Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

• Название: Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991
• Автор: Анатолий Черняев
• Издательство: РОССПЕН
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008

Анатолий Черняев. Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 М., РОССПЕН, 2008. 1047 с.

Книга эта — подробнейший дневник, который в течение 20 лет вел человек, работавший в аппарате высшей власти в СССР. Он лично знал многих в руководстве КПСС в 70–80-е годы. Здесь в деталях его впечатления о Брежневе, Суслове, Кириленко, Пономареве и др. Дневник, очень откровенный и критичный, изнутри режима свидетельствует о том, как и почему он стремительно шел к своей неумолимой гибели, как и почему попытки спасти великое государство на путях демократизации и перестройки окончились неудачей.

В книге много переживаний и размышлений интеллигента тех времен, озабоченного судьбами своей страны.

---

60-летие СССР. 140 делегаций, 140 речей, которые за несколько дней пропустил через себя (каждая по 3–5 страниц): превращение в русский литературный текст, снятие глупостей — фактических, политических, теоретических — «согласование» этих изъятий и исправлений с ораторами, сокращение текстов при колоссальном сопротивлении авторов (без сокращений «Правде» их пришлось бы публиковать до середины января), порядок публикации в «Правде», потому что выступали повсюду — на заводах, в домах культуры, в Большом театре, в Колонном зале, в Ленинграде, Киеве и т. д. Очумел от мелькания одних и тех же мыслей, восклицаний, фраз, восторгов, похвал. Но и мысли есть. Но были и перлы. Например, черный Уинстон — председатель КП США — хотел начать свою речь так (в Колонном зале):

«. Для меня — высокая честь выступать в том же самом зале, в котором 58 лет назад лежало тело великого вождя Октябрьской революции, а совсем недавно лежало тело другого великого ленинца, и кроме того, я выступаю под огромным впечатлением речи третьего великого ленинца, тов. Андропова, который обещал выполнить решения XXVI съезда

КПСС».

Пришлось уговорить его поехать в Ленинград, где ему предстояло выступать в совсем другом зале.

Безумно надоели беседы встречи=проводы делегаций. Им, кажется, интересно (по моей встрече с Каштаном и Джаганом во время похорон Брежнева, эти две партии провели даже пленумы). Но мне приходится выламываться, потому что я знаю, что все это впустую, все это холостая межпартийная дипломатия, которая практически ни для кого ничего не значит.

Завтра предстоит обед с испанскими социалистами и ужин с делегацией Канады. Сегодня выставил государство на 25 тыс. рублей, заставив «Правду» переверстать набор речей, — не в том порядке расположили.

26 декабря 1982 г.

Делегации много говорят о докладе Андропова. И почти все начинают с того, что он — краток. Второе качество, всеми замеченное — критичен и самокритичен. Третье — без громкостей. Отражает стиль дела и требовательности. Все ждут от нас крупных, заметных во всем мире перемен, которые затмили бы и Афганистан, и Польшу, и заставили бы забыть, созданную на Западе, целую «брежневиаду» (об использовании власти для самообогащения, о кумовстве — везде родственники, о неуемном хвастовстве, о демонстративном представлении маразма в качестве мудрости, о коррупции и проч.). Коммунисты там тоже устали отбиваться от всего этого, а некоторые — не выдержали. «Юманите» вышла с аншлагом: «Декларация надежды» (правда, только о внешнеполитических предложениях доклада Андропова, но с намеком и на все остальное).

Кстати, Арбатов сообщил, что ему позвонил Александров-Агентов и «по поручению» поблагодарил за доклад (после того, как прочитал информацию об отзывах). Юрка считает это жестом «примирения».

1982 год. Послесловие

Год может быть назван преддверием перестройки. В записках зафиксированы вяло текущий, но неизлечимый кризис — метастазы его проникли во все сферы жизни деградирующего общества. Вопиющий маразм высшей власти, убожество и цинизм подавляющего большинства руководящих кадров сверху донизу исключал надежду на перемены, разве что — с приходом «нового царя» (нового Генсека после Брежнева).

Наиболее умная, культурная, авторитетная из зарубежных компартий — Итальянская — публично заявляет (и обосновывает) об исчерпании импульса Октябрьской революции, т. е. о провале советского «социалистического эксперимента».

В «томе» — свидетельства фактического (не признаваемого открыто) признания невозможности реанимировать международное коммунистическое движение, ликвидация которого — как самостоятельного, целостного фактора мирового развития — началась еще при Сталине и еще до роспуска Коминтерна.

Советская художественная литература с поразительной откровенностью (хотя пока еще эзоповским языком) демонстрирует исчезновение в обществе тех критериев, признаков и потенций, которые позволяли ему претендовать на роль первооткрывателя новой цивилизации. Разочарование, беспринципность, моральное разложение и цинизм — повсюду и во всем.

В связи с «уходом» Брежнева автор записок и одновременно его друг академик Арбатов сочинили «для себя» программы преобразований внутри и вовне. Эти «фантазии» поразительно (особенно первые из них) совпадают с тем, что потом стало составной частью внутренней и внешней политики «нового мышления». Изложение их здесь не означает, что оба этих человека, оказавшиеся потом в команде Горбачева, предъявили ему эти свои «программы» и он взял их на вооружение. Это означает только, что обозначенные ими меры и идеи, что называется, «лежали на поверхности», были очевидны для каждого не потерявшего здравый смысл.

В «томе» много смешных теперь подробностей о том, как подобные авторам названных программ люди, работавшие во властных аппаратах, добросовестно выполняя служебные обязанности, вместе с тем пытались — с позиций именно здравого смысла — влиять на политические решения и поручения «вождей».

Сохранялись и иллюзии насчет некоторых из них, особенно Андропова. Оправданием может служить то, что «вожди» брежневской эпохи не были уж такими монстрами, как соратники Сталина. Они, может, и в самом деле лично хотели добра людям и стране. Но появившиеся на политической авансцене по критериям, заложенным сталинскими чистками, они демонстрировали собой посредственность, культурное ничтожество тогдашней так называемой «элиты». И, конечно, им не дано было понять, тем более — признать, что любым их «добрым начинаниям», — а такие кое у кого были, — не суждено осуществиться «по природе вещей»: «система» отторгнет любые существенные перемены или тихо поглотит их, лишив первоначального замысла, как уже бывало в 60-х и в начале 70-х годов.

1983 год

30 января 1983 г.

Что-то случилось со мной после больницы и Барвихи. Вяну день ото дня. И тревога. Не потому, что врачи убедили, что сердцу осталось немного, оно устало и я его должен щадить. Нет. Это не страх инфарктника. Другое… Недаром же меня потянуло читать «Фауста». А возвращение на службу к Пономареву вызвало острое ощущение «комплекса Дяди Вани».

«Собрание сочинений» Брежнева интересней было сочинять потому, что он не вмешивался в написание текстов, а Пономарев вмешивается и портит, опошляет, примитивизирует то, что, пользуясь его должностью, искренне хотелось бы вложить в выходящее под его именем. Поэтому летят в корзину не только черновики, которые гораздо содержательнее окончательных текстов, летят на ветер душевные муки, выношенные мысли.

И опять же не в этом главная беда. Главная беда, что он мешает делать в нашей сфере ту политику, которую можно и нужно делать при Андропове. Беда в том, что мы теряем время потому, что во главе этого участка сидит мелкий тщеславный чиновник с пропагандистско-полицейским складом ума, завистливый, трусливый, суетливый, готовый предать любую мысль, чтобы самому «выглядеть» так, как он считает нужным — перед своим начальством.

Впрочем, начальство видит его насквозь и долго ему не протянуть. Однако обидно лететь вместе с ним в политическое небытие, потому что меня и аппарат, и начальство идентифицирует с Пономаревым, считая его alter ego.

Словом, мысль, что пора как чеховскому дяде Ване «хвататься за пистолет» против того, кто мешал мне стать самим собой, хотя и сделал меня зам. завом, членом Ревизионной комиссии, кандидатом в члены ЦК и т. д. Он меня вознаградил в своем стиле, полагая, что для меня имеет значение и составляет смысл жизни такое вот «возвышение» — как для него самого, как и для всех людей (их то он всех презирает).

13 февраля 1983 г.

Со 2-го февраля на Даче Горького. Доклад о Марксе для Пономарева. Я, Бурлацкий, Красин, Амбарцумов, Козлов, Вебер плюс подставленный Пономаревым Пышков, поскольку он до этого полгода обретался здесь же в команде по подготовке сначала для Брежнева, потом для Андропова, сначала доклада о Марксе в Берлине.

Сделали сначала 60 страниц, острых, в андроповском духе…, явно не проходимых у Б. Н. Сами себя начали обуздывать. Завтра дам ему уже чуть приглаженный текст на 47 страницах. Он пока еще совсем не в пономаревском духе, для которого истина, включая марксистскую, имеет значение только для «пропаганды успехов» или «разоблачения империализма», но отнюдь не для реальной политики.

А между прочим, в статье Андропова о Марксе (в «Коммунисте») нет и намека ни на то, ни на другое. Слово «империализм» вообще отсутствует.

Делая замечания по первому варианту этой статьи, как мне рассказал Пышков, Андропов потребовал, прежде всего, считаться с реалиями и не говорить «ничего против совести» (по Ленину). В этом же духе у него состоялся разговор с главным редактором «Правды» Афанасьевым в присутствии Зимянина. Он требовал от «Правды» только правды, требовал проверять последствия своих выступлений, не отступаться, пока не будет реального результата, велел лучше учиться разговаривать с Западом (хвалил Арбатова, Загладина, пятерых, кто умеет разговаривать «на их языке»). Заметил, между прочим, что битву по «правам человека» мы проиграли. Что напрасно мы делаем вид, будто противоречия у нас неантагонистические (а тюрьмы, а преступления и т. п.? Это что — борьба «хорошего с лучшим» или разногласия?). И т. п.