Эльке Хайденрайх - Современный немецкий рассказ

• Название: Современный немецкий рассказ
• Автор: Эльке Хайденрайх
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 2016

Открывает августовский номер 2016-го года подборка «Современный немецкий рассказ». Первый — «Лучшие годы» писательницы, литературного критика и журналистки Эльке Хайденрайх. В крайне прохладных отношениях восьмидесятилетней матери и вполне зрелой дочери во время совместной краткой поездки в Италию неожиданно намечается потепление, и оказывается, что мать и дочь роднит общий любовный опыт. Перевод Елены Леенсон.

«Зимняя рыба» Грегора Зандера(1968). Не больно-то удачная рыбалка сводит вместе трех одиноких мужчин. Перевод Анатолия Егоршева.

Луц Зайлер(1963) — «Зов». Сдавая эстетику и отвечая на вопрос «Прекрасное», герой впадает в некий транс и превращается в себя же малого ребенка, некогда звавшего подружек-близнецов и этим зовом одновременно как бы воспевавшего «родную деревню, мой мир, свое одиночество и собственный голос». Перевод Анатолия Егоршева.

Рассказ Кристы Вольф (1929–2011) «Август» в переводе Нины Федоровой. Пожилой вдовец, водитель туристического автобуса, вспоминает за рулем пору сиротского послевоенного детства в туберкулезной лечебнице.

«На роликах» писателя и режиссера Торстена Шульца (1959). По внезапной прихоти парализованной матери сын везет ее через всю Германию на день рождения отца, ушедшего к другой женщине полвека назад. Но, как оказалось по приезде на место, ни отца, ни другую женщину время тоже не пощадило… Перевод Дарьи Андреевой.

---

— Это он струсил, он побоялся остаться, — говорю я, и у меня такое же неприятное чувство, как тогда, когда я наблюдал, как Вальтер укладывает вещи в машину, чтоб исчезнуть навсегда. Тогда я думал так же, как и сейчас. Я не желал его отъезда, но как было ему об этом сказать?

— Почему вы сегодня назвали его подручным? — поспешно спрашиваю я Нойера.

— Да ведь так говорят. Вальтер мне иногда помогает. Продавать рыбу в Хольтенау. Раздобыть нужную приманку или что-нибудь еще в этом роде.

— Мой лучший друг здесь — рыбак, — с уверенностью сказал Вальтер, когда позвонил мне в Гамбург. — Выбирайся сюда, поедешь с нами на рыбалку.

Я согласился. Я с радостью соглашался на все, что выбивало меня из заезженной колеи, выносило за пределы офисных и домашних будней. С тех пор как Сара уехала, я чувствовал себя не в своей тарелке. Еще полгода назад я бы от него отделался — под любым предлогом.

В тот день, когда Сара меня бросила, я шел с работы домой. Шел как всегда. Только на сей раз позднее. Мы это с ней обсуждали, как и многое другое в последние полгода. И всегда по одним и тем же правилам: позволить высказаться другому, задать все вопросы, рассказать о своих чувствах. Психолог по семейным отношениям, к которой однажды мы пошли по желанию Сары, спросила ее в какой-то момент: «Вы любите вашего мужа? Вы должны стремиться сохранить семью, иначе продолжать разговор не имеет смысла». Сара ничего не ответила и спустя пару недель уехала. Дети жили то у нее, то у меня, и в те дни, когда они были у меня, я сам себе казался чужим. Будто я им не отец, а какой-то чужой дядя. Хорошо еще, что у них была детская, в которой внешне ничего не изменилось.

Хуже всего в день ее отъезда выглядели края коврового покрытия. Круг от тарелки, на которой стоял цветочный горшок, прямоугольник от комода в стиле бидермейер, вмятинки от ножек стульев из обеденного гарнитура, похожие на отпечатки собачьих лап. Я никак не мог от них оторваться, все смотрел на эти следы. Казалось, жена с детьми — в магазине или на спортплощадке, в общем, где-то поблизости. Лишь отпечатки на ковре показывали, что теперь все иначе.

Вчера Вальтер хотел говорить только о моей матери. Я это быстро понял, сидя в его мансарде в Хольтенау. От моста через канал дорога вела к воде. Улица петляла, проходя сквозь квартал кирпичных домов. У некоторых было два фронтона, и потому выглядели они как два дома, соединенных друг с другом. Я съехал вниз до канала и поставил машину перед шлюзовым островом. Там, где от фьорда на запад уходит канал, особняком стоял дом, тоже кирпичный, захламленный корабельной оснасткой, но с небольшим, уютным кафе. Вечерело, и внутри помещения, в котором стулья стояли вдоль стен, как во время школьной дискотеки, юная пара танцевала танго. Они были там одни, молодой человек — в костюме песочного цвета, девушка — в темном платье до колен. Остальные посетители сидели под открытым небом, и, поглядывая на закат, пили вино и пиво. Они не были похожи ни на туристов, ни на местных жителей. Возможно, приехали сюда из Киля или с той стороны фьорда, чтобы пропустить по стаканчику после работы. Я подсел к ним, и вскоре у меня пропало всякое желание уходить. Прямо перед нами, у пристани, встало русское судно. Сложенные штабелями контейнеры походили на одну громадную игрушку. С борта судна спрыгнул матрос, чтобы пришвартовать его. Пополнив запас топлива с маленького заправщика, оно вскоре снова исчезло из виду.

Мне казалось, будто я то ли в Голландии, то ли в Англии, то ли в Дании. Где точно, я не знал, но ощущение было такое, будто реальность, в которой я пребывал, слегка раздвинулась, и я выбрался из той самой заезженной колеи. Мне это нравилось: ведь все, что я хотел получить от этого дня, сбылось. И сбылось, по сути, вопреки моим ожиданиям.

Спустя какое-то время я все же покинул кафе, чтобы найти Вальтера по его адресу. Отворяя мне дверь, он не скрывал своей радости. В его бледно-голубых глазах под густыми седыми бровями стояли слезы, и голос слегка дрожал, когда, обнимая меня, он сказал: «Как хорошо, что ты приехал».

Затем пригласил меня в кухню, где сразу же взял вилку и принялся извлекать из кастрюли каракатицу. Едва я присел к столу, как он рывком поднял громадину в воздух и с победоносным видом, как трофей, положил на разделочную доску. Я видел узкие красные присоски на щупальцах и массивное туловище буроватого цвета.

— Варить ее надо с тремя пробками от бутылок красного вина — в пробках дубильная кислота, — сказал Вальтер, будто выдавая мне семейный секрет.

Разрезав каракатицу на кусочки, он полил их смесью оливкового масла, чеснока и петрушки. Вкус был восхитительный, лишь слегка смахивающий на рыбный, а мясо несравненно мягче, чем можно было предположить по внешнему виду моллюска.

— Это лучшее из того, что я ел в последнее время, — сказал Вальтер.

— И вы ловите каракатицу в Балтике? — спросил я, чтобы вообще что-нибудь сказать.

— Да нет, — сказал Вальтер, сменил тему и начал, ни на минуту не умолкая, говорить о моей матери.

Тогда он ее и правда любил, я видел это, хотя мне было всего тринадцать, да и Вальтер не делал из этого никакой тайны. Мать считала, что он ей не пара, и мне это тоже было понятно. Я достаточно хорошо знал, какому типу мужчин она отдавала предпочтение. Вальтер к этому типу не принадлежал. Он ей нравился, но близко к себе она его не подпускала. Его это не смущало, он дарил ей цветы и ждал по вечерам у дверей с бутылкой вина. Мы никогда не бывали у него в вилле, у нас же, я думаю, Вальтер чувствовал себя в безопасности. Ведь он искал спасения не только от одиночества. На втором этаже виллы жил его преемник, новый начальник отделения стерилизации, не упускавший случая поиздеваться над Вальтером. Тот мог сменить замок, посреди ночи завести пластинку с военными маршами, случалось даже, что в квартире Вальтера горела лампа, хотя он точно помнил: уходя, свет он погасил.

— И чем же занимается теперь твоя мать? — спросил Вальтер, убирая со стола остатки каракатицы. Жара еще не спала, и на нем была белая рубашка с короткими рукавами поверх черных слегка мешковатых брюк. Расстегнув все пуговицы, он обнажил грудь с россыпью родимых пятен на дряблой коже.

Поворачивая в руке бокал с вином, я смотрел на его края: в них преломлялся свет свечи.

— У нее все хорошо. Она организовала в Мюнхене частную службу по уходу за больными и прилично зарабатывает. Снова вышла замуж, за австрийца, дело они ведут вместе. Родила еще одного ребенка — в 38 лет. Любит повторять, что была нормальной матерью на Востоке и такой же осталась на Западе.

Взглянув на Вальтера, я понял, что слышать все это ему крайне неприятно, но щадить его не хотел.

И мы заговорили о прежних временах. О том, как он учил меня ловить на блесну окуней и щук, как я присел на корточки и придвинулся вплотную к его ногам, когда он решил показать мне, как надо потрошить рыбу, и взял для этого серебристую плотвицу — мелкие чешуйки, покрывавшие ее тело, напоминали кольчугу.

Один день того лета запомнился мне особенно хорошо. Это было задолго до того, как люди в Лейпциге вышли на улицы, и за несколько недель до того, как венгры открыли границы. Конец недели выдался очень теплым. К забору за огородиками жильцов нашего панельного дома примыкал парк, и на лужайке там дядьки играли в футбол. Толстые, нескладные, в широких трусах до колен. Я сидел перед забором на крыше крольчатника, который принадлежал одному из наших соседей. На руках у меня лежал серо-белый кролик, за ним я ухаживал со дня нашего приезда и до того, как его забили, — перед самым Рождеством. Кровельный толь подо мной был теплым, я сидел в позе портного, моя мать и Вальтер стояли позади меня, и все вместе мы подбадривали футболистов криками и радостными воплями. В какой-то момент я увидел, что человек, который живет в вилле над Вальтером и делает разные пакости, идет через сад. Он был в спортивных трусах и белой майке, держал в руках садовые ножницы. Так близко я никогда его не видел, и, когда глаза наши встретились, он на секунду-другую замедлил шаг. Этого оказалось достаточно, чтобы мать, перехватив мой взгляд, положила руку Вальтеру на плечо. В первый и последний раз в том тревожном полугодии они прикоснулись друг к другу, и прикосновение это было нежным.

Нажав на кнопку, Йозеф Нойер заводит подвесной мотор.

— Тут больше делать нечего, — говорит он, — снимаемся с якоря.

В последнюю из двадцати верш попало только несколько сухопутных и мохноруких крабов и ни одного угря, да и улов в сетях был не богат: полторы дюжины камбал и окуней.

— Японцы и испанцы ловят угрей, когда те еще прозрачные. Но если они забирают молодь, то как в мою вершу попадут взрослые?

Я сижу на носу лодки, он — на корме, а в садке под скамьей между нами плавает улов. Нойер побросал туда рыб, приподнимая крышку. На нем теперь только двое штанов, и оранжевые помочи выделяются на фоне его темно-коричневых плеч двумя яркими полосами.