Симон Бельский - У подножия Саян (рассказы)

• Название: У подножия Саян (рассказы)
• Автор: Симон Бельский
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2016

В третий том избранных сочинений журналиста, путешественника и писателя-фантаста начала XX в. С. Ф. Бельского включены приключенческие и фантастические рассказы, публиковавшиеся в журнале «Мир приключений» и авторском сборнике «Куда ворон костей не заносил» (1914). Действие большинства из них разворачивается на фоне Сибири и Дальнего Востока.

---

— Что такое?

— Да там, на новой просеке… Черт их побери! Сто раз вам говорил! — закричал Глебов, обращаясь к Прокофию. Тот поднял руку, в которой держал испачканную в глине шапку, и сказал певучим голосом:

— Вот как перед истинным… Не видел! Прибежал, а они горланят, все разом… И не поймешь.

— Да что такое?

— Подрубленная сосна упала, двух придавила!..

Фомичев с облегчением вздохнул и встал.

— Вашего этого нового, рыжего хулигана — Сиганова и бродягу Гудка.

— Растормошило их вконец, — сказал Прокофий, почтительно идя сзади инженеров. — Думали, на болото упадет, а она, проклятая, хрустнула, как зубами щелкнула, и на просеку легла.

Высокая трава была пронизана потоками света, весело шумели деревья, медленно и важно наклоняя свои тяжелые вершины под напором теплого ветра.

Рабочие молча стояли над обрушенным зеленым великаном, высоко вскинувшим ветви, между которыми толклись столбы комаров.

— Уберите сосну, — хмуро приказал Фомичев. — Нечего тут всем стоять!

— Тяни дорогу! Тяни дорогу! — кричал Прокофий, всеми силами стараясь показать свое усердие, так как чувствовал себя виноватым перед инженерами и перед теми двумя, которые лежали под зеленой взлохмаченной горой.

Рабочие лениво разошлись по местам, очистили просеку, засыпали хвоей и мохом большое красное пятно; и шаг за шагом потянули дорогу в глубь пустого неведомого леса.

Между морем и землей

I

От моря никуда нельзя было уйти! — К нему падали горы, по желтым и серым склонам бежали сухие тропинки и дороги; спускались потоки зелени и цветов, неслись, обгоняя друг друга, ручьи с прозрачной горной водой. Они с грохотом летели в узких горных щелях, разбиваясь в белую пыль, прятались в траве под кипарисами, длинными стеклянными нитями свешивались с обомшелых камней над зелеными прудами и, дойдя до берега, по белым теплым камням бросались в широкое море.

У того, кто сидел на берегу, рядом с полосой белого прибоя, море отнимало волю и уносило в страну грез и снов, которая всегда лежит на далеком берегу, скрытая туманом.

В маленьком белом городишке было много людей, очарованных морем, попавших в его безраздельную власть. В знойные дни, когда солнце золотой краской писало на зеленой поверхности воды гигантские иероглифы и белая полоса прибоя слепила глаза, они сидели у берега, на крутых склонах холмов, поросших сухой жесткой травой, на обломках камней и по целым часам смотрели, как лениво расплескивают волны растворенный в них солнечный свет.

Они сливались с морем, как уносившиеся над ним облака, чайки, далекие белые паруса, утонувшие в нем широкие зеленоватые камни, через которые хлестала вода. За всех думало море, и очарованные им люди старались угадать его напряженную мысль в шумливых раскатах пологих волн, бегущих к их ногам.

В лунные ночи горы, кипарисы и город уходили в зеленую прозрачную глубину. Нельзя было сказать, где кончается море и начинается земля. Тогда люди бродили по переплетающимся тропинкам, смотрели на золотые мосты, зыблющиеся в упругих волнах, и весь мир казался завороженным сказочными вымыслами, идущими из глубины воды. Но истинными праздником для всех тех, кто испытывал эту непонятную власть моря, были дни, когда приходили бури и прибой бросался через скалы.

На берегу все те же краски, желто-белые и серые скалы, темная зелень кипарисов, пестрые каскады цветов, хрустальная грань ручья рядом с пыльным белым шоссе, но море нельзя было узнать. Волны, растворив тот мрак, который всегда таится в его глубине, с ревом и воем, в кружащихся водоворотах, несли его к земле. Мечта становилась грозной силой. Ленивые и певучие волны, отражавшие небо и сливавшиеся с небом, вдруг превращались в несокрушимую рать седых бойцов и без отдыха шли на приступ угрюмого берега.

Сидевшие на берегу всеми силами желали ему победы и жадно следили за каждым движением высокой волны, дальше других катившейся по берегу. Если не сегодня, то когда-нибудь, через тысячу или через миллион лет, море победит! Наступит день, когда сны и грезы, рожденные в серебристых туманах, станут сильнее каменных массивов и похоронят их в своей прозрачной глубине.

Андрей лежал на плоском горячем камне, обмытом высокими волнами прибоя, и напряженно всматривался в таинственную упругую глубину. Скала поднималась на границе двух миров. — Один, пыльный и скучный, был виден с ее вершины. — Широкая лента шоссе, по которому в облаке пыли проехал почтовый автомобиль, купальни, в полосе прибоя, прохожие на зеленые ящики, выброшенные морем кипарисы и за ними крыши домов, купол мечети, виноградники по уступам гор.

В жидкой тени под кипарисами сидел Осман и перебирал апельсины в корзинах, с которыми он по целым дням шатался вдоль полосы прибоя, где некому было покупать его товара. Внизу скала уходила в другую, близкую и страшно далекую страну. Море спало, видело яркие сны и все они бесконечной вереницей плыли под нависшими черно-зелеными камнями.

— Смотрите, вот его большие, зеленые глаза! Вон там, около камня, где прибой!

Осман поставил свои корзины на камни, осторожно спустился туда, где лежал Андрей. Далеко внизу, под стремительным белым скатом, дышало море.

Солнце слепило Осману глаза. Он видел только горы самоцветных камней, мерно, с тихим шуршанием надвигавшихся на горячий берег.

— У меня плохие глаза, но если ты его видишь, он там! Когда я был контрабандистом и ходил на фелюге из Турции в Ялту, то видел в море змею и около нее был прибой и шум, как под этими скалами. Кто знает, что есть в море!

Налетел порыв ветра, самоцветные груды камней под скалой потускнели, превратились в осколки стекла, взгромоздились в гору и в пыль разбились о каменную стену.

Андрей сел и, охватив тонкими руками колени, смотрел на Османа.

— А теперь вы не возите контрабанды?

Осман улыбнулся, его коричневое, сморщенное, как у обезьяны, лицо и черные живые глаза казались Андрею необыкновенно красивыми.

— Нет! трудно стало. Я уже старик. Контрабандисту надо иметь хорошие глаза и крепкие руки. Я раз ночью нес по скалам мешок с табаком и оборвался в море, летел больше десяти сажен и сломал себе руку. Если хочешь увидеть настоящего контрабандиста, приходи завтра вечером в турецкую кофейню сзади мечети. Там будет Али, лучший контрабандист на всем берегу от Керчи до Балаклавы. Смело ходит. Солдаты его давно стерегут, но поймать его нельзя!

— Почему?

— Он в скалы уходит. Постучит по камням, скажет, что надо, и гора открывается, как двери в мечети.

— Таких слов нет! — сказал Андрей, — это сказки.

— Зачем я буду рассказывать сказки? Ты читал много книг, но в книгах пишут не всю правду. Была как-то темная ночь, буря. Вода поднималась выше кипарисов. Мы с Али везли в лодке турецкие ковры. Дорогой товар, жалко было! Смотрю, идем прямо на скалы около Симеиза, и когда волны нас бросили на берег, открылись камни, как устрицы, и наша лодка пошла в середине горы.

Осман взял в руки по корзине с крупными красно-желтыми апельсинами и пошел со скалы. На берегу он еще раз обернулся и сказал:

— Приходи вечером! Увидишь Али.

Андрей опять лег на горячий, обмытый морем камень, прислушивался к всплескам воды и сквозь дремоту видел свою гимназию. Тусклые, пыльные окна. К ним прильнули и смотрят, заслоняя свет, чьи-то злые, зеленые глаза. В сером воздухе мерно колышутся ветви дерев в гимназическом саду. Нет, это не ветви, а длинные щупальца гигантского спрута! Они тянутся в двери и окна пятого класса, шурша двигаются по истертому полу. Через узкое окошечко в двери, как всегда, поглядывает инспектор Мокрица. На кафедре сидит учитель немецкого языка и не замечает отвратительного гада, его злых, мертвенных глаз. И вдруг нет ни гимназии, ни инспектора!

Кругом опять лежит зеркало воды, окаймленное кружевом прибоя, и в него глубоко, неотрывно смотрит небо. В тени под деревьями дождем сыплются мелкие белые бабочки. Немного болит рана на груди, но это пустяки! Еще осталось две перевязки. Где это льется вода? Ах, это зал, где делали операцию. Андрей слышит шепот.

— Еще не спит, подождите! Пуля только скользнула.

В зале зеленый свет и от окон тянутся широкие, ослепительные лучи весеннего солнца. Над столом низко наклоняется профессор. Старческое, дряблое лицо, как у няньки Анисьи, на лоб свесились седеющие волосы.

— Зачем вы это сделали, молодой человек? Но теперь не бойтесь, будете жить. Нельзя вылечить того, у кого нет воли и желания жить.

Славный профессор!

А где записка? Да вот она, в комоде у матери! Портрет, снятый еще тогда, когда Андрей учился ходить, и листок, вырванный из записной книжки: «Товарищ». На нем крупным, разгонистым почерком написано: «Умираю, потому что всем чужой и никто мне не верит. Прощайте. Альбом с марками отдайте Сереже».