Сергей Черняховский - Политики, предатели, пророки. Новейшая история России в портретах (1985-2012)

• Название: Политики, предатели, пророки. Новейшая история России в портретах (1985-2012)
• Автор: Сергей Черняховский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-8041-0778-0

С тех пор, как под натиском перестройки и «нового мышления» пал Советский Союз, прошла почти четверть века. Выросло новое поколение, которое в массе уже не знает трагических событий августа и декабря 91-го, октября 1993-го, смутно себе представляет дефолт 1998-го… Да и те кто постарше начали забывать, кто есть кто из поучаствовавших в развале Великой державы и с каким трудом мы выбрались из клоаки 90-х.

Эта книга и для первых, и для вторых. Ее автор — доктор политических наук, профессор, действительный член Академии политических наук Сергей Феликсович Черняховский, человек, много видевший и еще больше — знающий и о ключевых событиях новейшей истории России, Горбачева и Ельцина, Лужкова и Чубайса, Явлинского и Немцова, Кургиняна и Яковлева и многих других — вплоть до наших дней, до Медведева и Путина.

Портреты этих людей, написанные рукой талантливого публициста, дают читателю возможность не только погрузиться в кремлевскую политическую кухню, но и лучше понять те пружины, которые двигали историческую махину Российской государственности в два последние десятилетия.

Эта книга — пробуждает память забывших, дает знание — незнавшим. И даже возвращает надежду на Светлое Будущее — ее потерявшим.

---

Но он не угадал. Суслов, похоже, и так ему не вполне доверявший — увидел там не коммунистическую принципиальность, а партийную должностную интригу — не поддержал, и напротив, одобрил увольнение и почетную ссылку Яковлева: направление на пост посла в Канаде.

Откуда неудавшегося идеолога вытащил уже Горбачев, который в 1983 году как член Политбюро и Секретарь ЦК посетил Канаду, сошелся с Яковлевым и уговорил Андропова вернуть того в Москву, но на академический, а не партийный пост. И став уже Генсеком — перевел того на работу в ЦК КПСС. На Горбачева, как человека в целом малограмотного, произвела впечатление определенная, свойственная Яковлеву многозначительность — и имитация глубокомысленности.

Статья Яковлева, как попытка укрепить свое положение путем организации внутрипартийного идеологического и литературного погрома — на самом деле была не первой. Он и раньше использовал этот прием. Едва став заместителем заведующего Отделом пропаганды в 1965 году, он уже в 1966 написал объемный донос в Политбюро на советских фантастов братьев Стругацких. Оформленный как докладная записка, посвященная, как утверждалась, неблагополучному положению дел в фантастике, она упрекала и ее, и издательство «Молодая Гвардия» в абсолютно нелепых вещах. Ее нужно публиковать отдельно и смеяться над ней отдельно — потому что авторы, на тот момент написавшие лишь наиболее прокоммунистические произведения и тогда не успевшие написать еще ничего, что позже стало рассматриваться как сомнительное и упадническое — обвинялись в безыдейности и всём, в чем может кондовое бюрократическое и ортодоксальное мышление упрекнуть преданного идее коммуниста.

Последовала погромная волна в фантастике, отчасти смягченная как раз работавшим с издательствами партийным аппаратом, понимавшим абсурдность обвинений Яковлева и, в конце концов, все пришло к упадку в советской фантастике в 1970-е годы. Как деталь — обыски проводились даже у культовой фигуры советской коммунистической фантастики: Ивана Ефремова.

Но своей непосредственной задачи Яковлев тогда добился — его позиции упрочились. А поскольку одно из его обвинений было направлено в адрес главного теоретического органа ЦК КПСС журнала «Коммунист», неоднократно перед этим публиковавшего статьи в поддержку произведений Стругацких, — Яковлев получил пост члена его редколлегии.

Яковлев оказался воодушевлен действенностью приема — и попытался повторить его и еще раз — в 1972 году. В этот раз интрига не удалась. Но методы — показательны.

Кстати, существует версия, что именно Яковлев подтолкнул Ельцина на выступление в октябре 1987 года. После которого тот утратил пост в Политбюро и пост Первого секретаря МГК КПСС и попал в опалу — а в итоге стал врагом КПСС и захватил власть в стране. Дело было не в том, что Яковлев конструировал такой ход событий. Он обеспечивал укрепление своих позиций и ослабление возможных конкурентов.

К середине 1987 года в партии и стране было три наиболее весомые и популярные фигуры: это Михаил Горбачев, на которого еще возлагали надежды по обновлению социализма, Егор Лигачев, возглавлявший и работу Секретариата, и курировавший идеологическую сферу, и Борис Ельцин, завоевавший на тот момент популярность активными (хотя и спорными) действиями в Москве. Причем Лигачев активно поддерживал Ельцина и оба в тот момент принадлежали к левому и антирыночному крылу партийного спектра.

Судя по всему, Яковлев не просто подал Ельцину идею такого выступления — но и сумел сделать так, чтобы мишенью последнего стали и Горбачев, и Лигачев, и обещал свою активную поддержку — возможно, не только свою. Но когда Ельцин выступил — на него обрушились все, в том числе и сам Яковлев.

В результате — Ельцин положение в партии потерял, Горбачев оказался в положении мстящего за критику автократора, а Лигачев — главного бюрократического зла и символа сопротивления переменам. А Яковлев, со своей достаточно периферийной позиции в руководстве, переместился, по сути, чуть ли не на место второго лица в партии.

И через полгода практически его укрепил, по ранее описанной схеме организовав внутрипартийный погром против «врагов перестройки», использовав в этих целях очередной донос Горбачеву — уже по поводу ничего особо не представлявшей статьи Нины Андреевой. Публикация которой в «Советской России» в марте 1998 года была предварительно согласована именно с Горбачевым.

«Провокация — донос — погром» — это была типичная модель действий Александра Яковлева, обеспечивавшая ему движение в партийной карьере. Если в это время он уже был завербованным агентом — алгоритм действий несколько удивляет повторяемостью и сугубо отечественной бюрократической полицейской примитивностью. Недаром в 1972 году он дал сбой — и смог вновь начать использоваться лишь при новом руководстве, не державшем в памяти событий полуторадесятилетней давности.

Если же он, как пишет, действовал для разрушения «бесчеловечной системы» — с этической точки зрения методы его явно не содействуют популярности его артикулированных идеалов.

Так что «Избавь нас Боже от борцов с «тоталитаризмом» — а с самим «тоталитаризмом» мы и сами как-нибудь разберемся».

Провокация — погром — донос — но в результате всегда личный провал.

Борис Межуев, написавший на смерть Яковлева статью «На смерть Архитектора» — выдвигает версию, что в 60-е годы Яковлев принадлежал к шелепинскому крылу партийного руководства. Ориентированному не на достижение договоренностей с США, а на союз с Китаем и мировым левым движением, и не на политику сосуществования в рамках двухполюсной системы мироустройства, а на то, чтобы, воспользовавшись кризисом Западного мира, усилить натиск на него и сокрушить США и НАТО, сделав СССР центром новой моноцентрической системы. И когда шелепинская группа потерпела поражение в противостоянии с «консервативными державниками», желавшими ограничиться достигнутым, Яковлев, отсидев свою «канадскую ссылку» и накопив «ненависть к победителям», решил в отместку разрушить все, что можно. И все его действия — выношенная и тщательно спланированная месть.

При определенной спорности общей версии в ней явно есть зерно правды: мотив мести. Только более мелкой. Не за поражение «партии» и замысла — а за личную неудачливость.

Александр Яковлев всегда считал себя достойным большего, чем имел. Он всегда считал себя подобием чего-то интеллектуального — и огрубевшие хозяйственники, и балансирующие на грани инфаркта орговики, которые вполне естественно, не могли поддержать разговор о Сартре, Млынарже и не читали доступной в Канаде даже русскоязычной антисоветской литературы — вызвали у него отторжение своим «антиинтеллектуализмом».

Он претендовал на пребывание в «рефлексии» — им нужно было заниматься конкретной работой. Он смотрел свысока на них — они с недоумением на него. Побывав в Колумбийском университете, он приобрел чувство исключительности. Но его невысоко ценили как теоретики, так и практики. Первые — потому что быстро различали его поверхностность и имитационность. Вторые — потому что сразу видели в нем его пренебрежение и высокомерие.

Коллеги опасались его недоброжелательности, завистливости, готовности к доносительству и интриге. Подчиненные — не любили за пренебрежительность. Руководство — не доверяло за некую неискренность и претенциозность. Он годами сидел в статусе исполняющего обязанности руководителя отдела — и его никак не утверждали. Он выстроил интригу — его изгнали. Он вернулся и надеялся поразить всех своим глубокомыслием — и стал вызвать личностное отторжение. Он копил в себе комплексы неудачника, уверенного, что окружающие «бездарности» и «плебеи» не в силах оценить его талант и прозорливость.

На самом деле, он не любил и презирал Горбачева еще тогда, когда тем восхищалась страна. Он видел малообразованность и тщеславие Генсека, его неумение доводить дело до конца, претензию на великую историческую роль, слабость и готовность всегда уступить давлению. Он всегда считал себя более достойным занять этот пост — и понимал, что для него стать главой партии уже невозможно. С его точки зрения, его стаж работ в ЦК, ученые степени, стажировка в Колумбийском университете значили несравненно больше, чем колхозно-комбайнерский опыт Горбачева. В своих внутренних видениях, он считал, что не пробудь он так долго в статусе и.о. завотделом, утверди его раньше, не изгони его партия в 1973 году — к концу 70-х гг. он имел все шансы стать и одним из секретарей ЦК по идеологии, и вторым человеком в этой сфере после Суслова. Но если так — он в 80-е годы мог стать одним из претендентов на пост Генерального секретаря.

Он был на восемь лет старше Горбачева — принадлежал как раз к тому поколению партийных руководителей, что и Шелепин с Семичастным — и вместе со всем этим поколением выпал из участия в высшей политической игре. И Горбачев, по его мнению, как бы проскочил вне очереди. Усугубляло скрытую ненависть и то, что именно Горбачев решил вопрос его возвращения в Москву в начале 80-х. Его с одной стороны ущемляло то, что для возвращения пришлось понравиться, в его представлении, молодому выскочке. С другой — он с презрением относился к тому, как легко Горбачев «купился» на его имитирующие глубину фразы.