Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

• Название: Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2
• Автор: Ирина Кнорринг
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7784-0434-2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам. Многие неизвестные факты общественной и культурной жизни наших соотечественников во Франции открываются читателям Дневника. Книга снабжена комментариями и аннотированным указателем имен, включающим около 1400 персоналий, — как выдающихся людей, так и вовсе безызвестных.

---

В воскресенье мы с Юрием сделали в первый раз велосипедную прогулку, в Charonne[445].

В понедельник я сдала библиотеку и получила остаток в 22 фр<анка>.

25—26 августа 1937. Ночь

Кажется, то, что для меня является таким важным и замечательным, для Юрия имеет очень мало значения. Немножко удовольствия. Вот и все. И напрасно я так расплакалась из-за этой истории сегодня.

Еще, м<ожет> б<ыть>, и правда, что мы все-таки поедем 1-го, аон не будет там кого-то заменять на работе (это будет только благодаря мне, конечно), ведь даже не в этом дело. Ведь оскорбительно то, что он вообще забыл, что мы собирались ехать в следующую среду. Для него это только vacances payees[446], а для меня это то единственное время в году, когда мы бываем вместе. Конечно, не надо было плакать. Пусть делает, что хочет и как хочет.

В этом году даже весь маршрут разработала я одна. Он как-то вообще все «забыл».

Сейчас третий час ночи. Он опять ушел к Гальским[447] на Монпарнасе, а вставать ему теперь надо в 5 часов. Опять будет манкировать работой (сейчас это, видимо, можно)… Возвращается…

31 августа 1937. Вторник

В воскресенье, как снег на голову, письмо от Игоря: «Я живу очень хорошо, и я рад, что скоро уезжаю». Что значит, «скоро»? Вчера побежала к Зерновой. Действительно, возвращается он в пятницу, 3-го. В той местности, где он живет, появилась эпидемия детского паралича, и хотя опасность не велика, но они боятся ответственности. Что делать? Или мне оставаться в Париже, или мальчишку куда-то девать? Нельзя, во всяком случае, оставлять его здесь. Мне пришла в голову единственно правильная, по-моему мнению, мысль — отправить его к Лиле[448]. Боже, какая поднялась буря! «К Лиле! К этой сумасшедшей! Это просто преступление! Она и своего-то ребенка испортила!..» Я уже молчу и предоставляю все Юрию. «А la guerre, comme a la guerre»[449]. С нашими не разговариваю. Сегодня жду от Лили телеграмму. Если она согласится, то приедет за ним в воскресенье.

Очень грустно, конечно, что мальчонка приедет без меня. Но было бы еще грустнее уехать на другой день после его приезда. Это было бы совсем невозможно.

Вчера, идя к Зерновой, встретила на улице Елену Ивановну. Очень обрадовались друг другу. Расцеловались, разговорились. Она позвала меня зайти к ней. Я с минуту поколебалась. Потом решила, что если придется встретиться — что же? — приму бой. К счастью, Б.Г. не было дома. Ел<ена> Ив<ановна> говорила мне о том, как она жалеет обо всем происшедшем, как она рада нашей встрече, и что теперь всему конец.

— Теперь вы придете к нам после вашей поездки, когда я вас позову?

Я ответила уклончиво:

— Ну, это мы посмотрим еще.

— Нет, нет. Cа у est. C’est fini[450].

Быть может, тогда я готова была принять это предложение и только подумала о Юрии, как он к этому отнесется.

— Мы будем часто приезжать в Париж, мы будем видеться, а потом вы как-нибудь приедете к нам в Страсбург…

А сегодня утром вдруг вспомнила, как Борис писал Ел<ене> Ив<ановне>, что не знает, как со мной быть, как от меня отделаться, и в то же время бегал на бульвар Пастер… И поняла: нет, не могу! А встрече с Ел<еной> Ив<ановной> я искренно рада. И хочу видеть ее еще.

1 сентября 1937. Среда

Сегодня мы, правда, никуда не уехали, но завтра все-таки поедем. Уж я злилась, и ругалась, и ревела все утро.

16 октября 1937. Суббота

Ну, вот… Через полтора месяца опять принялась писать. Правда, эти полтора месяца не были пустыми. Все-таки мы ездили и ездили очень неплохо. Дорогой я вела путевой дневник[451], без «лирики», конечно. Погода была хорошая, кроме самых последних дней, и дороги хорошие, и вообще как-то было хорошо. Но, не знаю почему, вспоминаю я этот год как-то без особенной радости. Как-то не было той непосредственной детской радости, как когда мы ездили на Chateau Gaillard[452], или в прошлом году в (Le Mont — И.Н.) St. Michel. Мы были серьезны, спокойны, м<ожет> б<ыть>, отдалились друг от друга. А м<ожет> б<ыть>, меня так сильно расстроило то, что я не доехала 75 км до Шартра — пришлось сесть в поезд. «Программа», таким образом, не была выполнена, и Юрию есть чем передо мной хвастаться. Об этом я очень жалею.

Игорь в Шартре встретил меня совершенно необычайно. Я никак не ждала такой встречи. И выглядел он очень хорошо, хотя не потолстел.

За день до нашего возвращения Мамочка уехала к Нине в Копенгаген[453]. Я думаю, что вернется на днях. Конечно, дома без нее тише, но и скучнее. И уж очень скучает Папа-Коля.

Потом я была сильно больна. У меня был сильнейший приступ ревматизма в левом колене. Боли были такие, что я кричала (третий раз в жизни я кричала от боли). Несколько дней я не могла двинуться. Был доктор, принимала солицылку. Недели через две боли кое-как прошли. Но не совсем, конечно. Ходить и сейчас трудно — страшная усталость в ногах. Но на это уже не приходится обращать внимания. Лечиться по-настоящему все равно нельзя: надо лежать, а разве это возможно? Нужно тепло, а мы еще ни разу не подумали о печке. Какое же тут «леченье»? Слава Богу, что хоть такой острой боли нет, что хоть ходить могу. Хожу, правда, плохо; ноги заплетаются и подворачиваются, как при очень большой усталости… Думала было лечь в госпиталь, да потом решила, что не стоит, да и не могу я, особенно, когда Мамочки нет. На поверку выходит, что я очень и очень всем нужна — как кухарка, как нянька, как любовница, но никому — как друг.

Игорь перешел через класс, что меня не особенно обрадовало. Первым учеником он уже не будет, хотя начал год с большим старанием. Учится много. По музыке — тоже. Надо бы учить его английскому языку, да времени не хватает и на русский. Если он будет так работать, при этом так есть, — его надолго не хватит.

Елена Ивановна, конечно, так и не дала о себе знать перед отъездом. Да я в этом и не сомневалась.

Теперь каждую субботу хожу в библиотеку[454]. Получать буду гроши — 25 фр<анков> в месяц. Но, во-первых, это деньги, а во-вторых, работа уж очень приятная.

Эту зиму к нам, наверное, никто приходить не будет, да я и не хочу никого видеть. Все мне стали как-то глубоко безразличны. Это доказывает только то, что сама я перестала быть «человеком».

Что же я буду делать эту зиму? Не знаю. Знаю только, что я стала уже старше Юрия, даже внешне.

19 октября 1937. Вторник

Вчера вечером у меня так разболелась нога, что я опять не могла ходить. Решила завтра пойти в госпиталь и, если возможно, то и остаться там.

29 октября 1937. Пятница. L’hopital «Cochin»

Вот 10-й день, как я здесь. И что всего удивительнее — чувствую себя, кажется, вполне счастливой. Во всяком случае, у меня нет никаких неосуществимых желаний. Ко мне каждый день приходит Папа-Коля, говорит, что от Мамочки писем нет, по что он ждет ее к концу педели. Я выражаю удовольствие. Рассказывает газетные новости, что-нибудь вроде похищения цыганки Кати — я смеюсь. В заключение скажет, что пришел счет за электричество — я молчу. Этого знать я совсем не хочу. Подобные удовольствия нападут на меня, когда я вернусь… После этого оставшиеся минут 40 визита мы молчим. Так проходит время.

Игорь приходит два раза в неделю. Милый Игорь, мне с ним никогда не бывает скучно. Но вчера он пришел с такими грязными ногами, что я чуть не заплакала. И потом, конечно, все мои опасения оправдались: девуары он делает небрежно, уроки забывает. С ним ведь надо сидеть, когда он занимается, — «негласный надзор»; его надо учить учиться. А без меня это делать некому. Папа-Коля очень смущенный, пытался объяснить, что да, действительно, вчера он был занят[455], но ведь не первый же раз за мое отсутствие Игорь получил плохую отметку! И мальчишка в этом не так уже виноват — нельзя в таком возрасте предоставлять его самому себе. Нужно учить его заниматься. Мы с ним серьезно и грустно поговорили. Обещал мне, что будет учиться хорошо.

Вяжу Игорю пуловер. И мне работа, и мальчишка обносился до лохмотьев, а чинить некому. Воображаю, какие у него чулки! Хоть он и неряха, а без меня он совсем беспризорный…

Много читаю.

В первый же день написала всем т<ак> н<азываемым> друзьям, которые еще не знали о том, что я в госпитале. До сих пор не откликнулся никто. Даже — письменно.

Без всякой жалости думаю о себе — в прошлом и настоящем. Даже слово «Страсбург» не кажется мне таким ужасным больше. Наоборот, очень приятное слово. И мне, действительно, приятно, что в 4 1/2 часах езды от Парижа — кажется, на берегу Рейна — стоит этот полунемецкий город, а в нем университет, а в университете полунемецкий, полурусский профессор. Имя его отошло куда-то в прошлую жизнь, и я могу никогда не произносить его вслух. Да благословит, да поможет ему Бог! Это я говорю совсем искренно.

Юрий тоже отошел куда-то в прошлую жизнь. Он был у меня один раз, он много работает, это верно; но мне кажется, что он думает обо мне не больше, чем я о нем. А если — больше, так только тогда, когда сидит дома — и просто не натыкается на меня физически.