Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I

• Название: Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I
• Автор: Александр Наумов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1954

---

Узкій переулокъ былъ весь заполненъ массой народа; вдоль тротуаровъ ѣхали казаки съ пиками на перевѣсъ, съ обѣихъ сторонъ, образуя такимъ образомъ рядъ живой непроницаемой и весьма колючей изгороди. Въ серединѣ, между подобными казачьими стѣнками, какъ сельди въ боченкѣ толпились, другъ на друга наступая, застигнутые на сходкѣ, студенты, которыхъ казаки „гнали” сквозь строй по переулку по направленію къ Никитской улицѣ, причемъ при попыткѣ къ бѣгству казаки тотчасъ же покушавшагося подымали съ обѣихъ сторонъ кверху на свои пики, къ общей своей потѣхѣ и ужасу публики. При видѣ всего этого, я счелъ за болѣе благоразумное отказаться отъ мысли идти въ Университетъ и поспѣшилъ вернуться къ себѣ домой на Кисловку.

Уличные безпорядки разгорались все сильнѣй и ожесточеннѣе. Во многихъ частяхъ города стали раздаваться выстрѣлы, студенты начали вооружаться. Около Императорскаго Техническаго Училища произошло кровопролитное побоище, въ которомъ приняли участіе и Петровцы. Къ Университету были стянуты войска, расположившіяся на постой въ огромномъ сосѣднемъ манежѣ. Судьба Синявскаго была рѣшена: его исключили изъ Университета и сослали въ Туркестанъ въ дисциплинарный батальонъ. Брызгаловъ, какъ слышно, заболѣлъ нервнымъ потрясеніемъ и слегъ въ постель. За два дня репрессій студенчество не только не успокоилось, но стало вести себя еще нервнѣе и смѣлѣе.

Наступилъ Екатерининъ день — 24-ое ноября. Я рѣшилъ вновь попытаться съ утра пройти къ себѣ на лекціи. На улицахъ было тихо, пустынно и внѣшне видимо благополучно. Собралось насъ юристовъ-первокурсниковъ немного, несмотря на то, что долженъ былъ читать профессоръ А. И. Чупровъ лекцію по политической экономіи, на которыя обычно сходились всѣ студенты нашего курса.

Съ большимъ опозданіемъ вошелъ въ аудиторію блѣдный и взволнованный общій нашъ любимецъ — Александръ Ивановичъ, который, прежде чѣмъ приступить къ очередной своей лекціи, въ краткихъ, но искренне-сердечныхъ словахъ призывалъ своихъ слушателей къ успокоенію и благоразумію,. послѣ чего, поправивъ обычнымъ жестомъ свои золотыя очки, перешелъ къ изложенію „ученія о капиталѣ”. Но не успѣлъ онъ произнести нѣсколькихъ вступительныхъ словъ, какъ раздался въ дверяхъ необычайный шумъ, послышались громкіе голоса съ требованіемъ отпереть двери, почему-то оказавшіяся запертыми. Наконецъ, двери были вышиблены и въ нашу аудиторію ввалилась толпа постороннихъ студентовъ, требовавшихъ прекращенія лекцій и слѣдованія за ними въ рядомъ расположенную актовую залу для участія на всеобщей сходкѣ. Деликатный А. И. Чупровъ трясущимся отъ волненія голосомъ просилъ ворвавшихся лицъ удалиться и не мѣшать начатой имъ лекціи, къ чему присоединились и всѣ мы, столпившіеся вокругъ нашего профессора, но на это раздались еще большіе крики съ угрозами по адресу всѣхъ насъ и самаго Чупрова, который въ концѣ концовъ махнулъ рукой, собралъ свои бумаги и, понуря голову, вышелъ въ двери, ведущія въ библіотеку.

За нимъ слѣдомъ пошли многіе изъ насъ, и я въ томъ числѣ. Тяжело было видѣть и воочію испытывать грубое насиліе кучки наглецовъ надъ мирнымъ отправленіемъ своихъ обязанностей гуманнѣйшимъ и достойнѣйшимъ профессоромъ Чупровымъ.

Александръ Ивановичъ вскорѣ насъ покинулъ, мы же всѣ попали прямо въ актовый залъ, наполовину заполненный студентами, входившими въ помѣщеніе прямо со двора, въ верхнихъ одеждахъ, фуражкахъ, съ папиросами въ зубахъ.

Судьба меня столкнула лицомъ къ лицу съ графомъ Владиміромъ Алексѣевичемъ Бобринскимъ, тоже первокурсникомъ, и мы вмѣстѣ были невольно втянуты въ общую лавину разсаживавшихся по мѣстамъ студентовъ. Оказалось, что попали мы на сходку, оффиціально разрѣшенную самимъ Попечителемъ, на которую онъ самъ рѣшилъ пріѣхать для личныхъ переговоровъ съ представителями московскаго студенчества по поводу всѣхъ возникшихъ недоразумѣній и безпорядковъ. Мы съ Бобринскимъ были со всѣхъ сторонъ совершенно стиснуты массой народа, представлявшую собой сплошное море головъ и спинъ, причемъ первоначально вся эта тысячная толпа вела себя сравнительно умѣренно и спокойно, очевидно, въ ожиданіи появленія самого попечителя.

Время шло, нетерпѣніе наростало, графъ Капнистъ не появлялся. Многоголовый молодой организмъ еле сдерживалъ себя — психологіей его пренебрегали, а въ концѣ концовъ, и вовсе по наболѣвшему мѣсту остріемъ провели: вмѣсто Капниста, со всѣхъ сторонъ актовой залы появились синіе жандармскіе мундиры съ шашками наголо. При видѣ ихъ, вмѣсто ожидавшагося попечителя, зала, какъ одинъ человѣкъ ахнула... Раздались свистки и возгласы: „Долой охрану!” — „Стыдно!” и пр. Шумъ ежеминутно наросталъ сильнѣе, общее настроеніе становилось крайне возбужденнымъ, и вотъ какъ разъ въ это время (нарочно нельзя было придумать худшаго момента!) — въ главныхъ дверяхъ появляется самъ графъ Капнистъ въ сопровожденіи цѣлой свиты опять-таки жандармскаго окруженія — одѣтый въ вицмундиръ съ лентой черезъ плечо.

Раздалось чье-то властное изъ среды студенчества приказаніе: „Тише! Молчать!” Зала стихла, и попечитель, поднявшись на каѳедру, прошелъ въ нишу. Мы съ Бобринскимъ сидѣли зажатые въ заднихъ рядахъ и еле видѣли издали фигуру Капниста.

При общей тишинѣ тотъ же звучный голосъ обратился къ попечителю съ слѣдующимъ заявленіемъ: „Господинъ попечитель, мы, студенты Московскаго Университета, предъявляемъ въ Вашемъ лицѣ своему учебному начальству три требованія, которыя просимъ удовлетворить: 1)Удалить ненавистнаго намъ зсѣмъ инспектора Брызгалова. 2) Смягчить участь студента Синявскаго. 3) Отмѣнить новый Университетскій Уставъ, возстановивъ прежній”.

Сказано это было отчетливо и такъ громко, что каждое слово доходило и раздавалось въ ушахъ слушателей во всемъ огромномъ помѣщеніи. По окончаніи этого заявленія, въ залѣ раздались долго несмолкавшіе единодушные аплодисменты. Но тотъ же повелительный голосъ вновь заглушилъ всѣхъ и послышался его громкій призывъ: „Тише, товарищи! Господинъ попечитель хочетъ говорить!” Въ залѣ водворилась мертвая тишина — всѣ очевидно съ нетерпѣніемъ ждали мудраго примирительнаго отвѣта.

Видимая нами издали маленькая фигура въ лентѣ съ чиновными круглыми бакенами и краснымъ волнующимся упитаннымъ лицомъ что-то стала, картавя, говорить, при этомъ столь неразборчиво и тихо, что мы лишены были возможности что-либо слышать... Но вдругъ передъ нашими глазами свершилось нѣчто невѣроятное и совершенно непредвидѣнное. Вся передняя часть студенчества внезапно сорвалась съ мѣстъ, со свистомъ, руганью и крайнимъ озлобленіемъ полѣзла впередъ по направленію къ нишѣ, задніе ряды стали наваливаться на передніе; люди съ поднятыми кулаками вскакивали одинъ на другого на плечи и, по спинамъ безцеремонно переходя, всѣ устремились къ тому же одному мѣсту — нишѣ, гдѣ стояла каѳедра съ попечителемъ.

Мы съ Бобринскимъ почуяли во всемъ этомъ столь стихійное и грозное, что, не сговорившись, инстинктивно потянулись къ выходу, для чего тоже пришлось перешагивать черезъ спины сосѣдей. Не забуду мелькнувшей при этомъ передъ нашими глазами тяжелой сцены: въ глубинѣ зальной ниши виднѣлась несчастная фигура Капниста, измятаго, разодраннаго, котораго, однако, успѣла окружить вооруженная стража, бросившаяся отъ главныхъ выходныхъ дверей къ нему на выручку. Мы съ Бобринскимъ смогли пройти эти двери незамѣченными, вышли на площадку, а затѣмъ на университетскій дворъ, переполненный полицейскими чинами. При выходѣ на улицу мы предъявили свои билеты и были выпущены на свободу. Нашъ незамѣченный выходъ изъ актовой залы явился обстоятельствомъ особаго нашего блаполучія и счастья.

На той же площадкѣ, спустя можетъ быть минуту послѣ нашего выхода, огромнымъ вооруженнымъ нарядомъ жандармовъ отбирались билеты отъ всѣхъ остальныхъ выходившихъ изъ залы студентовъ, и въ тотъ же день всѣ участники этой злосчастной сходки, окончившейся избіеніемъ Попечителя Округа, отправлены были въ Бутырскую тюрьму на высидку.

Впослѣдствіи мы узнали причину столь внезапнаго и ожесточеннаго озлобленія студентовъ противъ гр. Капниста. Оказалось, что въ отвѣтъ на предъявленныя ему требованія студенчества, онъ будто бы сказалъ слѣдующее: „Мнѣ трудно въ такой обстановкѣ обсуждать затронутые вами вопросы, тѣмъ болѣе, что, на мой взглядъ, большинство собравшихся здѣсь студентовъ представляетъ изъ себя не больше, какъ стадо барановъ”... Далѣе ему не дали договорить и произошло то, что мною описано, выше...

Университетская жизнь была въ корнѣ нарушена. Лекціи прекратились. Сами профессора раскололись на два лагеря: одни стояли за уступки и за принятіе мѣръ къ мирному улаженію безпорядковъ, другіе — за неукоснительное примѣненіе самыхъ рѣшительныхъ репрессивныхъ мѣръ.

Во всѣхъ университетскихъ городахъ происходило то же почти, что и въ Москвѣ, причемъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ противъ студенчества наростало возбужденіе среди простонародья. Начались случаи избіенія студентовъ, не безъ содѣйствія во многихъ случаяхъ самой полиціи. Всѣ районы въ Москвѣ, гдѣ находились высшія учебныя заведенія, были оцѣплены войсками, по главнымъ улицамъ разъѣзжали патрули. Тюрьмы изо дня въ день заполнялись новыми партіями студентовъ. Въ „Бутыркахъ” стала издаваться особая студенческая газета, а среди интеллигентной столичной молодежи возникло своего рода „паломничество” по мѣстамъ заключенія, куда носили ѣду, книги, журналы и пр.