Джон Фанте - Из книги «Большой голод» рассказы 1932–1959

• Название: Из книги «Большой голод» рассказы 1932–1959
• Автор: Джон Фанте
• Издательство: Фортуна
• Жанр: Контркультура
• Год: 2001
• ISBN: 5-900786-55-2

Из сборника «Возмездие обреченных» Джон Фанте, Чарльз Буковски

Фанте действительно оказал на меня огромное влияние. Не столько по содержанию, сколько по манере изложения. Я сказал ему то же самое и наговорил еще кучу всего, когда навещал в больнице. «Ты по настоящему классный парень, Джон, а я всего лишь сукин сын». Он не возражал.

Чарльз Буковски

---

Семеня ножками, она спешила к нему, и, когда он увидел, что у нее с собой все необходимое для короткого путешествия, он понял, что ее мысли были такими же, как его, и ее планы совпадали с его, и неожиданно он пылко и зычно затянул «Звездно-полосатый стяг», так как у него не нашлось иных слов, равносильных его радости и упоению. Она открыла дверцу и проскользнула внутрь, щедро одарив его широкой улыбкой и ароматом духов. Вцепившись в рулевое колесо, с побелевшим от невыразимого восторга лицом, он не мог шелохнуться. Она встала на колени на сиденье, бросила свое пальто и сумку на пол, положила свои теплые руки ему на уши и поцеловала его холодными и свежими, как салат, губами.

— Ох, Минго. Сумасшедший Минго!

Он по-прежнему пребывал в оцепенении.

— Мы с тобой сумасшедшие, Минго. Оба. Разве это не удивительно?

Его язык шевельнулся. Он хотел заговорить о его признательности, о его обожании, о любви, о вечной жизни, но его язык только завибрировал в такт содроганиями тела, и он забился, как в лихорадке.

Единственное, что он смог произнести, было:

— Мэри?..

— Конечно, мы поженимся, глупый!

Тут он совершенно потерял рассудок. Он рванул машину, вылетел на середину и устремился вперед по трамвайным рельсам. Она свернулась калачиком рядом с ним, ее золотые, как апельсины, коленки почти касались его подбородка, ее рука была у него под мышкой. Прошло немало времени, прежде чем он вышел из комы и стал замечать знаки дорожного движения. Они ехали по дороге на Санта Барбару. Лас-Вегас был в противоположном направлении. Он обогнул квартал и нашел бульвар на Пасадену. Теперь он смог заговорить.

— Хорошая машина. Я одолжил ее.

Потом:

— Красивая ночь. Звезды.

А потом:

— Я сделаю все, чтобы быть тебе хорошим мужем.

И наконец:

— Мэри Осака, я люблю тебя.

Она вытащила несколько заколок из волос, и теплый ночной ветер разметал их, как черных птиц, в разные стороны. Ее глаза любовались усеянным звездами небом. Слышен был только шорох покрышек по асфальту. Через час они были под сводами апельсиновой аллеи за Глендорой. Они остановились на чашку кофе в Барстоу, где было холодно, и изо рта валил пар. На морозном рассвете, когда они пересекали границу Калифорнии за Долиной Смерти, она уже спала. Они въехали в Лас-Вегас в восемь тридцать. В девять утра он получил свидетельство о браке. Через дорогу находилось здание гражданского суда. В девять тридцать они вышли оттуда мужем и женой. Он старался держаться так, будто он делал это каждый день, а вот Мэри была по-настоящему спокойна. Когда он открыл дверцу машины, она остановилась, заглянула ему в глаза и улыбнулась. Он потупился на свои ботинки, сглотнул слюну и робко покосился по сторонам.

— Поцелуй меня, Минго.

— Сейчас? Чтобы все люди видели?

— Я не вижу никаких людей.

Он чмокнул ее в щеку. Она забросила руки ему за шею и, страстно прижавшись, вонзила губы ему в рот. Его глаза расширились, ясно выказывая, как он напуган и одновременно рад.

В миле от города они нашли мотель с выстроенными полукругом маленькими белыми коттеджами. Управляющий в майке встретил их всепонимающей и лукавой улыбкой. Мэри стояла рядом с Минго, пока управляющий, обмакивая тусклое перо в чернильницу, заполнял регистрационную книгу:

«Мистер и миссис Минго Матео, декабрь, 7, 1941».

Возвращаясь в Лос-Анджелес вечером в воскресенье, мистер и миссис Минго Матео сидели молча. На западе быстро догорал пунцовый закат. Что-то случилось. Что-то было не так. Это чувствовалось во всем. Что на них пялятся все? Управляющий мотелем и его жена — что значили их холодные взгляды, когда они уезжали? Официантка и кассир в ресторане? Водители грузовиков за стойкой? Угрюмые и безмолвные за своими тарелками — только стук вилок и ножей. Полицейский, приставший к ним с расспросами на заправке, и обслуживающий персонал, поглядывающий на Мэри так, что ей приходилось отводить глаза? Слишком много румян на щеках? Слишком много помады? Она рассматривала себя в зеркало заднего вида, поворачивая голову, поднимая подбородок и приглаживая волосы.

— Минго, со мною что-то не так?

Он понимал ее.

— Ты прекрасна. Неудивительно, что они смотрят.

— Нет. Что-то не так. Я чувствую это.

Она включила радио… Это было как взрыв-война! — Перл-Харбор, Уэйк, Гуам, Мидуэй, Филиппины. Они слушали с раскрытыми ртами.

— Глупая шутка, — сказала она.

— Возможно.

Она перестроилась на другую станцию. Другой голос вещал: Перл-Харбор, пикирующие бомбардировщики, «Аризона». Слова, как пули, вонзались в их плоть — без боли, но смертельно раня. Она резко сжала горло в панике. Подкативший приступ тошноты сделал ее лицо серым и некрасивым.

— Это невозможно. Этого не может быть!

Она откинулась на спинку сиденья вся серая, руки обвисли, как плети. Они ехали по пустыне, взошли первые ночные звезды, было тихо и покойно, и они оба ощущали мощь и неодолимость этого окружающего их спокойствия. Но слова из динамика неумолимо вторгались в этот покой и беспощадно крушили его.

Машина неслась вперед, поглощая белую полоску дороги.

Лусон. Пикирующие бомбардировщики.

Минго вздрогнул, потому что это ранило до боли в глазах, наполняя яростью сердце. Он вцепился в рулевое колесо и закусил губу. Поганые собаки. Поганые японские крысы. И вдруг он выкрикнул это, выплеснул все это в надвигающуюся ночь.

— Минго…

Он тронул ее за колено.

— Мы американцы, ты и я.

Они были пресыщены, больны и разбиты войной, когда вернулись в Лос-Анджелес. «Маленький Токио» был тих, улицы пустынны. Они проехали мимо парикмахерской с разбитыми окнами, рядом находилась полиция. На перекрестке стоял грузовик с солдатами. Тут и там над трогательными маленькими магазинчиками гордо развивались американские флаги.

Было уже почти два часа ночи, когда они остановились перед дверями кафе «Иокогама». На лестнице горела тусклая лампочка, само кафе было погружено в темноту. Минго облизнул губы. Мир неожиданно перевернулся для него. Прошлой ночью Сегу Осака был человеком, которого он боялся. Сейчас страх ушел, и дочь Сегу Осаки была его женой.

Он проводил Мэри до дверей. Она достала ключ из сумочки и отперла замок. Они ступили в темноту. Она повернулась и обняла его.

— Не обвиняй моих родителей, Минго. Пожалуйста. Они хорошие.

Он наклонился и поцеловал ее, почувствовав соль ее слез на губах.

— Нет, нет. Это не их ошибка.

Она взяла его за руку и провела в темноте к ведущей наверх лестнице. Дальше они двигались на цыпочках. Вдруг сверху скрипнула дверь, и на них упала тень. Сегу Осака в кимоно и соломенных сандалиях смотрел на них сверху. На мгновение Мэри растерялась. Потом она сжала руку Минго, и они взошли наверх.

— Здравствуй, Папа.

Его подрагивающие глаза были переполнены ненавистью. Жесткие волосы на голове взъерошены и растрепаны. Он неотрывно глядел на Минго.

— Он теперь мой муж. Мы поженились сегодня утром в Лас-Вегасе.

Осака взорвался, как вспышка салюта, заполнив собою сразу всю комнату. Он запрыгал и заскакал в разные стороны, вверх-вниз и немыслимыми зигзагами. Его шлепанцы со свистом рассекали воздух, и саблевидные ноги то и дело выскакивали из-за развевающегося кимоно. Долго он кричал, выплевывая всякие гадости и кружа вокруг них, как ястреб. Неожиданно он остановился — спиной у стены, — и, монотонно постукивая об нее затылком, заговорил по-японски.

— Он говорит, это ужасно, — переводила Мэри. — Он говорит, что ты, может быть, и хороший парень, но ты филиппинец, и война разобьет наши жизни. И все-таки он поздравляет нас и надеется, что мы будем счастливы.

Осака подпрыгнул к Минго, схватил его руку и яростно сжал ее. Все то же дикое выражение кривило его лицо.

— Так, — сказал он, — так-так, так-так.

Скрипнула дверь, и вошла мать Мэри. Она испуганно остановилась и захныкала. Мэри быстро заговорила по-японски. Пожилая дама обвела капризным взором Минго. Она осмотрела все — его ступни, его ноги, филейную часть, поясницу, грудь, лицо. Затем улыбнулась, кивнула и вышла тихо из комнаты, закрыв тщательно за собой дверь. Осака опять завопил. Он продолжал кружить вокруг них, размахивая руками и дико жестикулируя — нанося удары, разрывая, душа, скручивая и растирая.

Мэри переводила:

— Он говорит, война — это не его вина. Он говорит, он лояльный американец. Он говорит, что он богаче и счастливее в этой стране, чем когда бы то ни было в Японии. Он говорит, что двадцать пять лет жизни в Лос-Анджелесе были лучшими годами его жизни. Он говорит, что японцы сошли с ума. Он говорит, они проиграют войну. Он говорит, это конец Японии. И это, он говорит, делает его счастливым. Он говорит, ему стыдно за Японию. Он говорит, это не воля обычных людей, это воля правящего класса. Ему стыдно за человека по имени Ямамото. Адмирала Ямамото. Он говорит, обычные люди в Японии — мирные люди. Он говорит, что от имени филиппинского народа ты должен простить его.