Александр Кондратов - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е

• Название: Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е
• Автор: Александр Кондратов
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2003
• ISBN: 5-89059-043-Х

Первая книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)», посвященных 1960–1980-м годам XX века. В нее вошли как опубликованные, так и не публиковавшиеся, ранее произведения авторов, принадлежащих к так называемой «второй культуре». Их герои — идеалисты без иллюзий. Честь и достоинство они обретали в своей собственной, отдельно от советского государства взятой жизни.

---

Мы сели за стол, выпили водочки, закусили чем бог послал. Потом Чарли встал и сказал:

— Я хочу рассказать вам одну историю. Был когда-то такой: Иисус Христос, мой тезка, сын Божий. Он жил давно, в Палестине. У него была шайка — тринадцать апостолов. Однажды этот Христос узнал, что кто-то из своих же заложил его. Он созвал апостолов к себе на тайную вечеринку.

Чарли сделал паузу. Потом продолжил:

— Он знал, кто ссучился, кто стукнул. Понимаете, — знал!

Чарли оглядел всех нас, потом задал вопрос:

— Так что же сделал он, Христос, сын Божий?

Мы молчали, не зная, к чему клонит Чарли. Тогда он сам ответил на свой собственный вопрос:

— Он промолчал!.. Не назвал стукача. А наутро его распяли. Распяли свои же, свои евреи. Землячки, так сказать! Он висел на кресте три дня. Повисел-повисел и отдал Богу душу, умер…

Чарли выдохнул воздух и вдруг перешел на крик:

— Но я — не Иисус! Мне плевать на его жидовские штучки! Я не хочу на крест! В гробу я это видел! И я не стану миловать предателя, Иуду. Я сам распну его, как подлую сучару! Я вырву ему глаз, я пасть ему порву, я ему ноги с жопы повыдерги…

Чарли не договорил. Толик Меченый выхватил наган.

Но выстрелить он не успел. Двойной Петр быстро скрутил ему руки, а Луня-бицепс пнул изо всех сил в пах.

— Я узнал только сегодня, — произнес Чарли спокойно, наблюдая, как уделывают Меченого. — Нас должны были сцапать в следующую среду, на сходке. Этот гад всех нас заложил.

Тогда, кривясь от боли, Толик Меченый крикнул:

— Кукиш! Не тогда, а сейчас. Мне хана, но хана и всем вам. Вам тоже не уйти отсюда. Вас обложили, и всем вам светит вышка. Мы еще свидимся на том свете, в аду, дорогой Хрис…

— Тос! — закончил Чарли и врезал Меченому между глаз.

— Вырежь этой суке язык! — заорал Иуда Честный.

Мы выхватили перышки и стали резать Меченого. Кровь хлестала из него, как с недорезанной свиньи. Целая лужа натекла на пол… А лягавые так и не явились!

Мы вышли на улицу. Чарли сказал задумчиво:

— Не ожидал я такого от Меченого… Ведь я ничего не знал про него. Я просто брал вас на понт, для проверки…

И тут случилось неожиданное. Парень в белой кепке подошел к нам.

— Кто здесь будет Христос?

— А в чем дело?

— Это вы Христос?

Чарли важно кивнул:

— Ну, я.

Парень в кепке стрелял из кармана. Три раза, почти в упор. А когда Чарли упал, он сказал спокойно:

— Ну, вот… Вот и нету Христа… Нет его. Сами видите: помер! Чарли Христос чуть подергался, а потом затих. Он молча лежал на асфальте. Парень крикнул:

— Лева Композитор, король Одессы, зовет вас в свою банду. Вы ему нравитесь. Вы ему нравитесь за честность и быстроту стрельбы.

Двойной Петр сбил парня в белой кепке с ног и стал пинать. Как футбольный мяч, — по голове.

Кепка с парня слетела сразу же. Голова его подпрыгивала после каждого удара и сухо стукалась об асфальт.

Я заметил: за нами следят. Лева Композитор был самым крупным бандитом Одессы. Все звали его уважительно Босс и Бетховен…

Я не доставал наган: тоже стрелял из кармана. Двойной Петр был здоровым обалдуем, и пули угодили ему в пах.

Он сразу же скорчился, лишь кровь пузырилась у рта.

— Чарли мертв, — сказал я апостолам. — Переходим всей бандою к Леве… А пес пускай подыхает, — хозяин его мертв… Пошли!

…Я вот уже семь лет как в банде Левы. И ничуть не жалею об этом.

У майора

— Теперь пожалеешь, — подумал майор. — Бандюга! Морда!

А затем сказал вслух, обращаясь к оперативному совещанию:

— Вот и все показания, которые нам дал задержанный Павлюк о шайке, точнее, банде Чарли Христа из города Одессы. С деятельностью этого Христа мы столкнулись девять лет назад, когда он гастролировал в нашем городе. Пресечь тогда его не удалось, скрылся. Через год указанный Христос был убит людьми из банды Левы Композитора, хотя, по некоторым данным, был убит другой Христос, а настоящий Христос жив и скрывается под кличкою Котов…

Майор пытливо оглядел оперативное совещание, передохнул и продолжил:

— Одесский уголовный розыск ликвидировал банду Композитора (он же — Босс, он же — Бетховен) месяц назад. Трое из банды бежали из-под стражи и укрываются в Ленинграде.

— Простите, товарищ майор, — перебил Наганова лейтенант Егоров. — Кто именно из банды Композитора прибыл в Ленинград?

— Некто Павлюк, ранее судимый, уголовная кличка Пашка-пророк. Показания его вы только что прослушали, Павлюк задержан. Далее: Фанатюк Моисей, трижды судимый. И, третьим, грек Аристотель. Последний в банду Христа не входил.

— Простите еще раз, товарищ майор, — вновь вмешался лейтенант Егоров. — Каким апостолом у Христа был Фанатюк?

— Третьим… Любимец! — Наганов строго поглядел на пытливого шустрого лейтенанта. — Но суть дела не в том. Нужно задержать Фанатюка и Аристотеля. Напомню, что последний вот уже пять лет разыскивается по делу о пяти частях гражданина Семенова, того, что расчленили на улице Каляева.

Оперативное совещание помрачнело, вспомнив об этом, увы, так и незаконченном деле, давнем бельме в глазу уголовного розыска.

— Как никогда нужна бдительность, — веско сказал майор. — Преступники вооружены. Операцию надо продумать во всех деталях. Вам, лейтенант Егоров, я предложил бы…

И здесь совещание в кабинете приняло столь оперативно-секретный характер, что майор еще раз лично проверил, насколько надежно заперт его кабинет.

Говорили — шепотом…

У Петьки Гнома

Собрались на хате у Петьки Гнома: Саня Голый, Моисей Фанатюк, старый Петькин приятель Федя Порченый, урка Гриша из Ростова, он же Гриша Угловой.

Залетный гость поставил три полбанки. После первой Фанатюк строго спросил его:

— Ты Тэкса знаешь?

Гриша, блеснув тремя фиксами, коротко бросил:

— Однодельцами были.

Потом, вздохнув, сплюнув, добавил:

— Петухом стал, чтоб его мать! Опетушили его в крытке.

Фанатюк потупился: он был девственник. Выпили еще по одной. Добавили. Вторая пол банка подошла к концу. Гриша спросил:

— А где Аристотель?

Фанатюк подозрительно вскинулся на ростовского:

— Тебе зачем?

Федя Порченый, сильно пьяный, бормотнул:

— У Клавки он. У нее спит, у стервы старой. У Клавки Белой.

Гриша запел «Лагеря, лагеря». Нестройно подхватили. Громче всех пел Моисей Фанатюк. Пели долго: «Чинарики-охнарики», «Мать моя старушка», «Часовой, часовой», «Прощай, свобода», «Чифирнем».

После третьей полбанки Фанатюк заплакал. Он стал вспоминать о Христе: у Христа была мать-старушка, из бедной еврейской семьи. Христос не жалел денег. Христос был святой человек, и за это его пришили.

Вытерев глаза грязным платком, Фанатюк добавил:

— Теперь таких людей нет… Нет!.. Нет и не будет.

Гриша Угловой сказал:

— Знаю эту шкуру, Клавку… Что, она по сей день на Литейном?

— Тебе-то, друг, зачем? — удивился Петька Гном.

— Будто сам не знаешь? — ответил, сплюнув, Гриша. И, поясняя свою мысль, добавил длинный и замысловатый мат.

— Так к ней нельзя сейчас, — сказал Санька Голый. — Аристотель там. Не пустит. Зарежет, — ведь грек он.

— За шкуру зарежет? За Клавку?

— Хоть и за шкуру.

— За Клавку?

— За Клавку!

— Ну, это надо еще посмотреть, — сказал, вставая, Гриша. И вдруг, хватив пустой бутылкой по голове Петьку Гнома, оглушительно засвистел.

Преступники оторопели. В комнату ворвались старшины и майор Наганов. Связать пьяных было делом плевым: дольше всех сопротивлялся плачущий Фанатюк.

Внизу уже ждал тюремный «воронок». Майор подошел к Грише:

— Отлично справились с ролью. Поздравляю, лейтенант!

Лейтенант Егоров устало улыбнулся. От него пахло водкою и по́том. Нелегко далась ему, выпускнику университета, роль Гриши Углового. Особенно трудны были циничные витиеватые ругательства.

— Аристотель на Литейном, у Клавки Белой, — сказал лейтенант.

— Литейный, 8, квартира 77, — констатировал майор, держащий в памяти адреса всех подопечных малин. — Будем брать нынче же. Под утро, тепленького.

Перед арестом

Наганов брился долго, тщательно, со смыслом. Был предельно спокоен — бритва ни разу не дрогнула в руках.

Предстоял арест Аристотеля.

Наточенная о милицейский служебный ремень бритва шла легко и податливо. Майор всегда брился дома, не доверяя парикмахерским. Воображение часто рисовало малоприятную картину: улыбнувшись тонкою шизоидной улыбкой, парикмахер всаживает бритву в горло, наискосок, с оттяжкою, безжалостной чужой рукой…

Зарезать мог и не безумец, а кто-либо из родичей преступников, посаженных майором. Или подкупленный им брадобрей. Наконец, скрытый враг милиции мог зарезать майора и просто так, из неприязни к его званию и должности. Всякое бывает… Вот почему майор Наганов предпочитал домашнее бритье.