Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти

• Название: Горький без грима. Тайна смерти
• Автор: Вадим Баранов
• Издательство: Аграф
• Жанр: Филология
• Год: 2001
• ISBN: 5-7784-0135-3

Документальный роман «Горький без грима» охватывает период жизни М. Горького после его возвращения из эмиграции в Советскую Россию.

Любовь и предательство, интриги и политические заговоры, фарс и трагедию — все вместили эти годы жизни, оборвавшиеся таинственной смертью…

Второе издание переработано и дополнено новыми фактами и документами, содержит большое количество фотографий, в том числе и не вошедших в предыдущее издание.

Книга рассчитана на всех, кто интересуется отечественной историей и культурой.

---

Однако, как говорится, нет худа без добра. Французский „конквистадор“ не обошел вопроса, который наконец дал повод Горькому коснуться моментов, давно доставлявших ему душевную боль. И вот сразу после отъезда Мальро, 10 марта, он пишет письмо Сталину.

Сначала Горький подробно характеризует Мальро по собственному впечатлению и отзывам о нем Бабеля, подолгу проживавшего в Париже: „С Мальро считаются министры и… среди современной интеллигенции романских стран этот человек — наиболее крупная, талантливая и влиятельная фигура, к тому же обладающая и талантом организатора“.

„Т. Кольцов сообщил мне, — продолжает Горький, — что первыми вопросами Мальро были вопросы о Шагинян и Шостаковиче. Основная цель этого моего письма — тоже откровенно рассказать Вам о моем отношении к вопросам этим“. По этому поводу я Вам еще не надоедал, но теперь, когда нам нужно заняться объединением европейской интеллигенции, — вопросы эти должны быть поставлены и выяснены».

Надо полагать, Горький потирал от удовольствия руки, получив, наконец, возможность высказать диктатору то, что думает о Шостаковиче и решил отказаться от разговора о Шагинян, история с которой носила хоть и скандальный, но узко-местный характер…

История же с Шостаковичем имела для Горького принципиальное значение, так как касалась самых ключевых проблем художественного творчества и его свободы, исключающей насилие над ним, огласка ее уже приобретала характер международного скандала, в чем в общем-то Сталин не мог быть заинтересован.

Вот этот-то козырной туз и спешит разыграть теперь воспрянувший разом Горький. «Вами во время выступлений Ваших, а также в статьях „Правды“ в прошлом году неоднократно говорилось о необходимости „бережного отношения к человеку“. На Западе это слышали и это приподняло, расширило симпатии к нам.

Но вот разыгралась история с Шостаковичем. О его опере были напечатаны хвалебные отзывы в обоих органах центральной прессы и во многих областных газетах. Опера с успехом прошла в театрах Ленинграда, Москвы, получила отличные оценки за рубежом. Шостакович — молодой, лет 25, человек, бесспорно талантливый, но очень самоуверенный и весьма нервный. Статья в „Правде“ ударила его точно кирпичом по голове, парень совершенно подавлен. Само собою разумеется, что, говоря о кирпиче, я имел в виду не критику, а тон критики. Да и критика сама по себе — не доказательна, „Сумбур“, — а почему? В чем и как это выражено — „сумбур“? Тут критики должны дать техническую оценку музыки Шостаковича. А то, что дала статья „Правды“, разрешило стае бездарных людей, халтуристов всячески травить Шостаковича. Они это и делают. Шостакович живет тем, что слышит, живет в мире звуков, хочет быть организатором их, создать из хаоса мелодию. Выраженное „Правдой“ отношение к нему нельзя назвать „бережным“, а он вполне заслуживает именно бережного отношения как наиболее одаренный из всех современных советских музыкантов».

Отдадим должное Горькому-дипломату: он противопоставил Сталину — «вдохновителю и организатору» статьи «Сумбур…» Сталина, провозглашающего необходимость бережного отношения к человеку. Все те гневные филиппики, которые звучат дальше, направлены словно бы в адрес «бездарных людей, халтуристов», которые, конечно же, подлежат осуждению с позиций Сталина-гуманиста, лучшего друга всех трудящихся и т. д., и т. п. Да еще перед лицом прогрессивного общественного мнения Запада в пору, когда так необходима консолидация с ним!

Сталин сам себе устроил ловушку! Нельзя же в самом деле оставлять без внимания такие статьи, поносящие интеллигенцию, когда в воздухе уже пахнет военной угрозой!..

И 9 апреля Горький выступает в «Правде» со статьей «О формализме». В ней — ни словечка одобрения руководящих указаний, ничего о повсеместно развернувшейся в стране кампании по борьбе с «антинародными» явлениями в искусстве и литературе. Как и в докладе на съезде, сделав экскурс в историю художественной мысли, к каким же выводам подводил Алексей Максимович Горький своего читателя? «Приблизительно 500 лет буржуазия проповедовала гуманизм, говорила о необходимости воспитывать в людях чувства добрые: терпения, кротости, любви к ближнему и т. д. Ныне весь этот мармелад совершенно вышел из употребления, забракован и заменен простейшей формой укрощения строптивых: строптивым рубят головы топором. Это, конечно, не лучшая форма лишения человека способности мыслить».

Вряд ли надо доказывать, что подобные пассажи имели достаточно ощутимый полемический подтекст. Сталинское письмо пошло в Крым только 17 апреля. Подрагивающими от нетерпения руками Горький распечатал конверт. Как всегда, разом скользнул по листу, улавливая общий смысл и сразу испытал чувство острого разочарования.

Здравствуйте, дорогой Алексей Максимович!

Прошу извинения, что не мог ответить на Ваши письма. Был безбожно занят, замотали меня бесконечные совещания и приемы делегаций, потом хворал гриппом, потом должен был заняться разработкой вопросов конституции СССР, потом опять хворал гриппом и т. д. и т. п. Кроме того, я свински ленив по части переписки.

Как чувствуете себя? Как идет у Вас работа? Говорят, много работаете. Когда думаете приехать в Москву — до или после маевки?

Что касается меня и моих друзей, — чувствуем себя хорошо, так как дела идут у нас недурно.

Я здоров.

Желаю Вам здоровья и бодрости.

Крепко жму Вашу руку, дорогой Алексей Максимович.

И. Сталин.

Какого угодно, но только не такого ответа ждал Горький. Было в письме что-то снисходительное, самодовольно-ерническое. «Ты ждешь-не дождешься одного? Так на, получи совсем другое!» «Ленив по части переписки»?.. Ничего ни о письме про Шостаковича, ни даже про статью!

В праздничный день «маевки» Горький пишет ответ. В начале этого пространного послания подхватывает тему адресата, — о здоровье. А поскольку вождю «читать, конечно, некогда», информирует его о делах в литературе. «Положение в литературе нашей возбуждает у меня стыд и тревогу. Об этом я так часто говорю, что Вас уже не стану оглушать моими воплями и „скрежетом зубовным“. Приеду в Москву во второй половине мая и сделаю Вам кое-какие предложения о необходимости реорганизовать армию писателей наших, в большинстве лентяев, трусов, рвачей. Партийное руководство представлено в Союзе плохо, недостаточно грамотно, не авторитетно. Определенная линия неуловима. В „Правде“ случаются „катастрофические изменения ее литературных мнений“».

Вождь не мог не понимать, что это уже камешек в его огород. Приводил Алексей Максимович в качестве примера разноголосицу мнений по поводу пьесы «Глубокая провинция» автора знаменитой «Гренады». Сначала это был «яркий спектакль» (рецензия 17 декабря 1935 года). Но уже 27 февраля следующего года газета совершила, как говорят во флоте, «все вдруг». Абсолютно неожиданно выяснилось, что пьесе не хватает «простоты и народности» (а именно этого-то и требовала статья о «сумбуре» в музыке).

Не успел Сталин проглотить эту пилюлю, как его ожидал новый сюрприз. Оказалось, что эти-то перепады оценок в ЦО якобы и дезорганизуют литераторов, особенно молодых. И — даже очень! «Чтобы Вам вполне ясно было, о чем идет речь, — разрешите предложить образчики неряшливой и малограмотной редактуры…»

И какую же книгу выбрал для удара Алексей Максимович? Роман «Как закалялась сталь» Николая Островского.

Нехотя признав в ответном письме, что молодой литературе «нередко не хватает элементарной грамотности», вождь тем не менее подвел итог: книга Островского для нашей литературы представляет «большой и серьезный плюс». (Это при нехватке-то элементарной грамотности!)

Разве мог вождь не испытывать раздражения, чувствуя, как ему изменяет его железная логика, которой он так гордился?!

Став во главе Союза писателей, Горький видел свою задачу в том, чтобы литература, которую называют художественной, являлась именно искусством и боролся за высокий профессионализм писателей. И тут он был беспощаден. И к другим, и в первую очередь к себе.

Сталина не интересовали профессиональные тонкости. В литературе видел он главным образом орудие социальной борьбы, требовал неукоснительного следования партийным установкам. Во имя этого вполне можно было закрыть глаза на «отдельные недостатки формы».

Примирить два этих подхода было невозможно…

Весьма пространное горьковское письмо от 1 мая сопровождала дополнительная и еще более пространная записка. Перечисляя неотложные дела, Горький словно стремился доказать не только их значительность, но и невозможность их осуществления без активного участия Сталина. Сколько замечательных проектов все еще рождалось в голове этого человека, еще недавно отметившего свое 68-летие! В этом возрасте житейской мудрости Горький продолжал быть наивным, как ребенок. Он так и не понял, что больше не нужен Сталину. Что вождь все вопросы теперь будет решать сам, а для этого в стране установилась атмосфера прочного единомыслия. И уж тем более он так и не понял, что теперь мешает Сталину.