее слышим вокруг о крупнейшей геополитической катастрофе применительно к событиям двадцатипятилетней давности. А это уже недобротворное и мироточивое свойство человеческой памяти, это – признак обманутых ожиданий и неисцеленного недуга. Это диагноз сегодняшнего времени. К прошлому тянутся тогда, когда в настоящем не все ладно.

---

Поэтому, наверное, специалисты-связисты правы. Чтобы разрушить связь, диверсанту или еще кому-то надо было что-то взорвать, что-то перепилить, вывести аппаратуру, огромные блоки и так далее. Ну, а если допустить, что это сделали свои, это, по сути, предательство. Сидел один человек на всех этих проводах – посадили другого, а он выполнял только указания Генералова, который там всем командовал.

Вот спрашивают: а что, Горбачев ничего не мог сделать? А представьте, когда генерал Медведев, начальник личной охраны президента, прямо на его глазах выполняет команду Плеханова: «Собирай вещи и поезжай со мной в Москву». Все. И остались рядовые охранники внутри дома, которые, наверное, симпатизировали Михаилу Сергеевичу и, возможно, стали бы стрелять, если бы кто-то попробовал применять силу. Но ее не применяли. Его просто обложили со всех сторон. Да, была машина (о ней часто говорят), в которой была установлена связь системы «Кавказ», но ее отключили. И Генералов, чтобы связаться с Плехановым или Крючковым, сам выезжал из Фороса, с объекта «Заря», чуть ли не в Мухалатку, и оттуда звонил. Но ему это надоело, и тогда он включил себе эту систему «Кавказ» в машине, которая стояла на территории, но за оцеплением и к которой люди Горбачева доступа не имели.

Таким образом, вы полагаете, что у президента СССР реальной возможности выйти на связь со страной и с кем-то из российского или союзного руководства не было? Совсем не было?

Не было. Более того, ядерный-то чемоданчик у него забрали и увезли, и к нему он тоже доступа не имел. И когда я допрашивал Горбачева, меня тоже интересовали многие нюансы, о которых люди могли и не знать. Кто-то сейчас говорит: Горбачев же гулял там, он имел свободу передвижения, за ним пограничники в бинокль наблюдали и все видели. Да, он имел свободу передвижения, но только в пределах своего дома и набережной. Я его спросил об этом: «Михаил Сергеевич, вы гуляли?» «Да, я специально выходил, потому что, когда нам дали возможность слушать радио, я понял, что обо мне говорят как о больном, чуть ли не при смерти. Я специально гулял, чтобы меня в бинокль пограничники рассматривали и видели, что это неправда».

Август. КульминацияКомментарии и свидетельства

Борис Ельцин «Записки президента»

Столкнулись интересы двух ведомств, двух подходов, двух типов мышления, отточенных годами советской системы. Интересы военно-промышленного комплекса и КГБ. ВПК был нужен настоящий, по полной программе громовой путч, который заставит мир вновь поверить в силу советского танка. КГБ – максимально чистый, изящный переход власти в другие руки. <…> КГБ как главный мотор путча не хотел марать руки в крови, надеясь выжать победу лязганьем гусениц, ну и, возможно, парой предупредительных выстрелов.

Георгий Шахназаров «С вождями и без них»

Если бы введенные в Москву танки открыли огонь по баррикадам и были поддержаны атакой с воздуха, почти мгновенно все было бы кончено. Покорились бы и республики, о чем свидетельствует их осторожная реакция, явно рассчитанная на то, чтобы выиграть время, посмотреть, как будут развиваться события в столице Союза. Ну а найдись смельчаки, зовущие к сопротивлению, на них быстро накинули бы петлю.

Борис Ельцин «Записки президента»

Армия понимала, что КГБ опоздал с действиями на целые сутки. И теперь силовые действия <…> приведут к массовому кровопролитию. Это будет тяжелейший моральный удар по военным, от которого они не оправятся. Поэтому-то они лишь имитируют подготовку к штурму, имитируют военные действия, тянут время.

Олег Вите «Революция в аппарате»

Стратегически-тактический комплекс – ориентация на мирный или «почти мирный» захват власти – завел ГКЧП в тупик: когда 20 августа ошибочность стратегии стала очевидной, менять тактику было уже поздно. И без того не слишком решительный, ГКЧП стал <…> обнаруживать все большую изоляцию.

Борис Ельцин «Записки президента»

Поскольку у нас внешней агрессии не предполагалось – танки были свои, родные, то не предполагалось и сопротивления. И в этом Крючков ошибся. Реакция народа на карикатурный, глупый сценарий заговора срезонировала с тем, что наших танков люди не испугались. <…> И тогда стало ясно, что надо стрелять. Но было поздно. Стрелять уже никто не хотел и не мог.

Максим Соколов «Был день – когда Господней правды молот»

Путч – это деяние, совсем не обязательно вызывающее покорность… В условиях общественного подъема, который в 1991 г., несомненно, наличествовал, успех путча мог быть обеспечен лишь образцово-показательной жестокостью… При отсутствии немедленной <…> готовности сажать и стрелять, не очень ясно, зачем вообще идти на такое дело.

Лев Суханов «Как Ельцин стал президентом. Записки первого помощника»

[Они] мечтали сделать переворот в белых перчатках и заслужить лавровый венок за спасение державы. Но <…> подобные перевороты возможны лишь в банановых республиках, а не в стране, которая только-только почувствовала <…> запах свободы.

Валентин Георгиевич, на фоне этих мифов и их развенчаний возникает очень важный, как мне кажется, вопрос к вам лично. Тогда, в эти три дня в Москве – между Белым домом и российской прокуратурой, – вам казалось, что все это всерьез? Что действительно есть угроза, серьезная опасность? Или эта угроза и эта опасность были несколько надуманными, искусственными? Одним словом, было ли у вас внутреннее ощущение, что вы стоите перед неким выбором – служебным, должностным, политическим, человеческим, моральным – настоящим внутренним выбором?

Понятно, что в тот самый опасный день (21 августа 1991 года. – Д. Н.) и в те его часы я не обладал информацией, которую мы получили в ходе расследования. И, конечно, я не знал, что разработана схема, расставлены силы и они уже выведены на стартовые позиции и только оглядываются друг на друга. Мы понимали вечером того дня, что дальше это противостояние продолжаться не может, оно должно быть как-то разрешено. И реальное ощущение угрозы существовало.

В этот момент я находился в Белом доме. Вечер уже, смеркалось, ночь наступала. Но меня поразило то, что он был наполнен абсолютно гражданскими людьми. Какие-то там девчонки-журналистки бегают по коридорам – ну смех. Тот же Ростропович[49] с автоматом… И я прекрасно понимал, что в случае введения спецподразделений будет море крови и множество безвинно пострадавших. Вот это чувствовалось, и атмосфера опасности висела в воздухе. И когда я это понял, я сам позвонил в прокуратуру, Лисову, он был там, замещал меня ночью. Честно говоря, я с ним тогда попрощался и даже сказал, где ключ от сейфа, чтобы, если что, какие-то оставшиеся деньги, отпускные семье передал. Он даже спросил: «А что, настолько?»

Надо, конечно, признать, что, если находиться внутри замкнутого пространства с людьми, которые жгут костры, в окружении десятков тысяч человек, уровень опасности, ажиотажа искусственно поднимается. Из Белого дома я вышел тогда, когда уже были первые жертвы в столкновениях с бронетранспортерами на Садовом кольце. Позвонил Лисов и сказал, что Военная прокуратура (это ее подследственность, а подчинялась она Союзной прокуратуре) отказывается выезжать на место преступления. И я тогда понял, что можно сидеть до конца в Белом доме, но надо ехать, заниматься своим прямым делом. И поехал. Было около четырех часов ночи…

Вернемся к делу ГКЧП. Итак, закончилось следствие. В течение девяти месяцев подследственные изучали дело, и только после этого, в апреле 1993 года, начался суд. 12 подсудимых – все бывшие государственные чиновники высшего ранга. В связи с тем, что многие из подсудимых были людьми военными, судила их Военная коллегия Верховного суда Российской Федерации. А 23 февраля следующего, 1994 года была объявлена амнистия, и все, кроме генерала Варенникова, который отказался принять амнистию, были освобождены от судебного преследования.

Много было всяких разговоров и тогда, и позже по поводу самого суда, по поводу того, зачем, почему, как он проходил и чем закончился. Высказывался на сей счет и председательствующий на том процессе в те годы заместитель Председателя Военной коллегии Верховного суда России Анатолий Тимофеевич Уколов. К его профессиональной чести следует признать, что он отказался в своих выступлениях комментировать это дело как судья. Но как гражданин свою позицию обозначил… Из нее очевидно следовало, что результат работы прокуратуры и следствия не убедил его в безусловной виновности членов и пособников ГКЧП. До той степени, что он фактически был готов к оправдательному приговору в отношении подсудимых. Единственным безусловно виновным в происшедших событиях он считал «капитана корабля» – первого и последнего президента СССР[50]. А в виновности подсудимых он уверен не был. Ваше отношение к этой позиции?