Януш Пшимановский - Четыре тануиста и собака - книга 2

• Название: Четыре тануиста и собака - книга 2
• Автор: Януш Пшимановский
• Издательство: Вече
• Жанр: О войне
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1425-6

Вторая книга знаменитого романа Януша Пшимановско-го — продолжение рассказа о приключениях экипажа танка «Рыжий», который в составе Войска Польского участвует в завершающих военных операциях по освобождению территории Польши и стран Европы от немецко-фашистских захватчиков.

---

Обед превратился в пиршество.

— А ба ля гер! Вив ля пэр — (1 Долой войну! Да здравствует мир! (франц.)) провозглашал тосты худощавый француз, наливая одновременно из объемистого бочонка в стаканы.

— А ба! Вив! — повторяли два его товарища, лохматый и лысый, оба очень низкорослые.

С наветренной стороны догорающего костра, над которым на вертеле коптились в дыму остатки большого поросенка, сидел экипаж «Рыжего». На ящиках из-под боеприпасов лежали нарезанные ломти хлеба и обглоданные кости. Шарику отвели отдельный ящик, и он тоже пировал, громко грызя мослы.

Французы пили до дна, а танкисты поднимали стаканы и только пригубливали вино, поглядывая на Коса, который делал маленькие глотки и отставлял стакан в сторону.

— За мир! — объяснял Саакашвили. Его волосы были взлохмачены, глаза блестели. — Они пьют за победу и мир! Я не могу больше притворяться, должен выпить. — И он осушил стакан до дна.

— Эх, что они подумают о поляках, — вздохнул Вихура, но у него не хватило смелости выпить.

Густлик сначала отпивал понемногу, потом решил последовать примеру Григория и разогнался было, но сидевшая рядом с ним Гонората удержала его за руку.

— Сначала панна Гонората сама доливала, — тоскливо произнес он.

— Командир не велел.

— Командир теперь запрещает, а не помнит, как сам тогда в замке чуть не полбочки выпил, а остальное вылил.

— Помню, — сказал Янек. — Помню и запрещаю.

— И я запрещаю. Я теперь тоже власть. — Она погрозила надетой на палец гайкой. — Танковое кольцо крепче золотого.

— Катр вэн шассер, катр вэн шассер... — пели, раскачиваясь из стороны в сторону, французы веселую песенку о восьмидесяти солдатах и об их любовных приключениях.

— Где же ты моя Сулико... — вторил им Саакашвили.

Лысый француз достал откуда-то гармонь. Руки Томаша сразу же потянулись к инструменту. Но он встретил косой взгляд Коса и понял, что нельзя...

Француз, не слишком уверенно стоявший на ногах, заиграл веселый парижский вальс. Его лохматый товарищ склонился перед Гоноратой, приглашая к танцу.

Они зашуршали ногами по траве, закружились в легком облачке пыли, сбитой с высохших прошлогодних стеблей.

Саакашвили протянул руку со стаканом в сторону бочонка, и высокий налил ему вина.

Он залпом выпил до дна, отставил стакан и зааплодировал Гоноратке и лохматому французу, которые кончили танцевать. Потом и сам вышел на круг. Гармонист сменил мелодию. Теперь Гонората хлопала в такт движениям Григория. Волосы ее совсем растрепались от танца.

— Ох, панна Гонората! — вспомнил Елень. — У меня же ваша лента! Вы потеряли в генеральской машине, а я сохранил на своей груди.

Он выгреб из кармана все до дна: два пистолетных патрона, кусок кабеля, шнурок и, о ужас, целых три ленты, из которых две были голубые и только одна — красная.

Несколько трудных секунд длилось молчание, а потом — взрыв.

— Пан Густлик... Вы каждой так же... — Девушка громко зарыдала и, прикрыв лицо фартучком, побежала по склону туда, где стоял «Рыжий».

Следом за ней бросился Шарик, полагая, что это игра. Оба одновременно добежали до танка и исчезли в нем.

Заревели моторы, на краю оврага появились мотоциклы, Кос быстро встал и пошел вверх навстречу Лажевскому.

— Поешьте.

— Мои по дороге поедят, им надо сменяться. У меня полный штат людей.

— Откуда ты их взял?

— Догнал санитарные машины и забрал. Во-первых, потому что мой взвод, во-вторых — они в тыл едут. Генерал еще дал свой бронетранспортер для охраны, а в нем Лидка с радиостанцией. И та красивая врачиха спрашивала о тебе. А тут весело было? — показал он взглядом на овраг.

— Не очень, — ответил Кос.

Саакашвили в это время как раз целовался с французами, которые показывали ему фотографии, объясняя настойчиво и громко:

— Мамб... Папб... Ма фам...8

Черешняк уже держал гармонь в руках, пробовал басы и только одному ему известным способом объяснял что-то взлохмаченному французу. Густлик подсел к бочонку и, наполнив стакан, обратился к высокому худому:

— Выпей со мной, ля франс!

Кос достал трофейную карту окрестностей Берлина.

— С какой стороны ты вернулся?

— С юга, — улыбнулся Лажевский. — Пусто.

— Наши пошли уже дальше на запад. Советские войска повернули на Берлин, поэтому, наверное, и пусто, — размышлял Янек.

— Пусто, — повторил подхорунжий. — Некого спросить о сестре.

К танку подошел Черешняк с гармонью под мышкой.

— Выменял за автомат.

— Оружие отдал?

— Да что его, мало? Я не свое давал, но он и так не взял. За одну свободу гармонь отдал.

Помогая друг другу, из оврага поднимались Саакашвили и Елень, который нес на плече бочонок.

— Экипаж! — подал команду Кос.

Все стали по стойке «смирно». Густлик секунду колебался, не зная, что делать с бочонком, но под твердым взглядом Коса поставил его на землю. Из танка выскочил Шарик и, поняв приказ, тоже сел «смирно».

В люке показалось лицо Гонораты, несчастное и мокрое от слез.

— Мне выйти?

— Нет, — приказал сержант. — Панна Гонората, к переднему пулемету. Вихура, вас команда не касается?

— Адреса прячу, гражданин сержант. Записал на случай, если когда-нибудь в Париж попаду...

— Вы поведете танк.

— Есть.

— Черешняк, на свое место.

Из леса появились французы, таща и толкая тележку, на которой был укреплен трехцветный французский флаг.

— By а Берлэн, ну а Пари, — сказал, объясняя жестами, высокий и направил тележку в противоположную от танка сторону. — О плезир де ву ревуар9.

— Вив ле брав полоне!2 — выкрикнули двое других.

Они толкали тележку и, удаляясь, махали руками. Мотоциклисты и экипаж отвечали им. Только Григорий и Густлик неподвижно стояли на своих местах, потому что никто им не подал команды «вольно».

— Шарик! — крикнул Кос, стоя у башни.

Собака прыгнула на броню и исчезла в танке.

Трещали мотоциклы, заработал и мотор танка. Лажевский поднял руку, давая знать, что готов. Кос махнул ему, чтобы трогал, и только после этого приказал, не глядя назад:

— Оба на заднюю броню.

Григорий и Густлик подбежали к танку. Саакашвили вскарабкался, а Елень сделал движение, словно хотел вернуться за бочонком. В то же мгновение Янек выстрелил из пистолета и на асфальт тонкой струйкой полилось вино.

— Вихура, вперед!

«Рыжий» тронулся. Снизу, рядом с орудийным замком, выглянула Гонората:

— Я насовсем останусь?

Янек протянул руку, поднял девушку и посадил рядом с собой на башне.

— При первой же возможности ты поедешь в тыл и там будешь ждать. Последние дни самые тяжелые. У меня сейчас невеста в госпитале...

Когда он поднимал девушку, она заметила, что у командира танка кольцо на руке.

— Это от нее? — спросила Гонората.

— Это я сам сделал в госпитале и подарил ей. А теперь она дала его мне до конца войны.

Гонората придвинулась поближе и, бросив взгляд назад, почти зашептала на ухо командиру:

— Он заберет меня после войны? Можно ему верить? — Она посмотрела на гайку на пальце, подаренную ей Густликом.

Кос с грозной миной на лице оглянулся, посмотрел сверху на еще сердитых, но уже раскаивающихся виновников, а потом тихо ответил:

— Можно. Из его ста кило веса — девяносто сердечности и доброты.

ПОБЕГ

В нескольких километрах от линии фронта, в придорожных селениях, в лесных ложбинах, прятались армейские госпитали. Враг не считался с международными законами, не признавал знаков Красного Креста, поэтому приходилось тщательно маскироваться от налетов авиации и в полевых условиях, днем и ночью бороться за продырявленные пулями, изодранные осколками и переломанные контузиями солдатские жизни.

Не было здесь ни комфорта, ни достатка лекарств. Сначала смерть контратаковали на прямых столах в палатках, приспособленных под перевязочные, при неровном свете тусклых лампочек, сосущих энергию полевых электростанций. Наркоз применялся в крайних случаях, обезболивание — очень редко. И опять солдат должен был проявить свое мужество и силу воли, чтобы перебороть боль.

Вентиляция не помогала — уже через час работы в перевязочных делалось душно, стоял терпкий, сладковатый запах крови и пота. Только теперь, когда дивизии перешли к преследованию врага, раненых стало поступать значительно меньше, чем при форсировании Одера и в первые дни боев на плацдарме. Этот солдат с простреленными мышцами правой руки был уже сегодня последний.

Когда ему прочищали рану, он лежал спокойно и только на окаменевшем лице, словно роса, выступали и сбегали по щекам тяжелые капли пота. Боль еще не прошла, но наконец-то наступило облегчение, и солдат поблагодарил операционную сестру чуть заметной, неуверенной улыбкой.