Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

• Название: Мемуары M. L. C. D. R.
• Автор: Гасьен Куртиль де Сандра
• Издательство: Ладомир, Наука
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-86218-525-6

Гасьен Куртиль де Сандра (1644–1712) — журналист и памфлетист, непосредственный свидетель и участник самых бурных событий второй половины XVII — начала XVIII века, автор около сорока книг и один из самых читаемых писателей своего времени.

«Мемуары M. L. C. D. R.» («Мемуары г-на графа де Рошфора»; «M. L. C. D. R.» означает: «Monsieur le Comte de Rochefort»), представляют сегодня несомненный интерес как с исторической, так и с литературоведческой точек зрения; героев Куртиля обессмертил в своей знаменитой трилогии Александр Дюма-отец.

Сочиненные Куртилем псевдомемуары носят абсолютно апокрифический характер. Герой «Мемуаров M. L. C. D. R.», граф де Рошфор, напоминает самого автора — военного, прожившего жизнь честного служаки, но так и не сумевшего сделать придворную карьеру.

---

Он попросил ничего не говорить его жене, и я согласился, не думая, впрочем, держать слово: мне хотелось, чтобы она узнала о преподанном ему уроке и о том, что у него больше нет денег. Итак, едва вернувшись, я сказал, что нашел способ образумить ее мужа на будущее и очень удивлюсь, если после постигшего его фиаско он еще когда-нибудь в жизни станет играть: я оставил его без гроша, отнял все шестьдесят луи и, поведав, как все произошло, добавил, что вовсе не желаю воспользоваться ими; я поступил так для того лишь, чтобы выставить его дураком и отвратить от игры; что же до этих шестидесяти золотых, то они будут ей возвращены, но пусть она пообещает рассказать об этом мужу не раньше, чем я позволю. Она поблагодарила меня, как того заслуживал мой поступок. Слезы, навернувшиеся ей на глаза в начале моего рассказа, сразу просохли, едва, окончив речь, я протянул ей деньги. Когда она зажала их в кулаке, то заявила, что теперь пусть хоть башмаки ей лижет, а она ему больше ничего не даст — и пусть сам думает, как прокормить своих детей, которых наделал немало. Она в точности так и поступила: день или два у них в доме не было ни корки хлеба, потому что никто не давал мужу в долг из-за его страсти к игре. Видя беднягу в нужде, сделавшей его куда покладистей, я сжалился и решил ему помочь, хотя это и обернулось для меня убытком. Он попросил меня дать взаймы десять пистолей, и я не смог ему отказать, так как выиграл целых шестьдесят, — но вынужден был отдать свои, не захотев признаться, что вручил выигрыш его жене. Такая же просьба последовала и несколько дней спустя, но, так как деньги предназначались для дома, я довольно легкомысленно ее удовлетворил, ибо считал, что, раз уж отдал пресловутую сумму его благоверной, то смогу получить свои пистоли назад сразу же, как только расскажу о его займах. В результате, все приходя и приходя, он вытянул у меня целых сорок пистолей; единственной предосторожностью, которой я озаботился, была его расписка. Между тем не проходило и дня, когда бы он не обещал мне всю жизнь быть разумным, и действительно переменился — то ли он притворялся оттого, что чувствовал себя мне обязанным, то ли его потеря и впрямь была слишком свежа. Как бы то ни было, его жена, видя, что он стал другим, постоянно ставила это мне в заслугу, твердила о своей признательности, пренебречь которой могла бы разве что черная неблагодарность. Тут-то я и напомнил о деньгах, занятых ее мужем, и указал на те необходимые в хозяйстве вещи, которые он на них приобрел, в ответ, однако, услышав от нее только то, что я очень добр, и ничего больше.

То, что люди в Париже не знают, с кем живут в одном доме, — дело известное; и вот оказалось, что прямо подо мной поселился некий человек, весьма представительный, но при этом крайне безалаберный — даже имея кое-какое состояние, он часто сиживал без гроша. Однажды мой камердинер проговорился ему, как накануне я выиграл в триктрак двести пистолей — это была правда, — и тот решил меня убить, чтобы завладеть деньгами. Это злодейство он поручил своему слуге, находившемуся при нем уже давно. Негодяй хорошо подготовился, чтобы не допустить промашки. Поскольку он приятельствовал с моим камердинером, то, улучив минутку, когда меня не было дома, заглянул к нему, якобы просто поболтать, и, подойдя к окну, выдавил стекло возле оконного шпингалета. Притворившись, будто сделал это нечаянно, он сказал: нужно заклеить окно бумагой, чтобы не сквозило; сам сходил за всем необходимым и залатал дыру. Это было ему нужно для того, чтобы открывать мое окно снаружи, полностью и так часто, как потребуется, потому что это была обычная застекленная рама без ставней и без надежных запоров. Окончив пресловутые приготовления, назавтра он уговорил моего камердинера сходить в кабачок и щедро угощал его с трех до десяти вечера. Обычно я возвращался домой довольно поздно, но так получилось, что в тот день явился несколькими часами раньше и, не найдя камердинера, удивился и начал расспрашивать, не видел ли его кто. Мне ответили, будто бы он ушел сразу вслед за мной, а поскольку я хотел спать, то раздеться мне помог лакей. Я уже собирался ложиться, когда камердинер вдруг объявился и на мой вопрос, откуда он прибыл в такой поздний час, ответил, извиняясь: один приятель позвал его обедать, и он засиделся с ним, думая, что я вернусь не раньше обычного, — но такого больше никогда себе не позволит. С тех пор как живу, я никогда не был дурным господином и никогда не наказывал слуг. Поэтому, ничего ему более не сказав, я лег и тотчас заснул. Он последовал моему примеру и уснул так крепко, что я с трудом его добудился, о чем сейчас расскажу.

В полночь слуга, разбивший мне стекло, поднялся к моей комнате, а так как рядом, самое большее футах в четырех или пяти от моего, находилось окно на лестницу, перебросил доску от одного окна до другого, добрался с ее помощью до бумаги, приклеенной накануне, и сорвал ее. Просунув в дыру палец, он поднял шпингалет, открыл окно и проник в комнату, чтобы отворить дверь еще нескольким сообщникам. По счастью, мой камердинер, спавший на кушетке в трех шагах от меня, запер дверь на засов, и когда преступник дернул ее, не подумав прежде отодвинуть задвижку, раздался шум, разбудивший меня. В доме жило много людей, и я даже решил, что это кто-то знакомый нашел ключ и хочет войти, чтобы пожелать мне доброй ночи. Сперва я спросил, кто там, но никто не отозвался, и мне пришлось позвать камердинера, храпевшего во все горло. Заставить его проснуться было нелегко, притом что мой голос напугал и злоумышленников, находившихся снаружи, и негодяя, проникшего в комнату, — тот, знавший в ней все углы, спрятался в камине, пока остальные сбежали, выбравшись на крышу.

Что же касается его хозяина, то сперва он дожидался в десятке шагов от своих дверей, чтобы подойти, когда приспеет время, но, поняв, что замысел не удался, возвратился к себе, тревожась, как его слуга выпутается из этой переделки. Я же, насилу разбудив камердинера, велел ему выглянуть за дверь, ибо, не помышляя ни о какой опасности, по-прежнему пребывал в заблуждении, будто это пытается войти кто-то из моих друзей. Повинуясь моему приказу, тот поднялся, открыл дверь, сказал, что за ней никого нет, и снова улегся. Я опять задремал, но ему, хвала небесам, не удалось уснуть после того как он был разбужен — и когда человек, оставшийся в комнате, попытался выбраться и наделал шума, камердинер вскочил с постели и крикнул мне, чтобы я поберегся: к нам забрались воры. Эти слова испугали меня: я вспомнил, что уже слышал шум, прежде чем снова заснуть, схватил шпагу, которая всегда была рядом, и спросил, что происходит. В это время камердинер подскочил к окну, увидел, что оно открыто, наткнулся на доску, все еще прилаженную, сбросил ее во двор, чтобы, воспользовавшись ею, никто не смог напасть на нас с тыла, и рассказал мне о том, что сделал, и как воры к нам проникли. Он уверил меня, что в комнате кто-то есть, и предложил мне со шпагой встать у двери, а сам взял под охрану окно. Предоставляю всем, читающим мои воспоминания, думать, как, должно быть, трясся слышавший все это вор. Он притаился в камине, сидел не дыша, и ему ничего не оставалось, кроме как прятаться. Я велел камердинеру кричать «держи вора» и, так как он стоял у окна, то вскоре поднял на ноги весь дом. Тогда вор, а точнее — несостоявшийся убийца, понимая, что вот-вот будет схвачен, выскочил из своего убежища, предпочитая быть скорее убитым, нежели узнанным при свете. Но мы на всякий случай размахивали в темноте шпагами туда-сюда, и мой камердинер случайно ранил его в бедро; а почувствовав, что задел кого-то, предупредил об этом меня и наказал остерегаться. Убийца не испугался своей струящейся крови, подскочил к нему еще ближе, но, даже получив еще один удар, попытался схватиться врукопашную. Я был слишком близко, чтобы не слышать, что происходит, однако не смел воспользоваться шпагой, чтобы не поразить невиновного вместо преступника — оставалось лишь взывать к храбрости моего слуги, напоминая, что вот-вот подоспеет помощь. Действительно, в доме уже было слышно движение, а шум, раздававшийся из моей комнаты, без сомнения, заставлял людей торопиться еще больше. Я дрожал от нетерпения, и мой слуга с трудом справлялся с негодяем, которому отчаяние лишь придавало сил; но еще прежде, чем подоспела помощь, ободряюще крикнул мне, что держит его за горло и ему уже не вырваться. Этого не стоило и говорить: я сам слышал, как преступник сдавленно хрипит, — поистине, то было лишь начало уготованной ему кары. Между тем банщик и его жена уже колотили в мою дверь, и я отворил, убедившись, что это действительно они. Взглянув при свете на человека, которого одолел мой камердинер, я изумился, узнав в нем слугу снизу — никакой ошибки быть не могло: ведь мне приходилось видеть его сотни раз. Банщик с женой поразились не меньше меня, но больше всего потрясен был бедняга камердинер, лишь накануне кутивший с ним в кабачке. Уже не думая ничего от меня скрывать, он воскликнул: