Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

• Название: Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2
• Автор: Ирина Кнорринг
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7784-0434-2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам. Многие неизвестные факты общественной и культурной жизни наших соотечественников во Франции открываются читателям Дневника. Книга снабжена комментариями и аннотированным указателем имен, включающим около 1400 персоналий, — как выдающихся людей, так и вовсе безызвестных.

---

А когда меня положили в постель, я дрожала крупной, крупной дрожью, но уже могла говорить.

Первым делом мне дали сахару и выругали за то, что я ничего не ела. Положили меня не в Potain, где все знакомые, милые лица, все заботливы. В седьмом часу пришел Юрий, и я была уже совсем человеком. А в девятом, когда потушили свет, пришла Мамочка. Узнав про все, зашла и m<ada>me Beau, придя на прививку.

Говорят, я совсем умирала. Руки и ноги были холодные, как у мертвой. Как-никак все это продолжалось с 11-ти до 3-х.

На другой день я, ко всеобщему удивлению, выписалась. Ночью в палате умерла одна старуха; я, к счастью, не слыхала ничего.

Сам Бог мне тогда послал Наташу Вильде и ее знакомого шофера. Меня тотчас отвезли в ближайший госпиталь, где впрыснули камфору, потом — в Pitie. Для меня этот день прошел бесследно, не оставил ничего, кроме ощущения физической дурноты, но близкие пережили ужасное. С Папой-Колей 6 И. Н. Кнорринг даже дурно сделалось, когда он меня увидел. А для меня сейчас не больше, как забавный и довольно-таки интересный инцидент.

В понедельник была у Каминской. Она все еще не уверена в беременности. Прийти в следующий понедельник. На минуту опять явилась надежда. Операцию советуют делать в Pitie. Да, конечно, осталось моей вольной воли до понедельника.

На прививку езжу вечером, после работы. Могла бы написать еще много, но и поздно, и тетрадь кончилась, и на новую денег нет.

До свиданья, до субботы!

Тетрадь XI. 17 сентября 1928 — 3 декабря 1932 Париж

17 сентября 1928. Понедельник

Через час иду к Каминской, чтобы услышать от нее последнее страшное слово. Я даже спокойна. Ночью долго и горько плакала, зато пережила много неповторимого и совершенно не передаваемые минуты с Юрием. Люблю я его еще больше.

Утром чувствовала себя настолько скверно и слабо, что даже не пошла на работу. Юрий тоже не ходил до обеда, легли одетыми и спали до одиннадцати. Бедный Юрий, ему еще тяжелее моего!

Мамочка и Папа-Коля удивительно спокойны. И не подозревают ничего. Здорово я их заговорила. Но что за ужас будет сегодня вечером! А еще ужас — завтра в госпитале. Боюсь, что они заартачатся и не захотят делать аборта. Что тогда? А вообще что будет дальше? Надо войти в какой-то водоворот, в какую-то струю попасть и там уже легче будет нести себя по течению.

Только бы скорее!

Юрий встретит меня в поликлинике, вернее я встречу его на улице после визита. Он тоже уже не сомневается.

Вчера бродили с Юрием в Версальском парке. Зашли далеко, в самый конец, где уже начинаются поля. Безлюдье. И меня охватила тихая сентиментальная грусть. Уже желтеющие листья, холодное солнце, парк, где с каждым уголком связано столько воспоминаний, — все это будто в последний раз, как прощание.

А ночью сжал страх.

Только бы на все время сохранить самообладание.

20 сентября 1928. Четверг

Во вторник говорила с Marcelle. Мамочка и Юрий поехали со мной, так как были уверены, что я там не останусь. A Marcelle говорит, что надо подождать Labbe, он приедет первого, а пока надо принимать всякие меры. Пить хину.

От хины я совершенно обалдеваю. Хину пью по 2 грамма, а потом увеличу до 6–7. Ужасное самочувствие. Тошнит. Особенно по утрам. Вчера после обеда поехала в «Фавор». Кое-как досидела до конца, а потом такое мученье было в метро, что при одном воспоминании тошнит. Сосу лимон. О каком-либо другом состоянии — моральном — и говорить не приходится, оно без остатка поглощается состоянием физическим.

Уже около шести недель, как я беременна. Дома — полная поддержка. Так что, хоть это хорошо.

25 сентября 1928. Вторник

Юрий не уделяет никакого внимания тому, что со мной происходит. В день, что я пришла из госпиталя сильно расстроенная, он только рассердился. И дуется. А Marcelle мне сказала вот что: очень мало вероятно, что Labbe скажет, что мне необходим аборт. Очень возможно, что он скажет: «Gardez la»[156]. Но как-никак дело ваше, а не мое, я умываю руки и в незаконное дело лезть не стану. Аборты делаются в очень, очень редких случаях, под них я едва ли подойду. Что ж делать? Идти к Каминской? Делать в русской лечебнице? Но сколько же это будет стоить? Marcelle успокаивает, говорит, что операция сама по себе пустяшная, но только надо, чтобы проделали ее врачи, а не какие-нибудь «belle femme»[157]. Господи, какая еще волокита! А Юрий злится. Молчит, не смотрит в мою сторону.

4 октября 1928. Четверг

Положение безвыходное.

Вчера была у Labbe. Сказано: «Gardez lа». Все, говорит, у вас хорошо, подождем до седьмого месяца, а там видно будет. Если будете себя плохо чувствовать — ляжете в госпиталь. А Marcelle говорит, что обычно на седьмом месяце у диабетиков бывает выкидыш. Послала к Каминской. Она возмущается и говорит, что может устроить меня в частную лечебницу, где мне сделают аборт; но, как-никак, это — контрабанда, и будет стоить 1200–1500 фр<анков>. И она торопит, так как на днях у меня будет 6 недель.

Labbe сказал: «Будем надеяться, что ребенок будет здоров». Но ведь надежды мало.

Сегодня говорила с Marcelle, что хочет еще Юрий поговорить с Labbe. Она отговорила: «Он страшно рассвирепеет. Лучше напишите ему письмо». И еще сказала: «Хорошо, вы сделаете аборт, а если у вас потом появятся ацетоны, и вам придется лечь в госпиталь, что вы скажете LаЬЬe? У вас может выйти очень неприятный инцидент. А ссориться с LаЬЬe опаснее всяких родов. Это уж — прямо на кладбище».

Напишу письмо и буду ждать ответа. Но ужас, если он не разрешит аборта, и разве я достану такую сумму денег? Так, произойдет самое страшное, самое дикое, самое невероятное: у меня будет ребенок! Какая это злобная ирония.

6 октября 1928. Суббота. Утро

Вчера Мамочка была у Lаbbe. Говорила с ним через Елизавету Владимировну. Он был очень мил и любезен. Говорил, что аборта нельзя делать не по каким-либо этическим соображениям, а в интересах больной. Нормальные роды для нее не представляют опасений, а самая пустяшная операция может быть очень опасной. Тяжелая будет беременность. Он будет за мной следить, и на некоторое время мне даже придется лечь в госпиталь. И что ребенок может быть совсем не диабетиком. Я сильно ошарашена и озабочена. Надо переделывать, переламывать, как-то по-новому устраивать жизнь.

7 октября 1928. Воскресенье

Меня удивляет, что Юрий ни разу, ни единым словом не обмолвился о нашем будущем, т. е. о ребенке. Как будто он считает это совершенно невероятным и уж, конечно, совершенно нежелательным. Ни одного слова! И я тоже молчу. Но он не только не говорит, но и не думает.

9 октября 1928. Вторник

Зачем на одного человека столько сразу несчастий? И ревматизм, и флюс, и теперь этот грипп, помимо всего прочего. Чувствую себя плохо. Все гриппозные недомогания на фоне почти непрерывной тошноты и нравственных переживаний. Если у меня будет дочь, назову ее Светланой. Пусть она будет Светлая, не в мать.

17 октября 1928. Среда

На той неделе Юрий был у Станюковича и вернулся в четвертом часу, и совершенно пьяный. Довезли на автомобиле. На другой день, конечно, не мог пойти на работу. Меня удивляет только, что он как будто даже слегка бравирует этим. Уж можно было бы забыть и молчать, а он вспоминает при каждом удобном и неудобном случае, а дурак Станюкович говорит:

— Вам потому было приятно у нас, потому что это были дворяне.

— Я бы, может быть, и сочувствовал вашим демократическим идеям, если бы не был дворянином.

Теперь еще такое дело с Союзом. Перевыборы правления. Выставляют кандидатуру Юрия в Председатели. Строго говоря, единственная подходящая кандидатура, по крайней мере, самый умный из кандидатов. Сначала ему не хотелось, говорит, что не будет работать, и в этом прав. Но дал себя уговорить. Загорелся (надолго ли?) идеей возрождения Союза и издания альманаха[158], — только об этом и говорит и возится уже не с Некрасовым, а со Станюковичем, которого выдвигает секретарем. Сборник — дело хорошее, но только для первого я стихов не дам.

И со мной говорит только о Союзе. Только однажды, ночью, когда обоим не спалось:

— И ни о чем-то ты сама не говоришь!

— А о чем я должна говорить?

— Уж будто и не о чем.

Вечер.

Поругались слегка из-за Союза. Не знаю, что им больше руководит: честолюбие или слабоволие?

19 октября 1928. Пятница

Чувствую себя очень плохо. Постоянная тошнота, по несколько раз в день мучительная рвота. Пытка в метро и еще более невыносимая пытка в мастерской.

И еще — с Юрием. Как это ни странно, у меня все время бывает чувство какой-то виновности перед ним, виновата в своей беременности. А это мне очень обидно. Поэтому я и говорить с ним не могу, и он молчит.