Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

• Название: Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Поэзия
• Год: 1995
• ISBN: 5—239—01137—0

Первая книга антологии дает широкую панораму поэзии старшего поколения русской эмиграции: от главных представителей русского символизма — Д. Мережковского, Вяч. Иванова, З. Гиппиус до старейшего представителя второй волны русской эмиграции Д. Кленовского. Большая часть имен этой книги хорошо известна русскому читателю, в том числе И. Бунин, В. Ходасевич, М. Цветаева, И. Северянин, — но многие прочно и незаслуженно забыты даже литературоведением русского зарубежья. В этом томе читатель найдет стихи Л. Бердяевой (жены философа), А. Кондратьева, Ю. Терапиано, А. Присмановой и многих других.

В антологию включены произведения, созданные поэтами только в эмигрантский период творчества.

Издание рассчитано на широкий круг читателей, а также может служить учебным пособием по литературе русского зарубежья.

---

«Летом душно, летом жарко…»

Летом душно, летом жарко,
Летом пуст Париж, а я
Осчастливлен, как подарком,
Продолженьем бытия.

С мертвыми веду беседу,
Говорю о жизни им,
А весной опять уеду
В милый довоенный Крым.

И опять лучи, сияя,
Утром в окна льются к нам,
Море Черное гуляет,
Припадает к берегам.

И как будто время стало
Занавесочкой такой,
Что легко ее устало
Отвести одной рукой.

Диана Люксембургского сада

Закинув руку за плечо,
Стрелу ты ловишь из колчана,
Вздыхающая горячо,
Разгоряченная Диана.

Ты мчишься в каменном кругу
Одежд, вскипающих как пена,
И как виденье на бегу
Сверкает легкое колено.

Такой стремительный полет,
Такая легкость пред глазами,
Что будто бы весь сад плывет,
Летит, кружится вместе с нами.

Диана в воздухе сухом
Ритмические мечет стрелы,
И мрамор кажется стихом
Ямбически-окаменелым.

Тристан

Другом был океан, стал навеки преградою он.
Бездной сделался он, стеной крепостной между нами.
Слышишь: колокол в церкви — похоронный звон,
Видишь — свечей восковых высокое пламя.

Это приснилось нам: шелковый брачный навес,
Дом короля, дерзость встреч беззаконных,
Волосы золотые, сиянье лица и лес,
Блужданье вдвоем в лесу в тех чащах зеленых.

Бретань! Камни, воздух, деревья, вода —
Вы пронизаны светом, а я умираю.
Раны снова открылись. Не уйти от суда…
Это — все, жизнь кончается. Нашему раю,

Сну и счастью, свободе и воле пришла
Роковая проверка. Навстречу туману
Вырастает со дна океана немая скала,
Что потом назовут «Скалою Тристана».

Нет, Изольда, напрасно ты спешишь океан переплыть!
Ветви розы в цвету оплетут две могилы в аббатстве,
И в веках перевьется преданья жемчужная нить
О любви, о разлуке, о горе, о браке, о братстве.

Изольда

Изольда, доносится зов приглушенный
Сквозь море, сквозь вечность и холод и тьму.
Нечаянно выпит, пажом поднесенный,
Любовный напиток — проклятье ему!

Средь горных провалов и водной пустыни,
Под грохот прибоя, под шелест дубов,
Бретонские барды прославят отныне
Несчастье твое до скончанья веков.

Изольда, ты слышишь: навеки, навеки
Печальная повесть о жизни земной:
Два имени будут, как горные реки,
Сливаться в один океан ледяной.

Лицо, что светило средь бури и мрака,
Кольцо, что тонуло в кипящей воде,
И грех и позор оскверненного брака
Сам Бог покрывает на Божьем суде.

Молись, но молитва не справится с горем,
Вино пролилось — колдовская струя, —
И тяжестью черной темнеет над морем
Наш гроб, наш чертог — роковая ладья.

Французские поэты

Поль Верлен

«Как в пригороде под мостом река
Влечет в своем замедленном теченье
Грязь городскую, щебень, горсть песка
И солнечного света преломленье,

Так наше сердце гибнет — каждый час, —
И ропщет плоть и просит подаянья,
Чтоб Ты сошла и облачила нас
В достойное бессмертных одеянье…»

…Свершилось. Посетило. Снизошло. —
Он слышит шум твоих шагов, Мария,
А за окном на мутное стекло,
Блестя, ложатся капли дождевые.

Но голова горит в огне, в жару,
От музыки, от счастья, от похмелья;
Из темноты, под ливень, поутру
Куда-нибудь, на свет, из подземелья

По лестнице спешит, шатаясь, он. —
Как выдержишь такое опьяненье!
Светает. Над рекой несется звон,
И в церкви утреннее слышно пенье.

Артур Рембо

Неукротимый пасынок Вийона —
Испачканный костюм, пух в волосах,
Он гений и безумец — вне закона,
Но ангелам сродни на небесах.

Под звон тарелок в кабаке убогом
Убогий ужин с другом, а потом
Стихи — пред вечно пьяным полубогом,
Закутанным в дырявое пальто.

И ширится сквозь переулок грязный
Простор, и вдруг среди хрустальных вод
Качается, в такт музыке бессвязной,
На захмелевшем бриге мореход.

Но, заблудившись в лондонском тумане,
В своем кромешном творческом аду,
Он был внезапно в сердце тайно ранен
Видением, явившимся ему.

Ослеп, оглох — и с гордостью, с презреньем
Сам свой полет небесный оборвал.
Простился с музыкой и вдохновеньем
И навсегда купцом безвестным стал.

Леконт де Лиль

«Мир — стройная система, а разлив
Неукрощенных чувств доступен многим.
Поэт лишь тот, кто, чувство подчинив,
Умеет быть достойным, мудрым, строгим…»

Перчатки, отвороты сюртука
И властный профиль — мне таким он снится.
Он был скупым: спокойствие песка,
В котором бешеный самум таится.

Мне снится он, надменный и прямой —
Прямые линии присущи силе;
Был одинок всегда учитель мой:
Склонялись перед ним, но не любили.

Он говорил: «Сверхличным стань, поэт,
Будь верным зеркалом и тьмы и света,
Будь прям и тверд, когда опоры нет,
Ищи в других не отзвука — ответа.

И мир для подвигов откроется, он твой,
Твоими станут звери, люди, боги;
Вот мой завет: пойми верховный строй —
Холодный, сдержанный, геометрично-строгий».

Стефан Малларме

«Чахотка ныне гения удел!
В окно больницы льется свет потоком,
День, может быть последний, догорел,
Но ангел пел нам голосом высоким.

Блуждали звезды в стройной тишине,
Часы в палате медленно стучали.
Лежать я буду: солнце на стене,
На белой койке и на одеяле.

Я в этом пыльном городе умру,
Вдруг крылья опущу и вдруг устану,
Раскинусь черным лебедем в жару,
Пусть смерть в дверях, но я с постели встану:

Я двигаюсь, я счастлив, я люблю,
Я вижу ангела, я умираю,
Я мысли, как корабль вслед кораблю,
В пространство без надежды отправляю.

Вот солнцем освещенный влажный луг,
Вот шелест веток, паруса движенье…»
Поэт очнулся. Он глядит — вокруг
Коляски, шум. Сегодня воскресенье.

Цветут каштаны — о, живой поток!
Цветут акации — о, цвет любимый!
Он шел, он торопился на урок,
Озлобленный, усталый, нелюдимый,

Остановился где-то сам не свой —
Дух дышит там, где хочет и где знает —
Какая тема странная: больной
В общественной больнице умирает.

«Все, что было, — как много его и как мало!..»

Все, что было, — как много его и как мало!
Ну, а память, магическая игла,
Пестрым шелком узоры по белой канве вышивала,
Возбуждала, дразнила, манила, звала.

«Эти годы»… и вдруг: где теперь эти годы?[101]
Под мостами вода навсегда утекла,
И остались одни арок гнутые своды,
Серый камень, чужая парижская мгла.

И когда-нибудь скажут: «Их время напрасно пропало,
Их судьба обманула, в изгнанье спасения нет».
Да, конечно! Но все же прекрасное было начало —
Радость. Молодость. Вера. И в сердце немеркнущий свет.

Николай Белоцветов

«С тем горьковатым и сухим…»

С тем горьковатым и сухим,
Тревожащим истомой темной,
Что расстилается, как дым,
Витая над моей огромной,
Моей покинутой страной
С протяжной песней сиротливой,
В седую стужу, в лютый зной
Перекликаясь с черной нивой,
С тем, что рыдает, как Орфей,
О Эвридике вспоминая,
С тем ветром родины моей
Лети, печаль моя ночная.

«Распахнутого, звездного алькова…»