Валерий Карышев - Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха

• Название: Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха
• Автор: Валерий Карышев
• Жанр: Военное
• ISBN: 5-699-04948-7

В последнее время пословица «от тюрьмы и сумы не зарекайся» стала особенно актуальной. Сегодня за решеткой может оказаться любой: и бандит, и олигарх, и простой человек. Автор этой книги знает о тюрьмах не понаслышке, ведь обычное расписание адвоката: утром — Бутырка, днем — Матроска, вечером — Лефортово. В своей книге В.Карышев приоткрывает завесу над заговорами и тайнами, обычаями и нравами, жизнью и смертью в российских тюрьмах.

---

Гурам говорил по-русски — из соображений тюремной этики: уж если на «хату» заехал вор, то беседу с ним «смотрящего», если она касается арестантской жизни, должны слышать все сокамерники.

Отари отвечал кратко, уверенно, но, как видно, все больше невпопад.

— Извини за нескромность, а кто и где тебя короновал?

Шенгелая назвал крестных отцов, судя по всему, их имена ничего не сказали Анджапаридзе.

Еще несколько тонких вопросов, еще несколько имен уважаемых людей (людей этих Шенгелая, естественно, не знал), и «смотрящий» плавно съехал с темы.

Любая ошибка, любой промах наносит по репутации авторитета или человека, причисляющего себя к таковым, огромный удар. И исправить прокол, особенно если он допущен при первом знакомстве, порой очень нелегко. Шенгелая прекрасно понимал, к чему «смотрящий» задает так много вопросов, понимал, что авторитет его непоправимо пошатнулся.

С этого момента отношение к Отарику немного изменилось. Нет, внешне все оставалось по-прежнему: показное уважение сокамерников, лучшее место на нижних нарах. Но прежней открытости к себе «апельсин» больше не ощущал. Более того, авторитетные блатные, коих на «хате» было несколько, старались не вести при нем серьезные разговоры, не называть имен и кличек.

Гурам, уединившись на своей «шконке», за занавесочкой, два дня подряд писал «малявы», которые отправлял по всему корпусу при помощи «дорог». На третий день он вежливо напросился на очередную беседу с «вором». По интонации «смотрящего» Шенгелая еще более утвердился во мнении: отношение к нему изменилось, и, судя по всему, теперь уже безвозвратно.

— Батоно Отари, — произнес Анджапаридзе, — я тут с нашими жуликами связался. Ты уж извини, но не знают они такого вора Отарика. О Важе Сулаквелидзе слыхали. Об Армене ереванском нет. Короче, воры очень сомневаются, что ты жулик. Вот, прочитай…

С этими словами Гурам передал собеседнику «маляву», в которой воры без обиняков спрашивали, не «апельсин» ли Шенгелая?

— Ты за коронацию лавэ платил? — бесцеремонно поинтересовался Гурам.

Врать не приходилось, но «апельсин» немного переиначил ответ:

— Я прислал лавэ в «общак». А потом еще давал, регулярно.

— Без разницы, — отреагировал «смотрящий». — Короче, паханы пишут, чтобы мы не считали тебя за вора.

— Это почему? — возмутился Отари.

Он вспомнил и слова Важи: мол, ничего не бойся, веди себя так, как должно. И вспомнил кровные пятьдесят штук баксов, отданные в Тбилиси за «коронацию», и деньги, которые он регулярно отчислял в воровскую кассу из своих доходов… В этот момент Шенгелая не думал, что деньги и купленный титул — одно, а уважение и авторитет, который не приобретешь ни за какие баксы, — совершенно другое…

— Почему же? — повторил он чуть дрогнувшим голосом.

— Потому, земляк, что паханы так решили. Потому, что ты «апельсин». А у нас на тюрьме такие порядки: если «апельсин» не докажет своего авторитета, он становится «мужиком», то есть обычным арестантом.

— Так я что, «мужик»? — искренне ужаснулся Отари.

— Получается, что да. Да ты себя сам так поставил, — продолжал «смотрящий», чуть более примирительно. — О чем я тебя ни спрашиваю — ничего толкового сказать не можешь. С жуликами нашими связи не имеешь, точно, не в падлу сказано, лунявый какой. Четвертый день на «хате», а жизнью нашей совсем не интересуешься. Кто же ты после этого есть? — После непродолжительной, но многозначительной паузы Анджапаридзе, перейдя на грузинский, по-доброму посоветовал: — Ты только в амбицию не впадай, не ты такой первый. Веди себя нормально, и все будет путем. «Мужиком» тоже можно прожить неплохо.

Шенгелая сглотнул слюну.

— А можно бы мне самому с этими паханами, которые на «спецу» сидят, связаться?

— Можно, конечно! Но они тебе то же самое скажут. А вот наколочку свою, — Гурам покосился на изображение змейки, обвивающей кинжал, — лучше тут как-нибудь сведи. С этапа на зону придешь, тебя сразу же спросят: мол, за наколку отвечаешь? Ты не ответишь, тебе и предъявят. Знавал я одного такого. Два часа ему дали, чтобы свести. То ли кольщика рядом не оказалось, чтобы затушевать, то ли инструментов… Так он электрокипятильником на своем теле выжигал. Так-то.

В этот же день Отари покинул привилегированную нижнюю «шконку» у окна, переехав на другое место, менее комфортное. Нары на третьем ярусе, так называемую «пальму», приходилось делить с семидесятилетним дедушкой-рецидивистом из Твери, татуированным с головы до ног, и молодым бритоголовым пацаном-первоходом из какой-то люберецкой бригады, спали в три смены. Естественно, о былом уважении не могло быть и речи. Настроение Шенгелая упало до нулевой отметки.

Новости с воли, передаваемые адвокатом, были противоречивыми.

Со слов защитника, Важа Сулаквелидзе уже знал о том, что в сизо 48/1 «крестника» не приняли за вора. Важа объяснял это интригами, которые якобы плетут русские жулики против кавказцев и Сулаквелидзе лично.

Но зато один из бойцов Шенгелая, участвовавших в наезде на фирму-должника, за достаточно скромное вознаграждение согласился взять вину на себя. Следствию было наплевать, кто именно пойдет «паровозом»: если есть преступный эпизод и есть человек, который во всем сознается, почему бы не взвалить весь груз на него?!

— Следствие подходит к концу, — сообщил защитник, — где-то через месяц дело передадут в суд. Крепитесь, Отари Константинович. Ваши друзья делают для вас все возможное. Я тоже. А теперь нам следует изменить тактику поведения на следствии. Вот, послушайте…

Легко сказать «крепитесь»! Особенно тут, в мрачном сизо, особенно без привычных атрибутов шикарной вольной жизни, особенно когда переступал порог тюремной «хаты» в одном качестве, а теперь вот среди простых «мужиков»…

Тем не менее Отари крепился.

Чтобы задобрить сокамерников и лично Гурама, несколько раз передавал, как и положено, на «общак» деньги, сигареты и продукты. Лавэ, табак и «бациллы», конечно же, были приняты, но отношение к «апельсину», снисходительное и чуть-чуть пренебрежительное, тем не менее осталось.

Это пренебрежение, сквозившее в интонациях, в жестах, зачастую просто во взглядах, все больше злило Шенгелая. От постоянного недосыпания, спертости воздуха и переживаний он осунулся, похудел, почернел. В интонациях Отари даже при разговоре со следователем и адвокатом сквозила скрытая агрессия.

Казалось, еще немного, и прорвется гнойник, назревший в душе Шенгелая, и агрессия эта, ядовитая и зловонная, выплеснется наружу.

Так оно и случилось.

Круг развлечений на любой «хате» сизо, как правило, невелик. Книги, газеты, телевизор, настольные игры «под интерес», рассказы о прошлой, вольной жизни. Иногда подследственные демонстрируют друг другу фотографии, переданные адвокатами или родными, — ночные клубы, казино, новомодные забугорные курорты. Впрочем, долго хранить фотографии в тюрьме считается дурной приметой. Фото, как правило, возвращают на свободу через тех же защитников или свояков.

Именно с фотографии все и началось.

Адвокат Шенгелая по просьбе подследственного передал несколько снимков: Отари в Испании, на роскошных пляжах Коста-Браво, Отари в Швейцарии, на модном горнолыжном курорте, Отари в Америке, в Диснейленде, Отари в Ялте, в бассейне интуристовской гостиницы…

На последней фотографии Шенгелая был запечатлен с двумя молодыми длинноногими девчонками. Он уже не помнил, кто они и откуда, не помнил даже их имен. Кажется, снял их там же, в «интуре», наврал с три короба, полежал с ними на пляже, а потом затащил к себе в номер, где по очереди отодрал обеих.

Так получилось, что ялтинский фотоснимок попался на глаза тому самому люберецкому пацану, с которым Шенгелая и делил нары на «пальме».

— Можно глянуть? — спросил он, косясь на снимок.

— Смотри, конечно, — буркнул Отари, протягивая карточку.

Люберецкий смотрел на фотографию долго, пристально, морща жирный лоб, как человек, который пытается что-то вспомнить. Наконец, растянув в резиновой улыбке толстые губы, произнес:

— Во, бля, наконец въехал! — толстый палец уперся в изображение девушки слева от Отарика. — Это же Катька, я с ней в одной школе учился! — говоривший хотел было еще что-то добавить, но Шенгелая некстати перебил его:

— Не знаю, где ты с ней учился, но в рот она берет классно!

Собеседник осекся.

— Что ты сказал?

— Говорю, скрипочка, минетчица она грамотная, — при воспоминании о групповухе в гостинице «Ялта» Отари сладострастно закатил глаза.

Широкая ладонь люберецкого легла на снимок.

— Постой, постой, в каком году, ты говоришь, это было?

— В прошлом. А что?

— Так вот где она, оказывается, слонялась! А говорила, к подруге в деревню под Рязань уехала, грибы собирать… Ты хоть знаешь, чья она сестра? Знаешь, какой у нее брат авторитетный?!