Игорь Редин - Синий роман

• Название: Синий роман
• Автор: Игорь Редин
• Жанр: Современные любовные романы

Они последние представители некогда могущественной, но затерянной в песках времени, цивилизации синероссов. Мужчина и женщина. Он и она. Она открыла ему глаза на, казалось бы, необъяснимые метаморфозы, точно дождь слепого кутенка, преследующие его. Он, сам того не желая, научил её писать письма и не верить людям. Он горбун. Несчастный, но гордый. Она Женщина. Просто женщина…

---

Владимир Ильич принял на нос изрядную дозу марафета и теперь работал как ужаленный. Работа спорилась. Слова, такие простые и необходимые трудящимся буквосочетания, сами ложились на бумагу и лишь потом пробирались в мозг вождя мирового пролетариата. Он писал, совершенно не задумываясь над содержанием своих каракуль. Почерк у постояльца мавзолея был прекрасно скверным.

«Ориентир на ориенталь», – сказал капитан судна и уверенной рукой направил корабль в сердце бермудского треугольника, где тот довольно удачно исчез. Пропал. Растворился. Без следа, седла, суда и следствия. По законам военного времени. Война продолжается. Она никогда не заканчивалась. Мой организм ведёт отечественную войну с захватчиком Киром Всеобъемлющим, но делает он это как-то вяло, без энтузиазма…

– Да пошёл ты в жопу, – это говорю не я, а коньячно-водочный коктейль приготовленный, впрочем, уже внутри меня.

– Вы, молодой человек, пьяны…

– Как кто? – перебил его он (он – это коктейль, о котором я только что распространялся).

– Как…

– Ну!

– Как…

– Ну!

– Как свинья.

Видимо, моё "ну" не дало ему возможности, как следует сосредоточиться для того, чтобы подобрать то самое оригинальное слово, которым он собирался окрестить моё крайне неприличное состояние. И, обидевшись на меня за то, что я не дал ему найти это слово, а не за то, что послал его в такую темень, он ушёл. Ушёл не столько от меня, сколько от своей обиды и, судя по всему, сам того не подозревая, он направился именно туда, куда я порекомендовал ему пойти. Так мне, по крайней мере, показалось.

– Куда же ты, мой друг любезный?

– Как это куда? Конечно в жопу, – раздалось у меня за спиной. Я медленно и неуклюже повернулся. Передо мной стоял выспавшийся и в меру трезвый Алик. Он с весёлой укоризной в голосе заметил:

– Да ты, парень, пьян.

– Как кто? – по всей вероятности, во мне что-то заклинило.

– Это уже не смешно.

По-моему, я ошибался, и Алик был трезв не в меру.

– Водочки? – вопросом предложил я.

– Пожалуй, я воздержусь. Да и тебе не рекомендую.

– Сандаловой, – не унимался я.

– Нет!

– Тогда поссать…

Туалет был испещрён наскальными рисунками и надписями. Граффити над писсуаром Алика гласило: "Не льсти себе. Подойди поближе", а над мочезаборным агрегатом Костика надпись была более лаконичной и, к тому же, аристократично англоязычной: "Shake it"…

И снились ему корабли с парусами,

Бананово-жёлтые синие страны

И, как бы вдруг, посреди одной

Торчал, словно мачта, розовый хой,

который был, почему-то, с руками в белых перчатках и ногами, обутыми в изысканные лакированные штиблеты. А, может быть, это был человек в дорогом костюме, вместо головы которого, находилась огромная залупа. И танцевал он некогда заморский, а с отдельного времени интернациональный (более интернациональный, чем сам "Интернационал") танец шейк, вопрошая при этом у невидимой партнёрши: "Ну и как тебе мой размерчик? Неужели при таких размерах возможно себе не льстить?". После чего он становился в позу декламирующего Маяковского (декорации при этом менялись на большевистскую пропаганду "Окон РосТА") и начинал, подражая Владимиру Владимировичу, читать:

достаю из огромных штанин

сам себя с консервную банку

завидуйте, люди, я гражданин,

а не какая-нибудь там гражданка.

И эхо, застигнутое врасплох, спросонья принималось вторить ему: "Анка, Анка, Анка". А он, довольный тем, что смог насолить безобидному эху, вновь брался за свой неистовый шейк, и танцевал его до тех пор, пока я не начинал понимать, что это просто Луна дарует мне свой свет.

Облака набегали на Луну со скоростью ветра, и это очень сильно мешало, даже, не смотря на то, что их прикосновение было приятно. Она была Луной и, домогавшийся ее уже которую тысячу лет, ветер дарил ей облака. Именно поэтому это мешало. Она бы с удовольствием отдалась Посейдону, но тот не замечал ее, влекомый прелестями земли, и земля отвечала ему взаимностью. Мы часто любим того, кто не любит нас.

Ивана, войдя в комнату и моё печальное состояние, принесла стакан минералки и чашку прекрасно приготовленного кофе (несмотря на то, что кофе она на дух не переносила, готовила его она мастерски), за что я был ей несказанно благодарен. Залпом осушив стакан минеральной воды, я отхлебнул кофе из чашки. Чуть не обжёгся. Не заметил и вместо сигареты прикурил её фильтр. Чертыхнулся. Оторвал обгоревший фильтр. Прикурив уже обезглавленную сигарету, подумал: отличная реклама для сигарет без фильтра. Но:

– Ты, когда дрочишь, о чём думаешь? – ошарашила Ивана Костю вопросом.

– То есть? – не понял он и сел в кровати.

– Ну, каждый ведь от чего-то возбуждается, – она присела рядом с ним, – я вот знаю одного придурка, так он кончает от "Красного квадрата" Малевича.

– А, – успокоился Костя, – ты об этом, – он с сожалением посмотрел в пустую кофейную чашечку и закрыл тему: – в туалете, на шкафчике "Playboy" лежит.

Ивана взяла у него чашку, снова наполнила её кофе и протянула ему.

– Знаешь? Мне приснилось, что я была Луной.

– А я Посейдоном.

– Да, – удивлённо подтвердила она, – Откуда ты знаешь?

– И тебя всю ночь, на протяжении не одной тысячи лет, домогался ветер. Интересно, кто ветер?

– Но откуда тебе…

– Интересно, кто ветер? – он, как будто не слышал её вопроса, но потом, спохватившись, успокоил её, – я был в твоём сне.

– Это как?

– Это, как кофе. Приготовила ты, а пью его я, – он отхлебнул из чашки и сладко затянулся. Однако прелесть подобных манипуляций была омрачена следующим вопросом:

– В таком случае, кто земля? – не смотря на то, что она улыбалась, голос её звучал угрожающе серьёзно.

– В смысле? – я понял вопрос, но, попытавшись прикрыться ширмой непонимания, добился лишь того, что улыбка её, эта милая пушистая кошка, выгнув на прощание спинку, гордо и чуточку лениво ушла с её лица. Необходимо было срочно восстанавливать status quo безоблачных и, что немаловажно, доверительных отношений, – я не знаю, кто она такая, но подозреваю, что какая-нибудь бяка. А если серьёзно, то не стоит всерьёз относиться ко снам (если, конечно, ты не Фрейд), по крайней мере, к таким, как этот, потому что если бы ты узнала, что мне снилось до того, как ты стала Луной, ты бы или рассмеялась, или расплакалась, а может быть и, что скорей всего, расплакалась бы от смеха.

Мне пришлось выложить ей содержание моего сна и предшествующее ему посещение неардельтальского туалета. Её очень развеселила надпись "Shake it". В английском она разбиралась слабо, но её познаний хватило на то, чтобы осознать неоднозначность конкретности фразы написанной в таком месте.

Я не планировал планировать на планере без плана, потому что у меня не было ни планера, ни плана, ни планов относительно их применения. Причём, если, скажем, на авантюру с планером я, пожалуй бы, подписался и, наверное, не без удовольствия (хотя для меня навсегда останется загадкой: как можно летать без мотора, используя лишь восходящие и нисходящие потоки воздуха? Если, конечно, ты не птица), то на план, сиречь, дрянь меня никакими коврижками не заманишь. Дрянь – она и в Африке дрянь.

«"Бог умер", – сказал Ницше и расплакался, умилённый собственной оригинальностью.

– Говорить, что Бог, как Ленин, жил, жив и будет жить – означает: обрекать себя на нападки не только неверующих, но и простых, не обременённых атеизмом людей, – сказал Фома и, погасив в пепельнице окурок сигареты, продолжил: – нападок я не боюсь. Мне противно слышать справедливую критику и, чем она справедливей, тем сильнее она мне ненавистна, – маленький, помятый трупик "Marlboro", испустив дух, еле слышно произнёс: "Аминь" и приказал долго жить.

– Мой саксофон простыл, – это означало, что Якудза (так звали грека с саксофоном в руках и к японской мафии, кроме своего имени, не имеющего никакого отношения) выражает непонимание относительно ненависти к правильным критикам.

– Ну, вот, скажем, ты, – Фома прикурил новую, но, при этом, последнюю сигарету, – играешь себе, дуешь в свой саксофон, никого не трогаешь. И вдруг появляется некий доброжелатель, который мягко, но довольно настойчиво начинает указывать тебе на твои недостатки… а ты-то был уверен, что играешь, как бог, что Он обделил тебя этими самыми недостатками… и, что самое отвратительное – ты понимаешь: доброжелатель твой прав.

– На октаву выше, – а это переводится как: "Неприятно, конечно, но я буду только благодарен ему за это".

– Да и я тоже, – Фома отправил на кладбище пепельницы ещё один труп сигареты, – но обрати внимание: в первую очередь ты сказал, что тебе неприятно.

– …, – Якудза разразился виртуозным и довольно вкусным пассажем.

– Вот. И я о том же. Впрочем, Бог мне судья за моё отношение к критикам, – Фома вскрыл новую пачку и достал из неё очередную, но, при этом, первую сигарету, – я, кажется, начал говорить о Боге, – он не стал дожидаться, пока грек отморозит очередной музыкальный термин, который ему придётся переводить на нормальный язык, а сразу же продолжил: – Бог не умер, как утверждает Ницше, и Он есть, что бы там не говорила Франсуаза Саган. Просто Ему лень. Он устал постоянно доказывать всем неверующим и сомневающимся факт своего существования. А их много. Очень много. Вот пара фраз из "Смертельного оружия": "Господь невзлюбил меня. А ты ответь ему тем же". Так всегда получается: если нам не везёт, мы обвиняем в этом Бога или вообще отказываем Ему в существовании, как будто мы – бог, а он – наше творение…»