Довид Кнут - «Особенный воздух…»: Избранные стихотворения

• Название: «Особенный воздух…»: Избранные стихотворения
• Автор: Довид Кнут
• Жанр: Поэзия

Довид Кнут (1900–1955) — поэт, прозаик «первой волны» эмиграции. Эмигрировал в 1920 году. Первые литературные опыты в эмиграции были одобрены Владиславом Ходасевичем и в 1925 году в Париже, вышел первый поэтический сборник Довида Кнута «Моих тысячелетий». За ним последовали сборники стихотворений «Вторая книга стихов» (1928), «Сатир» (1929), «Парижские ночи» (1932), «Насущная любовь» (1938), — все изданы в Париже. О его творчестве благожелательно отзывались В. Ходасевич, Г. Адамович, Ю. Терапиано и др.

В 1930-е Кнут — один из наиболее известных и признанных поэтов русского Парижа, участник основных эмигрантских периодических изданий («Современные записки», «Числа», «Круг», «Русские записки»). Стихи Д. Кнута вошли в антологии «Якорь», «На Западе», «Муза Диаспоры».

В настоящее электронное издание полностью вошла «Вторая книга стихов» (1928) (Оцифровщик Андрей Никитин-Перенский, библиотека «Вторая литература»), а также избранные стихотворения из сборников «Парижские ночи» (1932), «Насущная любовь» (1938), разысканные составителем в сети. В качестве вступительного слова публикуется статья Ю. Терапиано о Довиде Кнуте. В приложении дается рецензия Георгия Адамовича на сборник «Парижские ночи».

---

II. «Дрогнули кедровые поленья…»

Дрогнули кедровые поленья,
Треснули — и зажглись!
Металась в последнем плене,
Зверем билась жизнь.

Завертелся огонь над страдалицей,
Прыгал, взлетал, сползал,
Кусал мне лицо и пальцы,
Дымом колол глаза…

О, эта — в багровом молчании —
Неравная борьба!
И в богохульном отчаяньи,
С молитвою на губах,
Я на корчи, на вопли, на муку,
На эту мольбу и дрожь
Занес тяжелый нож.

Дрогнула твердь,
Обрушиваясь в гром и тьму.
Вихрь рванул мою руку!
В огненном треске, в дыму,
В запахе горелой кожи,
На миг
Зажегся лик
Божий.

Железная смерть
Со свистом упала в кусты.
Господи,
Ты!

III. «Мне голос был: — остановись и внемли…»

Мне голос был: — остановись и внемли.
Освободи мятущуюся плоть
И поспеши покинуть эту землю,
Где Я велел — связать и заколоть.

— Вот жизнь твоя! Мне этого не надо.
Тебя ли, сын, в земных полях взыщу?
Нет! Я велел — и ты не знал пощады…
За эту горечь жертвенного чада
Я все тебе прощаю и прощу.

— Я говорю: за взгляд, простой и легкий,
За эти три безжалостных узла,
За этот нож, огонь, дрова, веревки,
За жизнь, что под ножом изнемогла,

— Я, испытав тебя огнем закланья,
Тебе велю: живи. Мой сын, живи.
Не бойся снов и яростных желаний,
Не бойся скуки, горя и любви.

— Будь на земле, живя и умирая,
Земные ведай розы и волчцы,
К тебе из музыкальных высей рая
Слетаться будут частые гонцы.

— И, слушая неслышанные песни,
Что ветерок донес издалека,
Ты вдруг поймешь, что нет игры чудесней,
Чем этих волн улавливать раскат.

— Так знай: ничто поэту не помеха,
Но все ведет к желанным берегам.
Вот Мой завет: не бегать слез и смеха,
Смотреть в глаза любимым и врагам…

— Стоять пред гулкой солью океана,
Звучать в ответ на радость, на прибой,
В веселии, семижды окаянном,
В бесплотный пляс вступать — с самим собой.

— На женскую спасительную прелесть
Идти, как в море парус — на маяк,
Чтоб милые в ладонях груди грелись,
Чтоб женщину ласкать и звать: моя.

— Земли порой оставив побережья,
Отчалить в сны бесцельной красоты…
…Свой малый путь пройти стопой медвежьей,
С медвежьим сердцем, ясным и простым.

— …Не бегать благ и дел юдоли узкой,
Но все приняв, за все благодарить.
Торжествовать, когда играет мускул.
Осуществлять себя. Плодотворить.

ИЗ КНИГИ «ПАРИЖСКИЕ НОЧИ»(Париж, 1932)

Снег

I. «Земля лежит в снегу. Над ней воздели сучья…»

Земля лежит в снегу. Над ней воздели сучья
Деревья нищие. Прозрачный реет дым.
Все — проще и бедней, безрадостно — и лучше
Под небом Блока, близким и пустым.

О чем же — этот дым, и след, ведущий мимо
Меня и жизни стынущей моей?..

О главном, о простом — и о непостижимом,
О том, что все пройдет, и все невозвратимо,
Как дым меж коченеющих ветвей,

II. «Снег радости и снег печали…»

Снег радости и снег печали,
Снег мудрости и чистоты,
(Мы шли в прохладной радости печали…)
О многом знали мы, о многом мы молчали,
Когда из музыкальной пустоты
На наши души грустью падал ты…

III. «В морозном сне, голубовато-снежном…»

В морозном сне, голубовато-снежном,
В старинном танце, медленном и нежном,
Снежинками нездешними пыля,
Мертво кружились небо и земля.

И однако — в пустоте небес —
Кого-то звал тысячерукий лес.

Но сверху падал равнодушный снег,
А по снегу, не поднимая век,
Под белый хруст шел черный человек.

И жуток быль его неспешный шаг…
Как будто: шел он в гиблый белый мрак,
Откуда нет возвратного пути,
И — никому нельзя туда идти.

«Окно на полуночном полустанке…»

Окно на полуночном полустанке,
И тень в прямоугольнике окна,
Улыбка недоступной англичанки,
В полупустом кафе глоток вина,

Танцующая в шатком балагане
Хозяйская измученная дочь,
Смычок — скользящий по старинной ране,
Иль просто — одиночество и ночь…

Свеча в ночи… на даче, за оградой…
Свист, песня, смех — в деревне, за рекой…
Немногого — о, малого мне надо,
Чтобы смутить несытый мой покой.

«На плодородный пласт, на лист писчебумажный…»

На плодородный пласт, на лист писчебумажный
Чернильные бросаю семена.
Их греет лампы свет, застенчивый и важный,
А удобряют — ночь и тишина.

И вижу в полумгле, стихом отягощенной,
Пугливый черный музыкальный рост…
Цвети, словесный сад, ночным трудом взращенный,
Открытый всем, кто одинок и прост.

Здесь, в полумгле ночной, убогой и суровой,
И темное — видней, и тайное — слышней…
О, полуночный плод, о, зреющее слово
Косноязычной горести моей.

«Ты вновь со мной — и не было разлуки…»

Ты вновь со мной — и не было разлуки,
О, милый призрак радости моей.
И вновь со мной — твои глаза и руки.
(Они умнее стали и грустней.)

Они умнее стали — годы, годы…
Они грустнее, с каждым днем грустней:
О, сладкий воздух горестной свободы,
О, мир, где с каждым часом холодней.

Я рад, так рад нежданной нашей встрече,
Худую руку вновь поцеловать…
Но, друг нечаянный, я беден стал — мне нечем
Тебя порадовать. И не о чем сказать.

…О том, что дни мои — глухонемые?
О том, что ночью я — порой — в аду?
О том, что ночью снится мне Россия,
К которой днем дороги не найду?

Что дома ждет меня теперь усталость
(А лестница длиннее каждый день)
И что теперь любовь моя и жалость —
Похожи на презрение и лень?

О чем сказать тебе?.. Осенний город стынет.
О чем просить тебя?.. Торопится трамвай.
Мир холодеющий синее и пустынней…
О чем просить тебя? Прости, не забывай.

О чем спросить? Нет — ни на что — ответа.
Мой друг, что дать тебе — в убожестве моем…
Мой друг единственный, о, как печально это:
Нам даже не о чем и помолчать вдвоем.

«Уже ничего не умею сказать…»

Уже ничего не умею сказать,
Немногого — жду и хочу.
И не о чем мне говорить и молчать —
И так ни о чем и молчу.

Не помню — чего я когда-то хотел…
В ослепительном летнем саду
Военный оркестр южным счастьем гремел
И мне обещал… о, не этот удел…

В жизнерадостном пыльном саду…
Обманули — восторженный трубный раскат,
Синеватая одурь сирени,
Смуглый воздух ночей, южно-русский закат,
Хоровое вечернее пенье.

Обманули — раскаты безжалостных труб,
Бессарабское страстное небо.
Нежность девичьих рук, жар доверчивых губ…
О, наш мир, что замучен, запутан и груб,
Униженье насущного хлеба.

…Над пустеющей площадью — неуверенный снег.
Над заброшенным миром — смертоносный покой.
Леденеет фонарь… Семенит человек.
Холодно, друг дорогой.

«Меж каменных домов, меж каменных дорог…»