Джулия Баксбаум - Ненависть

• Название: Ненависть
• Автор: Джулия Баксбаум
• Издательство: Книжный клуб “Клуб семейного досуга”
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9910-0425-1

В жизни преуспевающего адвоката Эмили Пратт наступает кризис. Повинуясь какой-то странной прихоти, она разрывает отношения с любимым человеком и увольняется с работы. В довершение всего узнает, что ее дорогой дедушка находится при смерти. Она понимает, что потеряла все, и это приводит ее на грань нервного срыва. Эмили предстоит найти в своей душе и в своей памяти то, что поможет вырваться из омута отчаяния, вернуть потерянную любовь и начать все сначала…

---

Доктор Лернер просто качает головой в мою сторону и кладет запястья на колени. Похоже, она медитирует. Меня так и подмывает напомнить, что я плачу ей за конкретную помощь мне, а не за попытки достигнуть нирваны.

— Он не слышит меня. Это все равно что разговаривать с каменной стеной.

— А кто сказал, что он обязан вас слышать? Дело тут не в нем, Эмили. Дело в вас. Вы не можете изменить других людей. Изменить можно только себя. Это вам необходимо научиться общаться, — говорит она, как бы выделяя последние слова курсивом, словно составляет подпись под карикатурой для «Нью-Йоркер».

— Угу, — бурчу я намеренно невнятно, намеренно лишая ее удовольствия услышать настоящее слово. Шутка от меня лично.

— Угу, — как попугай повторяет она и самодовольно ухмыляется. Ее взгляд очень красноречив. «Ты не умнее меня».

Хотела бы я так уметь разговаривать глазами, как это делает доктор Лернер. Тогда бы у меня точно не было проблем с общением.

— О’кей, я поняла. Мне нужно быть более откровенной. Но это проще сказать, чем сделать. — Она, конечно, права. Она умнее меня. Поэтому я и отступаю. — Я старалась быть искренней с Эндрю. Действительно старалась. В этом письме я раскрыла все свои карты. А он послал меня. Как трактором переехал.

— Верно, звучит так, будто вы очень старались. В письме. Вы старались.

— Что это значит?

— Вы сами знаете, что это значит. Поэтому расскажите-ка мне, что в действительности происходит? Что мешает вам говорить то, что вы думаете? — спрашивает доктор Лернер, возвращаясь к схеме разговора «доктор — пациент». Я снова рассматриваю ковер, но он по-прежнему выглядит как несколько разных ковриков, сшитых вместе. — Пожалуйста, смотрите на меня, а не в пол. Я хочу понять, что с вами не так, что заставляет вас закрываться.

— Иной раз, когда я пытаюсь что-то произнести, слова просто не выходят из меня. Как будто существует пространство, которое я должна заполнить. Но я не могу.

Доктор Лернер кивает, давая понять, что я еще не совсем рехнулась, несмотря на подобные идеи.

— Но, по-моему, проблема отчасти состоит в том, что я не знаю, что говорить. Иногда я совсем не могу подобрать выражений. Как с Эндрю. Я не могла сказать ему, чего я хочу, потому что я сама этого не знала. Я понимаю, что мне нужно копать глубже и прочее. Но у меня всегда было такое чувство, что там нечего искать. Там просто ничего нет, — говорю я. Я откидываюсь на спинку дивана и закрываю глаза. В комнате висит полная тишина. «Отсюда я и начинаю, — понимаю я во время этой паузы. — Ты начинаешь с тишины и поднимаешь шум. Ты возводишь себя из пустоты. Ты создаешь то, что потом можно найти, из ничего — нечто. Это как питание».

— Вот именно, — говорит доктор Лернер, словно читая мои мысли. — Вот именно.

Мы еще какое-то время сидим молча, но теперь это не настоящая тишина. В моей голове жужжат слова и фразы, и я наполняю ими себя. Это еще не совсем энергия, но уже кое-что. Это начало.

* * *

Я возвращаюсь домой пешком, несмотря на то что температура упала ниже десяти градусов мороза. На улицах пустынно. Манхэттен снова выгрузил все свое содержимое, выдавил его через мосты и туннели или напаковал им самолеты и автомобили, оставив только контур небоскребов на фоне неба в зеркале заднего вида, кучку туристов в забавных одеяниях и пару обслуживающих их барменов. Такое происходит накануне Рождества каждый год. Большинство людей уезжают с Манхэттена «домой», что бы это ни значило, или просто уходят, чтобы находиться хоть где-нибудь, лишь бы не здесь. В результате приглушается звук, как будто отчетливый нью-йоркский шум, полицейские сирены, автомобильные гудки, топот ног, — все это сглаживается, словно на город набросили большое одеяло. Обстановка не совсем умиротворенная, скорее сдержанная.

Поскольку мой отец решил отменить празднование Рождества, у меня даже мысли не возникло навестить в этот день дом, где я выросла. Я все равно уже давно не думаю о нем как о родном, и он у меня ассоциируется с приступами дезориентации. Он уже совершенно другой, потому что внутри все было снесено и перестроено, а содержимое разлетелось по соседям после распродажи утвари. Я абсолютно уверена, что это уже больше не мой дом.

Когда я чувствую себя так, как сегодня вечером, — настолько невесомой, что боюсь раствориться в небытии, — я мысленно составляю список людей, которые меня любят. На сегодняшний день в него входят Джесс, Кейт, Рут, возможно, Мейсон (по-своему) и мой отец (тоже по-своему). Дедушка Джек, конечно, тоже относится к ним, но когда он уплывает в путешествие во времени на поколение назад, я думаю, что считать и его было бы мошенничеством. Он не может чувствовать себя покинутым, не может скучать по мне, не может любить меня, если он не осознает моего существования. Это как фотография моей мамы на пляже, о которой я часто вспоминаю, фотография женщины, чья главная забота заключается в том, чтобы загар лег ровно. Это вовсе не снимок моей мамы, потому что он был сделан до меня; ничто не привязывает ее к месту. Она тоже выглядит так, будто может уплыть.

Я знаю, что когда-то, уже скоро, дедушка Джек перейдет в этом перечне в другую колонку, в раздел «Умершие люди, которые любили меня». И понятно, что это уже совсем другой список.

Эндрю, как вы могли заметить, также там не присутствует. Опять-таки, здесь тоже объяснять ничего не нужно.

Я часто занимаюсь подобными подсчетами. Я нахожу успокоение в этой статистике, в возможности использовать количественное измерение. Интересно, все ли так поступают? Вычисляют причитающуюся им любовь — свою весомость — в человеческих единицах? Я крепко держусь за свою однозначную цифру, за мои — в зависимости от того, как я считаю, — пять или шесть единиц, мысленно повторяя их имена, продолжая шагать, квартал за кварталом. Эта мантра заставляет меня делать вдох под каждое произнесенное слово и задерживать часть его внутри. Это делает меня более значимой, более цельной. Отправная точка.

Двенадцатая, Джесс, Джесс, Джесс. Одиннадцатая, Кейт, Кейт, Кейт. Десятая, Рут, Рут, Рут. Девятый, Мейсон, Мейсон, Мейсон. Восьмой, папа, папа, папа. Седьмой, дедушка Джек считается. Дедушка Джек, дедушка Джек, дедушка Джек по-прежнему считается.

Добравшись до своего подъезда, я не узнаю мужчину, занимающего сегодня пост возле дверей.

— А где Роберт? — Здесь стоит новый человек в униформе Роберта и его фуражке.

— Поехал на Рождество к своей семье на Стейтен-айленд. Я согласился подменить его на несколько дней, — говорит мужчина и открывает мне дверь. На вид ему около пятидесяти, лицо боксера с какими-то шишками и лопнувшими кровеносными сосудами, лицо, которое говорит: «Ты бы хотела увидеть здесь другого парня». — Доброй ночи, мэм.

Мы не знаем имени друг друга, но его голос будет последним, который я услышу сегодня вечером.

Я скучаю по Роберту.

— Доброй ночи, — говорю я, когда дверь лифта уже закрылась. Не имеет значения, донеслись ли эти слова до него.

ГЛАВА 35

Я знаю, что не должна оставаться сегодня в одиночестве. Прямо сейчас я могла бы находиться в Провиденсе, штат Род-Айленд, или в Шорт-Хилс, штат Нью-Джерси, в семьях Джесс или Кейт, попивать яичный коктейль и открывать подарки, срочно купленные их мамами в последнюю минуту, когда уже стало понятно, что мне больше некуда податься. Рут пригласила меня с собой в округ Колумбия, провести день вместе с ее детьми и внуками, смотреть фильмы и есть китайские блюда, а Мейсон предложил слетать в Техас, чтобы впервые в жизни попробовать хорошо прожаренную индюшку. Хотя я порывалась откликнуться на каждое предложение, я думаю, что чувствовала бы себя еще более одиноко, околачиваясь в чужих семьях и делая вид, что являюсь частью того, чего у меня на самом деле нет. Я бы чувствовала себя иностранным студентом, приехавшим сюда по обмену.

Нет, у меня есть свой собственный план. Я просыпаюсь рано утром, когда в мои окна пробиваются только первые неяркие лучи солнца, и съедаю миску хлопьев, которая стоит рядом с кухонным умывальником.

«Я не буду валяться. Я даже не взгляну в сторону дивана и телевизора».

Я принимаю душ, надеваю свое зимнее пальто, перчатки, шляпу и шарф; я укутываюсь тщательно и тепло.

«Это просто. В Дарфуре[52] убивают детей. Мы — воюющий народ. Это все пустяки».

А затем я выхожу на улицу, поздравляю с Рождеством мужчину, который не Роберт, и направляюсь в сторону окраины. Холодный воздух пробирается ко мне в рукава и обжигает запястья.

«Ты должна сделать одно небольшое дело. И это даст тебе силы для всего остального. Так что давай живее».

Я иду быстрее, следуя вдоль извилистого, как змея, маршрута поезда метро № 6 в сторону Ист-Сайда, но по поверхности. Мимо Юнион-сквер. Парка Мэдисон-сквер. Надо мной, словно следя за моим продвижением, высится башня страховой компании «Метрополитен Лайф».