Дэвид Зинделл - Война в небесах

• Название: Война в небесах
• Автор: Дэвид Зинделл
• Издательство: АСТ, Ермак
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-020800-6, 5-9577-0679-5

Итак, перед вами — грандиозная, увлекательная и поразительно поэтичная «опера» — но «опера» не «космическая», а «космологическая».

Слушайте. Слушайте…

Слушайте надменную, гордую, чеканную сагу Будущего…

Будущего, когда наша Земля обратилась в давно полузабытый миф — правду о коем знают лишь немногие, состоящие в почти рыцарском ордене Космических Пилотов. Будущего великого города Невернеса — и заселившей Вселенную Старшей Расе Эльдрии, исчезнувшей и оставившей за собою бесчисленные загадки…

Читайте завершающую книгу цикла “Реквием по Homo Sapiens” — роман “Война в небесах”!

---

— Ты, наверно, единственный пилот, так хорошо натренированный в цефике. Я преклоняюсь перед твоей духовной силой. Но подумай о боли, превосходящей все, что ты когда-либо испытывал. Ты действительно веришь, что, если акашики наденут на тебя шлем, пока ты будешь под действием экканы, ты сумеешь сдержаться и не думать о том, что нужно мне?

— Не знаю.

— Стало быть, ты веришь в чудеса, Данло?

Данло закрыл глаза, вспоминая, как на Таннахилле погрузился в глубину своего сознания. Это был момент полной свободы, когда он мог по собственной воле управлять светом своего разума.

— Да, — ответил он, — можно сказать, что верю.

— Данло, пожалуйста. Не вынуждай меня делать это с тобой.

— Я никогда и ни к чему не мог тебя вынудить.

— Данло…

— У тебя своя воля, у меня своя.

Сейчас воля Данло, однако, не знала, на что решиться.

Коли он не воспользуется пряжкой немедленно, другого шанса у него может и не быть.

— Уж эта твоя воля. Твоя проклятая воля.

Данло, честно говоря, не знал, сможет ли выдержать пытку, которой грозил ему Хануман, — но был полностью уверен, что не сможет ткнуть Ханумана отравленной булавкой.

Он все еще надеялся склонить Ханумана на сторону сострадания и разума — и даже в случае невозможности этого ни за что не причинил бы ему вреда. Данло не знал, поднимется ли у него рука на себя самого, но если он и на этот раз не нарушит свой обет и не кольнет себя булавкой, он окажется беспомощным перед экканой воинов-поэтов. Тогда он предаст Содружество и станет причиной гибели миллионов людей.

Агира, Агира — что делать?

Его пальцы сводило от желания сорвать пряжку, вонзить ее на полдюйма в тело и покончить с этими мучениями. Глаза Ханумана наполнились пустотой — самый подходящий момент, чтобы убить либо его, либо себя. Тут дверь распахнулась, и в комнату ворвался Ярослав Бульба с глазами, как рубиновые лазеры, а за ним — другой воин-поэт. Данло моргнуть не успел, как они накинулись на него и обмотали жгучей веревкой, как раньше Малаклипса. Ярослав ловко отколол пряжку и показал ее Хануману.

— Все как я и говорил, — сказал воин-поэт. — Отравлена найтаре или матрикасом.

— Я рад, что ты не пытался использовать ее против меня, — сказал Хануман Данло. На острие золотой булавки виднелось темное вещество, похожее на высохшие чернила. — Я знал, что так и будет — люблю твою верность ахимсе, какой бы глупой она мне ни казалась.

Данло знал, что бороться с путами бесполезно, и все-таки напряг плечи и грудь, пока волокно сквозь шелк не врезалось ему в тело.

— Но я, признаться, не думал, что ахимса помешает тебе сделать укол себе самому, — продолжал Хануман. — Теперь ты в безопасности, правда?

Данло конвульсивно сжал кулаки, и жгучая веревка врезалась ему в запястья.

— Я люблю тебя и потому в последний раз прошу тебя о помощи, — сказал Хануман. — Пожалуйста, скажи то, что мне нужно знать.

— Ничего я тебе не скажу.

— Посмотрим. — И Хануман приказал Ярославу: — Отнесите его обратно в камеру.

Данло прекратил бесполезные движения, ранящие его тело, и сказал:

— Следуй собственной воле — это и будет закон. Вот это и есть твой гений? Твоя подлинная воля? То, для чего предназначила тебя вселенная?

Глаза Ханумана стали далекими и туманными, как галактическое облако Оури. Помолчав немного, он сказал:

— Странно, но так оно, кажется, и есть. Во вселенной существует не только красота, но и то, что ты называешь шайдой, а я — адом.

— Нет. Нет.

— Это судьба, Данло. Мы должны любить свою судьбу.

— Моя мать говорила, что в конечном счете мы сами выбираем свое будущее.

— Стало быть, ты выбрал свое. До свидания, Данло.

По знаку Ханумана воины-поэты подняли Данло на ноги.

Не желая тащить его, они тепловым стержнем расплавили волокно ниже пояса, освободив ему ноги для ходьбы.

Мне очень жаль, Хану. Очень.

Данло отыскал в себе место, где боль Ханумана входила в него ранящим белым светом, а на глазах Ханумана проступили слезы, как вода поверх голубых льдин. Воины-поэты вывели Данло за дверь и повели вниз по лестнице, навстречу его будущему.

Глава 8 БОЛЬ

Истинная мудрость живет далеко от людей, в великом одиночестве, и достичь ее можно только через страдание. Только страдание открывает разум тому, что скрыто от других.

Игьюгарук, шаман Камера

Данло насчитывала десять футов в длину, пятнадцать в ширину, а высота едва позволяла ему стоять во весь рост, не задевая головой шершавый каменный потолок. Она обогревалась водой из бьющих под городом горячих источников, и все же в ней было холодно — так холодно, что даже привычный к лишениям Данло надел самую плотную свою камелайку. Из удобств здесь имелись унитаз, кран с горячей водой, узкая койка с меховым спальником, шкафчик для одежды, шахматный столик с фигурами из кости и осколочника, стул и коврик на холодных плитах пола. Было еще окошко — кусочек клария, вставленный высоко в южную стену. Слишком толстый, чтобы разглядеть через него улицу, кларий все-таки пропускал дневной свет, напоминающий Данло, что Звезда Невернеса все еще светит в миллионах миль над его головой. Пока его родное солнце наполняло окошко золотым светом, Данло обещал себе, что будет черпать мужество и надежду в возможностях, которые приносит с собой каждый новый день. Он знал, что оба эти качества — и многие помимо них — понадобятся ему в избытке, если Хануман осуществит свою угрозу и прибегнет к пыткам. Фраваши говорят, что надежда — это сокровенный свет сердца, и в Данло этот свет пока еще сиял, как солнце.

В том, что у Ханумана достанет воли пытать его, он не сомневался. Разве Хануман не убил когда-то своими руками послушника по имени Педар? Разве не отнял память у Тамары, чтобы заставить Данло разделить с ним его душевную боль?

Хануман поистине погряз в шайде, и для него только логично пойти еще дальше и дать Данло вкусить боли, на этот раз физической, в полной мере. Те два дня, которые Данло ждал в своей камере, играя в шахматы или считая удары своего сердца, он старался не думать о разных способах пыток. Такие мысли сами по себе были пыткой, способной ослабить его волю и заставить выдать маршрут Зондерваля — лишь бы Хануман не велел своим воинам-поэтам сверлить пальцы Данло лазером или резать ему лицо нейроножами. Данло понимал, что Хануман для того и заставляет его ждать так долго, пока великие события сотрясают вселенную за стенами его камеры. Это ожидание — первый из кругов ада. Данло ждал, не застучат ли по камню сапоги воинов-поэтов, и ему казалось, что он различает огненные языки всех прочих кругов, но времени предстояло доказать, что он ошибается.

— Надо бежать, — в сотый раз повторял ему Эде. Хануман вернул компьютер Данло, чтобы тот в ожидании своей судьбы имел хоть какое-то общество. — Почему ты не хочешь бежать?

Данло поставил компьютер на краю шахматного столика.

Бог Эде, как выяснилось, запрограммировал его играть в шахматы на том же уровне, на каком играл Эде-человек, то есть довольно плохо. Данло, сам игрок весьма средний, каждый раз у него выигрывал. Его забавляло, что Эде, терпя поражение, никогда не сердится и не досадует, а предлагает сыграть еще раз. Если что-то и вызывало у Эде досаду (и если эта эмоция вообще была ему знакома), то лишь невозможность двигать фигуры самостоятельно. Чтобы сделать ход, голограмме приходилось шмыгать между черной богиней и нужным квадратом; над этими изящными фигурками он имел власти не больше, чем над стальной дверью камеры.

— Если ты не решишься на побег, — говорил он, — воины-поэты замучают тебя до смерти, и я никогда не получу назад свое тело.

— Может, его тебе вернет Хануман. — Данло, стоя, передвинул пешку по указанию Эде. — Если победит ивиомилов.

— Но станет ли он помогать мне? Захочет ли вернуть меня к жизни?

— Чего не знаю, того не знаю.

— Сомнительно что-то. Думаю, Ханумана я больше интересую как остаточная программа мертвого бога, чем как потенциально живой человек.

— Прими мои сожаления.

— Знаешь, о чем меня спрашивал Хануман, когда воины-поэты увели тебя из башни? Он спрашивал, как меня можно выключить.

— И что ты ему сказал?

— Сказал, что для этого нужен пароль, но, разумеется, не назвал его.

— Мне ты его тоже не назвал.

— И никому не назову. Ты, правда, не стал бы выключать меня просто так, но Хануман — другое дело. Я думаю, он хочет разобрать компьютер, чтобы изучить мои глубокие программы.

Данло передвинул своего рыцаря на белый квадрат и сказал: — Удивляюсь, почему он этого до сих пор не сделал.

— Возможно, он считает меня твоей собственностью.

— По-твоему, он стал бы уважать мою собственность, угрожая изувечить меня самого?

— Откуда мне знать? — Эде перенял у Данло привычку отвечать вопросом на вопрос. — Но боюсь, что в случае твоей смерти он конфискует меня и попытается выключить.