Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

• Название: Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2
• Автор: Ирина Кнорринг
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7784-0434-2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам. Многие неизвестные факты общественной и культурной жизни наших соотечественников во Франции открываются читателям Дневника. Книга снабжена комментариями и аннотированным указателем имен, включающим около 1400 персоналий, — как выдающихся людей, так и вовсе безызвестных.

---

И вторую глупость я сделала — послушалась Раковских и не выписалась в Париже.

9 октября 1939. Понедельник

Со скуки и отчаяния — я опять занялась медицинскими экспериментами. Со вчерашнего дня не делаю себе пикюров, т. е. вчера на ночь я все-таки сделала себе 20 unites[508], а то боялась, что подохну от жажды. Сегодня — ни одного. Конечно, очень чувствую. Уже вчера, гуляя с ребятами, сильно устала. Ночь спала хорошо. Шум в ушах — не в счет. Это уже давно у меня, и действует удручающе. Как-то ночью я чуть было не разбудила Раковских — мне явственно слышатся сирены. Так что это к опыту не относится. А вот сегодняшнее самочувствие, а главное, что я начинаю задыхаться, — это уже явно от этого. Интересно, сколько я смогу выдержать. А если, паче чаяния, не успею принять вовремя меры, то тем лучше. Все примут за естественную смерть. Игоря бросить, конечно, жалко, но уж очень мало от меня толку. Если бы не Игорь, я бы решилась на самоубийство. Сейчас же я начинаю чувствовать в полной мере всю свою ничтожность, беспомощность и беззащитность.

18 октября 1939. Среда

Игорь третий день в лицее. Уже — очень доволен. Но первый раз пришел разочарованный.

— Мама, там все мальчишки 8–9 лет, я самый старший.

Потом говорит, что и читает он лучше всех, и operations[509] они делают очень простые, и дробей не учат, а глаголы только present[510]. Я к Лиле: «Сходи, поговори с метром[511]». Лилька пошла. Метр ей сказал, что по возрасту он подходит к этому классу, по классу коммунальному — тоже correspond[512]; а вообще, он посмотрит, м<ожет> б<ыть>, можно будет перевести в 5-й. Я надеюсь, что так это и будет, в конце концов. И я бы этого хотела. А Игорь уже — нет. Он успел привыкнуть к классу, и ему не хочется менять сорт’ов. Так он все-таки отстает на 1 год. Как это произошло — не пойму. Никак не понимаю. И никто мне этого объяснить не может.

Книжки не нужны в лицее. Старые пять за 72 фр<анка>, без переплета; две метр обещал ему достать, тоже старые. Нужны еще какие-то тетрадки, линейки, карандаши и т. д. В общем, деньги идут. А цветные карандаши попросим дедушку прислать из Парижа, здесь к ним не приступишься.

В субботу был Юрий. Получил, наконец, sanf-conduit[513]. Будет теперь приезжать 2 раза в месяц. Больше не позволяет бюджет. Уехал в воскресенье вечером. Страшно кашляет. На велосипеде сейчас ехать, конечно, нельзя. Боюсь теперь за Игоря — погода такая, что простудиться не трудно. Пойду сейчас отнесу ему плащ, а то дождь льет, а идти ему около получаса.

22 октября 1939. Воскресенье

Вышло так, что после обеда Игорь в школу не ходил. Ноги у него промокли, а дождь лил, как из ведра. Мне было очень неприятно, т. к. Алька и все другие ребята из Розере пошли. Теперь же я очень рада, что он не ходил, простудился бы непременно. Но драма была страшная.

В четверг пришлось купить ему ботинки. Купила хорошие, высокие, на шнурках, таких он никогда в жизни не носил, подошвы простые, тяжелющие. Он в восторге. А после обеда приходит домой в старых туфлях с оторванной подошвой. Вот уж современная покупка! Зато и цена 79 фр<анков>. С деньгами я все-таки совсем запуталась. Метр книг Игорю не достал, а одна география стоит 24 фр<анка>. Но что же делать? Раз «надо, так надо». И еще: у них в классе — организация, какой-то «кооператив», будет синема и даже какие-то экскурсии. А плата мизерная — 20 фр<анков>, за весь год. Нельзя же отказать мальчишке? А взять где? Вернее, из каких средств выплачивать все это? Да. Это у меня сейчас одна и единственная забота. Даже то, что я сейчас вдребезги простужена и сижу в нетопленной, сырой комнате — в счет не идет. Себя не жалею.

26 октября 1939. Четверг

Никогда я еще не видела во Франции (да, пожалуй, и в России), чтобы в октябре шел снег. К утру он стает, конечно, а жаль: весь день он шел большими хлопьями, «как на рождественской картинке», сказал Игорь. И, действительно, и снег, и домики в Розере были какие-то «рождественские», таким всегда рисуют Рождество, только на картинках это уже никак не Франция, а Германия (с такими домиками). Это первая неувязка. А потом — никогда я не видела, чтобы снег падал на розы. У нас недавно распустились новые вьющиеся розы на заборе. Сейчас все покрыто снегом. Особенно хороши поля…

1 ноября 1939. Среда

Лиля с Алькой идут на мессу. Спрашиваю, когда вернутся, чтобы приготовить к тому времени, и вдруг очень многословный и необычайно раздраженный ответ: «К 12-ти, конечно! Что же ты воображаешь, что я там целую вечность торчать буду, что ли!» (Сейчас, кстати, половина первого).

Когда я утром ее спросила, какого черта она так рано встает, ответ был тоже раздраженный, что надо же всех накормить, надо же все убрать и т. д.

Я молчу. Я недаром столько валялась по госпиталям, я знаю, как надо разговаривать с больными. Но, в конце концов, я сама больна и притом весьма невоздержанна на язык, а если я когда-нибудь сорвусь и отвечу тем же тоном — этот дом станет адом.

11 ноября 1939. Суббота. Armistice

Около пяти утра завыли сирены. Проснулись все сразу. Я первым делом зажгла свет посмотреть на часы, но часов не увидела и сразу же потушила лампу: вчера вечером я в первый раз забыла закрыть ставню, спохватилась в 11 1/2, когда тушила свет (до этого лежала и читала «Войну и мир»), решила, что закрывать не стоит: «Alerte’ы не будет». Но ошиблась. Сразу же выскочила, в темноте высунулась закрывать ставни. Лил мелкий дождь. Оделись все очень быстро, только Игорь долго возился с ботинками, так и не зашнуровал. Я захватила бумаги (всегда в кармане пальто), мешочек с инсулином и часы.

Спустились вниз. Вышли на улицу и дошли до конца Розере (до вокзала — И.Н.). Стоит группа мужчин. Идет дождь. Мы прошли туда и обратно, посидели в столовой. Я вышла на перрон. Где-то очень далеко или очень высоко еле слышно жужжали аэропланы. Пять раз прокричал петух, в другом конце Розере ему откликнулся другой. Проехал поезд — неприятно промелькнули между домами завешенные окна… В общем, конечно, состояние не из приятных, но я порадовалась, что нет Генриха (он уехал в прошлую пятницу в лагерь в Бретань)[514]. Сидели в темноте. Игорь спокойно грыз морковь и торговался, что утром не пойдет в лицей. Алик, как всегда, пытался приставать с какими-то глупыми вопросами. Дети были спокойны. Взрослые — тоже. Лиля курила и разговаривала с соседями. Я слушала картавых петухов и старалась схватить жужжание авионов. Думала: сейчас все наши сидят в подвале (хоть дождя нет!) и, конечно, беспокоятся о нас. Проскользнула мысль об Ирине Насоновой, которая на днях родила в Париже сына… И какой прекрасной музыкой прозвучали сирены в терцию на одной ноте. Зажгли электричество. Было начало седьмого…

Дети разделись и легли. Я было легла одетой, накрывшись генриховским пальто, но начала мерзнуть и разделась. Лиля не ложилась совсем. К семи, когда Лиля пришла меня будить, я не спала. Лиля сказала, что идет очень сильный дождь и стоит ли пускать детей в школу? Игорь проснулся и забормотал: «Нет, конечно, не надо, вот хорошо!» — и заснул. Я секунду подумала и потушила свет. И спали мы до 9 1/2.

Потом Лиля, вернувшись с базара, со слов каких-то встречных лицеистов сказала, что после обеда занятий не будет, а утром была какая-то ceremonie[515] (по случаю armistice, что ли?). И Игорь вспомнил, что что-то должно было быть. Но что там было и были ли занятия — выяснится в понедельник.

Через полтора часа Юрий будет здесь. Пойду его встречать, несмотря на дождь. Хочу побыть с ним хоть и под дождем — вдвоем.

21 ноября 1939. Вторник

В sauf-conduit мне отказали. Нашли мои причины неосновательными. Я, не дождавшись никакой помощи в этом отношении из Парижа, начала хлопотать здесь, указав как повод к поездке naturalisation d’enfant et pour viser mon defait de Paris[516], так как здесь я не могу быть прописана. Чиновник был очень доброжелателен ко мне, и в субботу я была уверена, что мое дело в шляпе, а остановка только за формальностями. А сегодня — отказ. Мотивировка такая, что натурализовать ребенка я могу и в Шартре, a acte de naissance et acte de mariage[517] мне вышлют по почте, а выписываться в Париже мне нет никакой надобности. Я очень загрустила, а чиновник мне потихоньку и говорит:

— Mais vous vous pensez alles tres bien, comme ca, sans rien?

— Je risque.

— Mais non. Vous risquez de rien[518], - и стал меня подбадривать и очень успокоил, — mais je vous rien dis[519].

Забыла кошелку, вернулась, а он мне опять делает знак — «поезжайте, мол». Совсем меня подбодрил, так что я решила ехать в субботу в 5-35, а уж, если просплю, в 9-41.

Авось не влипну.

24 ноября 1939. Пятница

Итак, решено — я завтра еду. Еду вопреки всему (Юрий в субботу и в ночь с воскресенья на понедельник работает), но больше ждать я не могу, я уже потом не решусь; м<ожет> б<ыть>, если все сойдет благополучно, и очень просто ободрюсь, в другой раз поеду так, чтобы выжать максимум удовольствий, а сейчас я больше не могу.