Александр Кондратов - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е

• Название: Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е
• Автор: Александр Кондратов
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2003
• ISBN: 5-89059-043-Х

Первая книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)», посвященных 1960–1980-м годам XX века. В нее вошли как опубликованные, так и не публиковавшиеся, ранее произведения авторов, принадлежащих к так называемой «второй культуре». Их герои — идеалисты без иллюзий. Честь и достоинство они обретали в своей собственной, отдельно от советского государства взятой жизни.

---

Но они таились. В первый раз за свою богатую практику майор имел дело с журналистом — и к тому же половым субъектом, действовавшим не стесняясь, в открытую.

На первом допросе Петухов был растерян, смущен и желт. Наганов строго посмотрел ему в глаза, потом спросил негромко:

— Так значит… педераст?

Петухов понурил голову.

— Что побудило вас насильничать?

Петухов молчал.

— Вы не женаты?

— Женат, — ответил Петухов. Оправдания не было…

— Жена дома?

— Дома.

— Так в чем же дело? И почему — мальчик? Маскируетесь?

— Я и сам не знаю, товарищ майор… Вы поймите… Шел из гостей — и вдруг… Не мог совладать с собой. Никогда так не было… Такое чувство… Ну, это, половое…

— Обуяла похоть? — усмехнулся проницательный майор.

Петухов покраснел и еще ниже опустил голову.

— Обуяла.

Он был готов провалиться сквозь землю, заплакать от стыда. Даже зарыдать.

— Рассказывайте все, — сказал майор, умело подчеркнув голосом слово «все». — Все о своей личной жизни, о наклонностях… Быть может, это и смягчит вашу вину. Мы должны во всем разобраться — и наказать… Примерно наказать!

— Быть может, наваждение? Или провокация? — Петухов с надеждой посмотрел на майора.

— Возможно, возможно, — утешил майор.

И тогда Петухов принялся рассказывать: не хуже, чем Толстой, чем Руссо, он исповедовался Наганову.

Майор слушал долго и внимательно. Расспрашивал подробности интимной жизни, вникал в тонкости, переспрашивал, хмыкал, уточнял, ставил точки над «и».

Петухов махнул рукой на стыд и рассказывал без утайки: сколько раз в неделю, сколько раз случалось за ночь, в каких позициях и за сколько минут.

Наганов кивал, крутил головой, изредка выдавливал: «ну-ну», бросал: «ого!», кивал: «да-да», поощрительно чмокал, не забывая, однако, делать пометки в своем знаменитом блокноте.

Наконец исповедь Петухова была закончена. Майор сказал:

— Я зафиксировал данные. Следствие добьется истины.

И тут же вызвал старшину:

— Узелков! В третью камеру. К Титову.

Е-го-ров?

— Е-го-ров? Лей-те-нант?

Это было слишком невероятно. Это было сверх всяких сил. Это было сверхъестественно. Но майор не верил в Бога, был чужд мистике, тем более — граничащей с порнографией. А потому, осознав, что речь идет именно о лейтенанте Егорове, он резко выкрикнул в ответ:

— Не может быть!

Из Управления милиции сообщили, что полчаса назад, в 10.30, лейтенант милиции Егоров, сотрудник уголовного розыска и непосредственный подчиненный майора Наганова, совершил преступную попытку изнасилования. И — кого? Пенсионерки-девственницы Щукиной, бывшей работницы библиотеки, 65 лет.

Майор не верил. Нет, никак не мог поверить своим розовым, видавшим всякие виды ушам.

— Не верю! — кричал он в телефонную трубку. — Не верю! Может быть, этот Егоров — не наш Егоров? В седьмом отделении тоже есть Егоров и тоже лейтенант.

— Этот, этот! Ваш Егоров. Не отпирайтесь, — злорадно кричали Наганову в ответ. — Мы проверили. Ваш он! Ваш!

Среди бела дня, вернее, в половине одиннадцатого утра, лейтенант Егоров подошел к пенсионерке Щукиной, попросив ее на минуточку задержаться. А затем, отведя ее в скверик, предпринял попытку изнасиловать.

Старушка звала на помощь. Лейтенант был в форме, и на первых порах никто к ним не подошел: думали, задерживает преступника. Потом любопытствующие окружили лейтенанта и Щукину. И, наконец, нашелся сообразительный человек и позвонил в милицию. Лейтенант Егоров был взят с поличным и доставлен в Управление, на предмет выяснения всех обстоятельств. За этими обстоятельствами и звонили Наганову.

Но Наганов не верил: ни своим ушам, ни даже Управлению милиции. Он, как родного сына, изучил лейтенанта Егорова. Он доверял ему самые рисковые дела. Совсем недавно лейтенант с блеском провел операцию по задержанию рецидивиста Фанатюка… И вдруг — насильник?

Кроме того — и это усиливало неверие майора, — лейтенант Егоров был счастливым мужем, имел диплом с отличием об окончании Лен. опершколы и сынишку двух с половиной лет. На кой ляд ему старушка-девственница? Да еще средь бела дня, в общественном месте? Нет, Егоров ни за что бы не решился на такую глупость…

…А когда майору позвонил постовой Угрюмов и сообщил, что только что на гражданку Мальцеву напал инвалид Бугров «на предмет покушения на женскую честь Мальцевой», Наганов окончательно понял: все половые происшествия во время его дежурства являются звеньями одной цепи, цепи преступной, хитроумно замаскированной. И нужно ее срочно распутывать, эту преступную цепь.

Финита ля комедиа

— Распуталась цепочка!

Майор Наганов облегченно вздохнул. Сумасшедший день дежурства причинил ему много хлопот. Но зато к концу его все преступники были надежно заперты в камеры. Ни один не ушел.

Титов, из сундука, сознался, что убил свою жену и пытался скрыть это пожаром. Впрочем, признание Титова не удивило майора. Наганов догадался о его вине сразу же. Ведь кто, кроме Титова, мог позвонить о пожаре по 01? Сам поджег, сам и позвонил.

Майор позвонил в Управление, чтобы убийцу поместили из КПЗ в ДПЗ.

«Посиди, дружок, — думал он, оформляя передачу в дом предварительного заключения. — Получишь не меньше червонца, голубчик… А то и пулю в лобик… Как суд решит. А он тебя, мерзавца, тунеядца, не помилует… Садист, сундучник, иждивенец».

С насильниками все было не так-то просто. Но и тут майору удалось распутать половой клубок, выяснив детально — и персонально! — зачем и почему были совершены посягательства на женское достоинство и честь.

Первый насильник, оказавшийся Одинцовым Николаем Павловичем, сотрудником конторы «Зеленлес», был отправлен в психбольницу как «застарело-сексуальный половой эротоман» (так было записано в протоколе). Его ждали пункции, а не тюремные санкции. Клава Белая, потерпевшая, останется ни с чем. Майор при этой мысли усмехнулся, но усилием воли пресек все дальнейшие мысли о Клаве Белой и ее расстегнутом насильником хозяйстве.

Инвалид Бугров и гражданка Мальцева помирились по-хорошему. Оказалось, что гражданка Мальцева уже давно обещала Бугрову любовь («побаловаться», говоря словами Мальцевой) и крик об изнасиловании подняла лишь потому, что не хотела ложиться на жесткую скамейку, а Бугров настаивал. В милиции их помирил майор, предварительно взяв штраф за нарушение общественного порядка и пригрозив статьей за хулиганство.

Оставались двое насильников — лейтенант милиции Егоров и сотрудник газеты «Совесть» Петухов, люди ничем себя прежде не запятнавшие и, по всей видимости, вполне достойные. И тут-то проницательному майору пришлось расшифровывать далеко идущий и коварный план врага.

Оба насильника — и Егоров, и Петухов — находились в гостях, на дне рождения у некоего Крекотнева, и совершили свои нелепые насилия утром, возвращаясь домой после бессонной ночи, проведенной в дружеском застолье.

Дальнейшее не представляло особого труда. Домработница Крекотневых, Глаша Тульская, по ее словам, «самолично видела, как хозяйка, змея, гостевую одежду чем-то натирала». При обыске, предпринятом тотчас же сообразительным майором, у Крекотневых была обнаружена и изъята настойка из шпанских мушек, «возбудительниц половых животных чувств», как записал майор Наганов в протокол обыска.

Майор передал гражданку Крекотневу вместе с ее мужем, завмагом, в другие органы — госбезопасности, вместе с «шпанской настойкой» и микропленками (их обнаружили на самой гражданке Крекотневой). Налицо были диверсии и шпионаж, органам милиции неподведомственные.

«Половая провокация сорвалась!» — устало улыбнулся майор.

День дежурства, сумасшедший, крэйзи день (майор учил английский язык), подходил к благополучному, разумному концу. Все узелки удалось распутать, кого надо — выявить и посадить. Майор предвкушал сытный обед, заранее приготовленный женой Шурой, — и теплая, мягкая радость заливала все его существо, с головы до ног. Особенно ликовал пустой желудок: он почти пел.

Резкий телефонный звонок прервал блаженные раздумья майора. Наганов вздрогнул и посмотрел на часы: ровно 16.00!

В дежурную комнату вошел старший лейтенант Козявкин.

— Здравия желаю! — сказал Наганов, не поднимая трезвонящей трубки. — Узнай, в чем дело.

Майор кивнул на телефон, расписался в книге дежурств и протянул ее старшему лейтенанту Козявкину:

— А мне пора! Бывай, всего хорошего!

Пожав руку оторопевшему Козявкину, затем отдав честь, майор Наганов быстрым шагом вышел из дежурной комнаты. К Шуре. Домой!

Эпилог

Съев борщ по-флотски, а на второе — большую котлету, запив все это компотом и закурив любимый «Беломор» («сушами»), майор расстегнул пуговицы кителя. Хотелось спать. Раздеваясь, майор думал о Шуре: как спала она минувшую ночь, одна?