Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

• Название: Последний сейм Речи Посполитой
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Беларусь
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-338-01100-x

Лауреат Нобелевской премии Владислав Реймонт показал жизнь великосветского общества Речи Посполитой в переломный момент ее истории. Летом 1793 года в Гродно знать устраивала роскошные балы, пикники, делала визиты, пускалась в любовные интриги. А на заседаниях сейма оформляла раздел белорусских территорий между Пруссией и Россией.

---

Завидев входящего Зарембу, пани подкоморша сделала вид, что смущена, и, закрывая скрещенными руками почти обнаженную грудь, выслала всех из комнаты и, подавая ему красиво очерченную руку, велела сесть поближе.

Заремба изложил ей цель своего посещения и, по ее настоянию, рассказал историю ночной вылазки. Умолчал только о приключении с Марцином.

— Весь мой дом к вашим услугам, — заявила с жаром пани подкоморша. — Берите все, что вам нужно, располагайтесь, как дома. Только в солдате я вижу настоящего человека! — восклицала она, восхваляя героизм, воинственность, пыл битв. Даже крики убиваемых звучали для нее как упоительная мелодия, а шумная лагерная жизнь, походы и опасность казались ей раем. Она восторгалась так пылко, что обнаженные ноги ее выскользнули из-под одеяла, глаза заиграли прелестнейшими искорками, и вся она была охвачена жаром взволнованной крови... Все это ее возбуждало, как возбуждает благородного скакуна звук боевого рожка... Заремба не знал ее еще такою и с восторгом смотрел на ее пылающее лицо. Взгляд Зарембы ударил ей в голову, она схватила его за руку, едва сдерживая внезапно проснувшийся любовный жар.

Много труда стоило Зарембе не поддаться искушению и сидеть как чурбан, глухим к ее шепоту, изливающему жар, к ее взглядам, полным поцелуев, прикосновениям, опаляющим огнем, томным движениям и безмолвным, но выразительным обещаниям любовных ласк. Делал вид, будто не понимает языка любви. В конце концов, подавив в груди волнение и в душе — обманутые надежды, она позвонила прислуге. Словно в наказание, Заремба должен был присутствовать при церемонии завивки и причесывания волос. Она не отпустила его от себя даже тогда, когда горничные стали одевать ее с самой сорочки. Его отделяли только низкие ширмочки, совершенно не мешавшие любоваться прекрасным зрелищем. Он вынес это зрелище, хотя покраснел весь, как рак, и обливался потом.

— Сегодня, наверно, жарко на улице, — проговорила она тихо, кусая губы от досады.

— Ужасно! — заверил он ее таким тоном, что она рассмеялась, сразу простив ему все, и, решив, что он робеет перед ней, захотела сделать его послушным.

— Мы пообедаем вместе, а ужинать я повезу вас к гетманше Ожаровской, там нам будет прохладнее. Разрешите завязать вам галстук, он у вас развязался...

Она прижалась к нему выпуклой грудью, наслаждаясь его смущением и румянцем.

Заремба согласился только на ужин, так как показываться как можно больше на людях входило в его планы и отвечало создавшемуся положению.

Он уехал, ругаясь на чем свет стоит, и, несмотря на ужасный зной, слонялся по трактирам и бильярдным, внимательно прислушиваясь, не говорят ли в публике о Мерече.

Весть о ночном происшествии, по-видимому, еще не разнеслась, так как повсюду говорили с большим ожесточением об отношениях с Пруссией, которые должны были со дня на день начать обсуждаться в сейме, за что усиленно боролись Бухгольц, его клевреты, а еще больше его талеры.

— Подгорский и Юзефович много проиграли вчера Белинскому. Это значит, что прусский король расходуется уже не зря, — шептал на ухо соседям у Сулковского один из всезнаек, шляхтич из-под Ошмян, Янковский.

— Кто посмеет выступать в сейме за прусский трактат, того исполосовать саблями!

— Всемилостивейшая союзница укротит этих прусских подлецов, увидите!

— Чтобы самой наловить побольше рыбы в мутной воде.

— Чепуха на чепухе, чепухой погоняет, сударь мой! — заметил пренебрежительно Янковский. — Коссаковский именно теперь решил присоединить всю Литву к России и при ее содействии вышибить пруссакам зубы, отнять то, что они награбили, и тем самым укрепить независимость коронной Польши!

За соседним многолюдным столом поднялся шум. Кто-то произнес иронически:

Шукшта, Пукшта, Путята, Лопата.

Дураками, как видно, еще Польша богата!

Сказавший это стукнул кулаком по столу и направился к двери, не обращая внимания на оскорбленные угрожающие физиономии и еще более угрожающие слова, засвиставшие в воздухе. Обернулся вдруг и проговорил вызывающе:

— А ежели от моих слов у кого что чешется, так зовут меня Рущиц, и я всегда к услугам в доме почтамта, где квартирую, — гордо обвел он всех взглядом.

Поднялся спор из-за политики, но Заремба не стал дожидаться конца и вскоре очутился вместе с пани подкоморшей в саду пани Ожаровской, где в широком турецком шатре, разбитом между деревьями, собралось избранное общество. Там уже говорили о Мерече, по секрету сообщая друг другу новость, от души при этом посмеиваясь над приключением конвоирующих офицеров. Все считали это приключение простой авантюрой. Один только гетман Ожаровский, человек пожилой, умный и видавший много видов, понимал дело иначе, так как обратился к Анквичу, стоявшему с Войной:

— Мне в этом чуется нечто более любопытное.

— За беглецами повел казаков фон Блюм. Этот задаст им перцу. Пожалуй, уж гонит их нагайками обратно, — вставил один из адъютантов гетмана.

— Через несколько дней будет известно, как было дело и чем кончилось. Давайте не будем портить себе удовольствия, — заявил Анквич, беря под руку Воину, с которым он с некоторых пор подружился. Оба подошли к маркизе Люлли, окруженной толпой поклонников, восторгавшихся ее красотой. Поговаривали в свете, что он пользуется у нее особой милостью.

Разговор о Мерече действительно прекратился, — гости были слишком заняты собой и сюрпризами, устроенными хозяевами.

В шатре заиграл на кларнете толстяк-немец в белом парике. Он быстро перебирал толстыми пальцами и, дуя в инструмент, отчего раздувались его красные щеки, выводил нежные трели, изящные фиоритуры и томные ариетты. Его вознаградили бурными аплодисментами, так как ему протежировал сам Сиверс, которому он нередко наигрывал в личных Сиверсовых апартаментах. Но большинство гостей, предпочитая свободу, рассеялись по прохладным, тенистым беседкам, за шпалерами деревьев и в рощицах. Отовсюду доносились веселые разговоры и взрывы смеха.

Заремба, чувствовавший себя нехорошо, ощущал этот вечер, как тяжкую повинность, так как скучно ему было в этом обществе, музыка ему надоела до тошноты, а любовное воркование вперемежку с политическими спорами раздражало невыносимо. Выдерживал, однако, с мужеством и, состроив веселое лицо, порхал, как мотылек, вокруг дам, рассыпаясь в цветистых напыщенных комплиментах. И так привлек внимание всех своей красотой, остроумием и безукоризненным французским акцентом, что пани Ожаровская взяла его под особое покровительство. Бедняга отстрадал за все свои грехи, но оставался на своем посту, завоевав большие симпатии гетманши...

Сжалился над ним Воина и, вырвав из плена, отвел его в сторону.

— Ухватилась же за тебя эта старая рухлядь.

— Обещает мне протекцию в гетманский штаб, — засмеялся Заремба.

— Дорого бы тебе обошелся этот чин. Баба почти совсем труха. Но в любовных делишках имеет большой опыт. Не один мог бы об этом порассказать...

— Вот бы ей поступить в какой-нибудь полк маркитанткой.

— По вечерам играют у Анквича. Не хочешь ли померяться с Фортуной?

— Хватит ли у меня вооружения для такой борьбы! И потом, чересчур уж высокие хоромы...

— Полная мошна заполняет самые глубокие пропасти. «Фараон» легче уравнивает сословия, чем десятки социальных учений! Что это за история произошла в Мерече?

— Ты слыхал? — отвел Север глаза. — Подробностей не знаю! — ответил он, удивленный вопросом.

— Дорогой мой, как у тебя повязан на шее галстук. Если бы увидел Анквич или Нарбут, ты был бы скомпрометирован и объявлен санкюлотом.

— Я не придаю значения мнениям этих щеголей. Ты видал камергершу?

— Она не приезжала, справляет, вероятно, дома траур по Зубову. — Воина не представлял себе, как эти слова кольнули Севера. — Ты не замечал, в каких нежных отношениях кастелян с Цициановым? Это обращает на себя внимание, и по этому поводу строятся разные догадки.

— Я в немилости у кастеляна и вижу его только издали.

— Пойдешь к Анквичу? Сыграем вместе, в компанию...

— Когда-нибудь попрошу тебя ввести меня туда. Кстати, — наклонился Заремба к его уху, — если услышишь что-нибудь интересное насчет истории в Мерече, запомни и расскажи мне. Прошу тебя хранить ее в тайне и сам ручаюсь тебе в этом, — доверился он его честности.

— Я сразу понял, что ты близок к этому делу. Хорошо. Как раз у Анквича больше, чем где бы то ни было, смогу узнать, — пообещал он, протягивая руку, так как к ним подошла величественной походкой пани подкоморша со своим неразлучным негритенком.

— Смотри, чтобы дети не были в черно-белую клетку или в полоску, — бросил Воина со смехом.

Солнце уже закатилось, на небе стояло пурпурное зарево, что предвещало назавтра жару и ветер. Сумерки стлались уже по земле, когда они уехали домой. Заремба торопил с отъездом в надежде, что уже застанет там Кацпера. Его еще не было, но ждал подкоморшу главный управляющий ее имениями, расположенными в австрийском кордоне, Седлецкий, худощавый тщедушный шляхтич с редкой бороденкой, в очках. Одет он был в польский костюм, сдержан был в речи, и в глазах его светились честность и ум. Пани подкоморша заперлась с ним в конторе, предоставив Зарембе выслушивать ехидные замечания княжны, анекдоты Рустейки и визги домашнего зверинца. Заремба терпел все это, поглощенный тщетным ожиданием, и еще остался на ужин. Ужин прошел довольно весело благодаря Седлецкому, который оказался человеком со светскими манерами и обширным образованием, полученным в Краковской академии. Превратности суровой судьбы оставили его без состояния, одарив взамен более полным пониманием жизни, остроумием и кроткой примиренностью со своей долей. Он рассказывал о потешных приключения� галичан с австрийскими чиновниками, особенно о том, как поступал с ними известный воеводский сын, Гоздский. При этом он совсем не проявлял почтения к австрийским властям, однако собственных убеждений не раскрыл, несмотря на наводящие расспросы Зарембы. Ровно в десять Рустейко проводил его спать, так как он без передышки отмахал всю дорогу от Кракова. Встал и Заремба, чтобы уйти. Пани подкоморша не отпустила его и, проводив в контору, указала на разложенные книги.