Иван Аврамов - Ошибка Перикла

• Название: Ошибка Перикла
• Автор: Иван Аврамов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2016

Действие, которое развертывается в романе Ивана Аврамова «Ошибка Перикла», переносит читателя в седую античность — V век до нашей эры, Древние Афины, последние три года жизни и деятельности Перикла-Олимпийца. При нем древнегреческая демократия достигла небывалого расцвета, но, тем не менее, постепенно пошла на спад. И как не парадоксально, первый гвоздь в гроб афинского народоправства вбил именно ее главный радетель и вождь Перикл. Почему? Какую ошибку, и даже не одну, а несколько, он совершил, как первый стратег Афин — «Эллады Эллад», как их тогда называли, сгустка «аттической соли», города, куда стремились умнейшие из умных и талантливейшие из талантливых? Стремились потому, что знали, — этот полис являет собой твердыню свободы, демократии и всеобщего равенства всех граждан перед законом. Здесь художники, скульпторы, поэты, философы, ученые окружены заботой и вниманием, здесь ценят красоту, гармонию и творчество, в отличие от идейного врага Афин Спарты с ее солдафонскими нравами, с ее гражданами, которые сплошь и рядом храбрые, но грубые воины. Лакедемоняне привыкли держать в руках не земледельческий серп или резец ваятеля, а единственно лишь меч и копье. Среди действующих лиц романа — философы Анаксагор и Сократ, создатели Парфенона скульптор Фидий и архитекторы Иктин, Калликрат, блистательные драматурги Софокл и Еврипид, молодой честолюбивый Алкивиад, спартанский царь Архидам… Большое место в повествовании отведено взаимоотношениям Перикла и его подруги, знаменитой гетеры Аспасии… Вдумчивый читатель отметит, что проблемы, на которых сосредоточил свое внимание автор, не потеряли своего значения и в наши дни, многое из того, что зарождалось в ту далекую, отдаленную от нас тысячелетиями, эпоху, присутствует и в нашем повседневном бытии, нуждаясь в дальнейшем развитии и совершенствовании…

---

— Клянусь Зевсом, нашей трапезе позавидовал бы самый изнеженный аристократ!

Это была неправда, и Аспасия в ответ лишь снисходительно улыбнулась. Вот уже много лет ее муж, отказываясь от всяких излишеств в еде, старался питаться так, как повседневно питается весь простой афинский люд. И сейчас их обед, или поздний завтрак, состоял из нескольких горстей соленых оливок — единственное из собственного урожая, что Перикл не разрешал продавать, считая, что в его рощах созревают самые вкусные в Элладе оливки, круга молодого овечьего сыра, порезанного маленькими треугольничками, незамысловатого рыбного пирога, а также еще пирога двуслойного с творогом и чечевичной начинкой, миски запеченных виноградных улиток, некоторого количества сушеных фиг, трех пшеничных хлебцов, зелени — укроп, сельдерей, порей. Из мясных блюд — отлично зажаренный заяц, при виде которого Перикл слегка поморщился — Евангел перестарался. Острым ножом Перикл отсек с полтушки, глазами подозвал хорошо вышколенного второго раба-фракийца, имя которого ему не вспомнилось, — пусть и они полакомятся.

И Перикл, и Аспасия ели с аппетитом, изредка перебрасываясь отдельными, мало что значащими словами или репликами. Покой, нега, безмятежность. На какое-то время все то, что неотступно владело Периклом все эти дни, а если точнее — и годы, растворилось, исчезло, ничем о себе не напоминая. Оставалась с ним только мягкая шелковая трава под босыми ступнями, прохладная зеленая тень, которая, подобно щиту воина, принимала на себя удар накаляющегося синего, без единого облачка, неба, воздух, который одновременно пах и деревьями, и цветами, и камнем, и землей, и пресной свежестью близкой воды. С видимым удовольствием ощутив, как нежно тает во рту мякоть виноградной улитки, Перикл сделал глоток вина и подумал, что вряд ли прав Феогнид из Мегары:

Лучшая доля для смертных — на свет никогда не родиться
И никогда не видать яркого солнца лучей.
Если ж родился, войти поскорее в ворота Аида
И глубоко под землей в темной могиле лежать.

Ах, Феогнид, но ведь туда всегда успеется. Угрюмый Харон никого из сущих на этом свете не обойдет своим вниманием. Он, Перикл, не знает, сколько еще отпущено ему всемогущими богами, ведает лишь — он для Афин сделал далеко не все.

— Кажется, я бы все ела и ела. Здесь все необыкновенно вкусно, совсем не так, как дома, — перебила ход его мыслей Аспасия. — Однако уметь вовремя остановиться — это тоже одно из немалых достоинств. Я подумала — что, если мне искупаться?

— Не советовал бы. Вода в ручье холодная, можешь простудиться.

— Я все же оставлю тебя в одиночестве. О, Перикл, ты способен обмануть своих злейших врагов, но никак не меня. Я ведь вижу: в твоей необыкновенной голове мысли роятся, как пчелы на весеннем лугу.

Перикл, улыбаясь, смотрел, как, чуть приподнимая левый край полотняного пеплоса, Аспасия, грациозно и в то же время осторожно ступая по траве, спускается к ручью. До чего же проницательна! Ничто от нее не сокроется!

Пчела мысли вновь прилетела к нему. Как ни грустно, ему уже пятьдесят восемь. Но стариком ни в любви, ни в политике он себя не чувствует. Кажется, мудрец Солон в своих «Седмицах человеческой жизни» не ошибается:

Разум и речь в семь седмиц уже в полном бывает расцвете,
Также и в восемь — расцвет длится четырнадцать лет.
Мощен еще человек и в девятой, однако слабеют
Для веледолестных дел слово и разум его.

У него, Перикла, уже отсчитано два года девятой седмицы. Но Солон весьма точно подметил — мощен еще человек… По крайней мере, по себе Перикл знает, что нерастраченных сил у него весьма много. Но стоит ли загадывать, что там, впереди? Нутром Перикл чует: Афины в нем еще нуждаются. Народное собрание охотно прислушивается к каждому его слову. Но почему, почему на сердце так неспокойно?

Неслышно подошла освеженная купанием, счастливая Аспасия. Пеплос, накинутый прямо на мокрое тело, пел гимн сладкому бесстыдству, ясно обозначивая выпуклые прелести зрелой женщины. На длинных ресницах еще дрожали капельки воды.

— Я плескалась в этом ручье как беззаботная нимфа, — сообщила Аспасия, устремив на мужа прекрасные свои глаза. — Ты не можешь себе представить, насколько это было замечательно.

— Если хочешь каждый день испытывать подобный восторг, я велю соорудить здесь шалаш из тростника. Подозреваю, что отшельничество пойдет нам обоим на пользу, — шутливо предположил Перикл.

Аспасия легла животом на траву, слегка опираясь на локти, и Перикл вдруг поймал себя на жгучем желании тут же и немедленно овладеть ею.

— Я хочу тебя, о, медовая милетянка, — прерывистым шепотом сказал он.

— Мой господин, а я хочу тебя всегда и везде.

— Пусть рабы погуляют, — то ли полувопросительно, то ли полуутвердительно сказал он.

Длинные ресницы Аспасии красноречиво дрогнули.

Безлюдный лес стал свидетелем их любви — такой, будто они в первый раз узнали друг друга. Лес, да, может быть, еще и боги, благосклонно и понимающе взирающие на них с небес. Белокожей нимфой, выброшенной на берег, билась под Периклом Аспасия, но тот, столь же искусный в любви, сколь и в публичных речах, умело отдалял концовку, давая любимой возможность несколько раз взлететь на сладкий Олимп любви. Но наступил миг, когда сдерживать себя у Перикла уже не было никакой мочи. О, счастливая, высшая точка телесной близости, за которой неотвратимо следуют опустошение и пресыщенность! Правильно поступили боги, устроив людей так, что все на этом свете, даже любовь, имеет свой предел. Иначе те только и делали бы, что совокуплялись. Представив это, Перикл засмеялся. Удивленным взглядом Аспасия потребовала объяснения, что его и вовсе развеселило.

— Просто у меня в голове какие-то детские мысли. Если бы любовь длилась нескончаемо, некогда было бы заниматься политикой. И всем остальным тоже.

— Подмечено точно. Можешь сказать об этом во всеуслышание в народном собрании, — улыбаясь, предложила Аспасия. — Твои противники, несомненно, призадумаются. Впрочем, они тут же заявят, что это я так развратила тебя.

Странно, но в это мгновение перед глазами Перикла ни с того ни с сего возник толстогубый уродец Сократ, которого природа наделила острым, беспощадным умом. И почти тотчас Перикл понял, почему. С головой зарывшись в траву, он вдруг поймал ноздрями, как от зеленых сочных стеблей исходит сладковатая, еле уловимая прикорневая прель — аромат тлена и разложения, отчего на сердце у него опять стало неспокойно. Он пытливо посмотрел на жену, колеблясь, поделиться с ней своим беспокойством или нет — ведь Аспасия наверняка еще переживает их недавнюю неистовую близость. Решился все же.

— Давеча на Акрополе Сократ, кстати, считающий себя твоим учеником, сказал, что Афины напоминают ему спелое яблоко, внутри которого притаилась червоточинка. Но что он под сим разумеет, не пояснил. С тех пор я с ним не виделся, однако время от времени его слова приходят мне на ум. Разные, конечно, у меня догадки, но…

— Он мудр не по годам, этот сын каменотеса и повитухи, — осторожно заметила Аспасия.

— И кусюч, как слепень в летний день, — недовольно сказал Перикл. — Боюсь, что когда-нибудь его, въедливого и несносного, афинский демос просто прихлопнет.

— Сократ стремится к истине. Он отыскивает ее у себя в душе и в душах других. Но ты, Олимпиец, хочешь докопаться, что стоит за его наблюдением. Верно?

— Да, — сказал Перикл, — это так. Афины сейчас могущественны, как никогда. Нашему флоту нет равных. Я постарался обеспечить войско жалованием. Как, впрочем, и всех остальных свободных афинян.

— Но их горстка, — возразила Аспасия. — В твоем родном городе, да и всей державе, гражданином является лишь каждый двадцатый. Это капля в море. Я уж не говорю о «телах», но метэки[81], к числу коих принадлежат многие достойные люди, тоже бесправны, как последние рабы. Ты вправе обидеться на меня, Олимпиец, но мне кажется, главную свою ошибку ты сделал около двадцати лет назад, когда афиняне впервые приветствовали тебя как своего вождя. Первое, что ты предложил народному собранию, это резко, жестоко ограничить гражданский список. Теперь на место в нем мог рассчитывать лишь сын гражданина и дочери гражданина. Наверное, тебе будет больно и неприятно, но я еще раз напомню, что твой собственный сын, рожденный от чужеземки, всегда будет в Аттике свободным изгоем, по существу — никем. Разве это справедливо?

— За такие речи ты заслуживаешь остракизма, — усмехнулся Перикл, но крупные голубые глаза его были невеселы.

— Представь, о, любимый Перикл, над Афинами сгустились тучи. Надо ли ожидать отваги и самопожертвования от тех, кто на этой земле не по своей воле чужой? Защищаются тогда, когда есть что защищать.