Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой

• Название: Последний сейм Речи Посполитой
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Беларусь
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-338-01100-x

Лауреат Нобелевской премии Владислав Реймонт показал жизнь великосветского общества Речи Посполитой в переломный момент ее истории. Летом 1793 года в Гродно знать устраивала роскошные балы, пикники, делала визиты, пускалась в любовные интриги. А на заседаниях сейма оформляла раздел белорусских территорий между Пруссией и Россией.

---

Заремба уже не ложился, а пешком, чтобы не обращать на себя внимания, пробрался переулками на квартиру подкоморши.

Посвященный в тайну Рустейко проводил его к Кацперу. Трудно рассказать, как обрадовался парень, как рвался поскорее уехать, как мечтал в эту минуту очутиться подальше от пределов Гродно. Но приглашенный доктор, основательно выслушав и выстукав его, не хотел и слушать об этом.

— Недели через две, не раньше! Иначе не ручаюсь за его жизнь, — уверял он.

Кацпер со слезами умолял, чтобы его немедленно увезли. Но он был так изнурен всеми треволнениями и раной, что не мог встать без посторонней помощи. Таким образом, увозить его можно было, только рискуя его жизнью.

После разговора с подкоморшей было решено, что больной останется на ее попечении до своего выздоровления, а потом им займется отец Серафим. Заремба же уедет завтра утром, как только откроются шлагбаумы у застав.

Немало слез пролили прекрасные глаза пани подкоморши, немало нежных признаний и жарких вздохов вырвалось у нее, когда наступила минута расставания. Она утешалась только надеждой, что вскоре увидится с ним в Варшаве. Ему же хотелось очутиться поскорее за Гродно, а еще больше — попасть в родной дом, увидеть своих. Он приказал Петреку уложить багаж, а сам отправился еще до ночи за Неман и поджидал его в корчме за францисканским монастырем, где помещалась почта и тайная квартира заговорщиков. Мацюсь с бричкой и парой лошадей должен был остаться. Отдав распоряжение, несмотря на бушевавшую грозу, темень, ветер и частые громовые раскаты, он побежал по лавкам и ларям покупать гостинцы. Истратил много денег, но не забыл ни о ком, для каждого купил что-нибудь. Почти с детским восторгом укладывал все эти сокровища в корзину, заранее представляя себе удивление и радость тех, кому предназначались гостинцы.

Решил уехать ни с кем не прощаясь и только уже из Грабова написать всем объяснительные письма. Вечером, однако, явился к нему Прозор, опоздавший на съезд заговорщиков из-за каких-то приключений в дороге, и потребовал от него подробного доклада. К несчастью, все посвященные уже разъехались, даже Ясинский уехал из Гродно, и Зарембе волей-неволей пришлось исполнить свои обязанности.

Кароль Прозор, генерал-квартирмейстер литовский, был опорой в планах повстанцев и первым инициатором вооруженного восстания. Человек он был образованный, богатый, с широкой душой и пользовался уважением по всей Литве. Приручить его старалась даже сама царица, тщетно пытаясь склонить его на свою сторону обещаниями милостей и орденами.

Заремба провел с ним несколько часов и только вечером вернулся к себе домой. Петрека уже не было, Мацюсь подал ему какое-то письмо, напоминавшее с виду любовное послание, сильно надушенное, но с совершенно неожиданным содержанием: «Беги как можно скорее, тебе грозит опасность». «Твой благожелатель» было приписано внизу по-итальянски. Письмо принес какой-то человек, не пожелал сказать, от кого оно, и поспешил уйти, — как объяснил Мацюсь.

Предостережение было таким недвусмысленным и так явно исходило из дружественного источника, что Заремба, не ломая головы над тем, кто его писал, сразу же, без всяких оговорок, поверил ему. Необходимо было уезжать немедленно. Но, на беду, пробило девять часов, а уже в восемь закрывались заставы. Сегодня уже было поздно. Побежал посоветоваться с отцом Серафимом.

На дворе была тьма, дождь лил как из ведра, ветер бушевал, и частые молнии слепили глаза.

В келье было темно, монах стоял на коленях, поглощенный молитвой.

— Ничего не остается, как бежать, — посоветовал он, выслушав сообщение Зарембы. — Бегите немедля. В хате у Трояковского переждете до утра, переоденетесь в какие-нибудь лохмотья и потом догоните своих людей и лошадей. Могут явиться к вам еще в эту ночь, посадят в кибитку и — прости-прощай. Кто сможет вас тогда вырвать из этих лап?..

Заремба, лихорадочно расхаживавший взад и вперед, остановился вдруг и проговорил с жаром:

— Нет, пся крев. Чтоб я в своей стране вынужден был прятаться и убегать, как вор? Нет, этому не бывать! Кто я, ссыльный, каторжник, разбойник?

— Не думаете же вы защищаться? — испугался монах его безумных слов.

— А хоть бы и так. — Голос его звенел, как вытаскиваемая из ножен сабля. — Не дамся! И пусть поднимется шум на всю Речь Посполитую. Пусть знает народ, как поступают со свободными гражданами ее союзники! Клянусь дорогой отчизной, не сдамся живым! И горе тому, кто посмеет поднять на меня руку! — угрожал он, охваченный неудержимым гневом. — Если я виновен, пусть судят меня трибуналы и подвергнут наказанию, — я подчинюсь закону; на насилие же отвечу мечом! Не сложу покорно голову перед наглым насилием. Я солдат, и стыдно мне бежать. Вернусь к себе на квартиру и буду их ждать до утра. Не придут, — уеду утром, как решил раньше!

Он говорил с такой решимостью, что тщетны были и уговоры, и просьбы. В конце концов отец Серафим заявил ему решительно:

— Если ты так настойчив и готов рисковать собой, то я тоже присоединяюсь к тебе. Будем надеяться, что сегодня они еще не придут...

Пришли, однако, в ту же ночь, под самое утро.

Заремба был уже готов: сам привел в порядок пистолеты и три короткие двустволки, приказал Мацюсю отточить саблю, как бритву, научил его, как действовать, надел лосиный полушубок, в котором обычно отправлялся в дорогу, и, бросившись на постель, заснул сном праведника.

Около четырех часов Мацюсь дернул его за рукав.

— Смею доложить: приближаются, слышен уже конский топот...

Заремба встал, владея собой, как никогда, и с каменным выражением лица стал прислушиваться. Только дождь барабанил в стекла и ветер гудел в трубе. Не прошло, однако, и нескольких минут, как на крыльце послышались удары прикладов и бешеный стук в дверь.

— Открой! Отбеги сразу назад и становись рядом со мной, — шепнул он Мацюсю и, переставив свечу на камин, положил руку на эфес сабли.

Парадная дверь затрещала, и от тяжелой поступи ворвавшихся солдат задрожали балки и стены. Потом раскрылась настежь дверь в комнату, лес штыков наперевес сверкнул перед его глазами. Солдаты ввалились лавиной. Во главе их шел фон Блюм с шашкой наголо.

— Отдайте вашу саблю, вы арестованы! — проговорил он, не решаясь взглянуть ему прямо в глаза.

— А, это вы, капитан! Какой же это счастливой случайности я должен быть благодарен за ваш визит? Какая необычайная свита! — иронизировал Заремба, придвигаясь к столу. — И по какому праву вы осмеливаетесь нападать ночью на свободного гражданина? — В голосе его звучала металлом гневная угроза.

— Я прикажу вас сейчас же связать, если вы не отдадите сабли.

— Возьми ее сам, подлый раб. Ну что ж, подойди и бери, негодяй, разбойник! Злодей! Бери!

— Связать его! Пошевеливайся! Быстрей! — крикнул фон Блюм, давая дорогу солдатам, двинувшимся со штыками наперевес в атаку. Заремба с молниеносной быстротой толкнул на них длинный стол с такой силой, что они рассыпались во все стороны, а сам бросился на фон Блюма. Засверкали сабли, зазвенели клинки, и когда они скрестились в третий раз, капитан, получивший сильный удар по уху и через все лицо, зашатался, откинулся к стенке и упал.

Закипел беспорядочный бой в тесной комнате и в сенях, поднялся ураган криков и ругательств. Заремба выстрелил в кучу солдат и, вырвав у одного из них ружье, бросился в самую гущу. Мацюсь с неистовым криком работал железным ломом, и осколки летели от черепов и от ружей. Солдаты были оттеснены в сени. Из массы поминутно вырывался нечеловеческий крик, и то тот, то другой падали на землю.

Оставшиеся без командира, захваченные врасплох неожиданной ожесточенной защитой, столпились они в темных сенях и отступали в беспорядке на крыльцо, с трудом отбиваясь от сыпавшихся на них градом ударов нападающих. Грянуло несколько ружейных залпов. Это оставшиеся на дворе казаки стали стрелять в окна, в стены, куда попало.

Вдруг стало светло, — крыша была вся в пламени, каким-то непонятным образом все строение было сразу охвачено огнем. Поднялся непередаваемый шум. Монастырские колокола забили тревогу. Сбежались люди с вилами и косами, вооружившись всем, что было под рукой. Напали на солдат в помощь Зарембе.

— На помощь! Разбойники! На помощь! Караул! — раздавалось из нескольких десятков глоток.

Прибежали градские стражники, союзнические караулы, даже казацкие патрули. Бой прекратился, так как солдаты убегали куда глаза глядят от ярости сбегающейся толпы. Удрала даже кибитка с конвойными казаками. Остался только тяжело раненный фон Блюм, лежавший без сознания, и несколько зарубленных его соратников. Их связали, как баранов, и, вытащив из пылающего дома, бросили тут же на грязную дорогу, под охрану градских стражников.

Заремба, обливаясь кровью от многочисленных сабельных ран, в изодранной одежде, но с сверкающими глазами, кричал беспрестанно прибывающей толпе, что на его квартиру напали с целью грабежа союзные солдаты под командой офицера.