Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I

• Название: Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I
• Автор: Александр Наумов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1954

---

Замолкнувъ, я на нее взглянулъ и сердце подсказало весь радостный смыслъ, скрытый подъ этими иниціалами. Невольно прильнувъ къ ея рукѣ, я почувствовалъ ея торопливый поцѣлуй въ голову... Въ это время къ намъ въ комнату стали входить. Быстрымъ движеніемъ руки Маня стерла написанное, незамѣтно сняла висѣвшій на ея браслетѣ брелокъ въ видѣ пчелки и передала мнѣ, сказавъ: „Возьми на счастье”...

Все остальное время пребыванія моего въ Китовкѣ, охваченный избыткомъ безудержнаго счастья, я провелъ въ безпредѣльно-радостномъ настроеніи, ни на одно мгновенье стараясь не упускать изъ виду дорогое для меня существо, съ которымъ, къ общей нашей досадѣ, мнѣ не пришлось болѣе быть наединѣ. 1

Но время шло... Гости собрались разъѣзжаться... Луна взошла и, какъ сказочно-мощный электрическій фонарь, освѣщала свѣжій снѣжный покровъ россійскаго деревенскаго простора. Начались взаимныя прощанья, слышались веселыя пожеланія, шумъ, хохотъ...

Одѣвшись въ сѣрый полушубокъ, съ каракулевой шапкой на головѣ, я сталъ помогать то тѣмъ, то другимъ усаживаться въ широкія сани. Въ Китовку я пріѣхалъ съ Александромъ Ухтомскимъ на его тройкѣ и разсчитывалъ съ нимъ же вернуться обратно.

Но вотъ, къ крыльцу безъ бубенцовъ, но на могучемъ ходу кровныхъ „Орловскихъ” красавцевъ, подкатываетъ вороная тройка... Лихой кучеръ мастерски осаживаетъ послушныхъ ему лошадей. Не успѣли конюха раскрыть мѣховую полость, какъ одѣтая въ полушубкѣ и сѣрой каракулевой шапочкѣ Маня Бѣлякова быстро впрыгнула въ поданныя сани и, вскинувъ на меня своими горящими карими глазами, быстро и тихо промолвила: „Саша, садись!” — Броситься къ ней въ сани было дѣломъ одной секунды... Раздался затѣмъ властный приказъ барышни: „Пошелъ!” и застоявшіеся рысаки понесли насъ плавной рысью въ бѣлесоватую полевую даль сказочно освѣщенную полной луной, единственной свидѣтельницей нашего, тогда беззавѣтнаго, молодого счастья... И вотъ — въ эту нашу съ Маней совмѣстную поѣздку отъ Китозки до Репьевки, въ эту дивную лунную зимнюю ночь рѣшилась вся моя дальнѣйшая участь, судьба всей моей будущей жизни и дѣловой карьеры... На то видно была воля Божья.

Прижавшись близко другъ къ другу и закрывшись почти съ головой огромной мѣховой полостью, мы успѣли обо многомъ наговориться, а главное остановиться на одномъ основномъ рѣшении — поженившись, поселиться въ деревнѣ. Въ этомъ отношеніи Маня была неумолима, доказывая мнѣ, что пользу, которую я хочу принести простому народу, возможно наиболѣе полно осуществить именно, живя въ деревнѣ, среди самого населенія.

Узнавъ, что Борисъ Тургеневъ предлагалъ мнѣ должность земскаго начальника, она посовѣтовала мнѣ воспользоваться этимъ и немедленно принять такое назначеніе. „Благословись и рѣшай, а тамъ и заживемъ счастливо!” Съ этими напутственными словами разсталась со мной моя новонареченная невѣста у подъѣзда Репьевскаго флигеля, сама торопясь къ себѣ домой въ Нагаткино — былъ поздній часъ...

Вошелъ я къ себѣ, и, не зажигая свѣта, сѣлъ къ окну, да такъ и оставался до утра въ какомъ-то невольномъ оцѣпенѣніи, чувствуя всѣмъ своимъ юнымъ существомъ, что произошло со мной что-то небывалое, неожиданно-серьезное. Было на душѣ у меня тогда и радостно, и страшно...

Думала ли, предполагала ли ты, дорогая Маня, тогда, въ ту чудную ночную нашу поѣздку, что возымѣвъ силу надо мной, ты принесла мнѣ столько добра и счастья, направивъ своимъ любовнымъ совѣтомъ всю мою послѣдующую жизнь на дѣйствительно вѣрный путь служенія русскому народу и на устроеніе моего семейнаго счастья?!...

Противъ нашего съ Маней желанія, „жениховство” наше, какъ-то само собой, сдѣлалось достояніемъ окружавшей насъ близкой родственной среды... Я поспѣшилъ вернуться въ Головкино къ отцу съ намѣреніемъ съ нимъ обо всемъ переговорить и просить его благословенія. Мама была въ то время въ Москвѣ — ей я написалъ соотвѣтствующее письмо.

Отецъ отнесся къ моей женитьбѣ одобрительно, особенно, когда узналъ мое перерѣшеніе относительно устройства будущей моей жизни и службы. Переѣздъ мой изъ столицы въ земскіе начальники нашего родного Ставропольскаго уѣзда по близости къ нему былъ, видимо, ему очень по душѣ, главнымъ образомъ по тѣмъ соображеніямъ, что тогда и мама вернулась бы на жительство къ нему въ Головкино и стала бы раздѣлять его одиночество.

Рѣшено было вмѣстѣ ѣхать къ Бѣляковымъ въ Нагаткино для переговоровъ болѣе оффиціальнаго характера съ тетей Марьей Ивановной, у которой я долженъ былъ также просить согласія и благословенія на бракъ съ Маней. Все это произошло въ началѣ декабря того же 1892 года.

Проѣздомъ изъ Головкина въ Нагаткино, въ Симбирскѣ я вторично встрѣтился съ Борисомъ Тургеневымъ, и въ этотъ разъ, къ немалому его изумленію и видимой радости, я ему заявилъ, что я передумалъ и рѣшилъ послѣдовать его совѣту — идти въ свой уѣздъ въ земскіе начальники на освободившуюся вакансію. Борисъ меня крѣпко обнялъ, и помню, какъ бьюшіе тогда въ Троицкой гостинницѣ нѣкоторые ставропольцы удивительно тепло и дружески привѣтствовали мое согласіе вернуться въ ихъ среду для совмѣстной земской работы. Меня это въ сильной степени тронуло, подбодрило, и оба довольные — отецъ и я — продолжили свой путь къ Бѣляковымъ, предварительно совмѣстно съ Тургеневымъ оформивъ все необходимое для подачи прошенія Самарскому Губернатору. Жребій былъ брошенъ!

6 декабря въ Бѣляковской семьѣ въ Нагаткинѣ праздновался Николинъ день: старшій братъ Мани - Николай Ѳеодоровичъ справлялъ свои именины. Въ этотъ день былъ разговоръ родителей между собой. Все шло благополучно, лишь тетушка Леонида Афанасьевна затащила меня въ свою комнату, вытаращила на меня свои черные, круглые глаза и грозно спросила: „Александръ, да ты понимаешь ли, что такое женитьба? Имѣй въ виду, что это очень серьезное дѣло. Вѣдь это на всю жизнь рѣшеніе! Тебѣ еле минуло 24 года! Отдаешь ли ты себѣ въ этомъ отчетъ и любишь ли ты Маню настолько, чтобы быть ей достойнымъ мужемъ? Все это вышло у васъ такъ внезапно и неожиданно, что я боюсь за васъ обоихъ, хотя обоихъ и люблю!”

Съ этими словами она меня обняла, прослезилась и, не дождавшись моего отвѣта, шумно вышла изъ комнаты, сама не сознавая, какое чувство заронила въ моемъ мозгу и сердцѣ своими жуткими вопросами. Искренно любившая насъ обоихъ, тетя Леля, сама того не желая, посѣяла въ тотъ краткій со мной разговоръ сѣмена, которыя потомъ разрослись въ роковыя для меня сомнѣнія. Но тогда, въ круговоротѣ и туманѣ внезапно охватившихъ маня событій, отъ нихъ я отмахнулся, догналъ тетушку, нагнулся къ уху и прошепталъ: „Люблю я Маню безъ ума!” Она же лишь пригрозила мнѣ пальцемъ и наставительно промолвила: „Ну, смотри!”

Семейнымъ совѣтомъ рѣшено было, пока я отъ мамы ничего не получу или съ ней не свижусь (я долженъ былъ вскорѣ возвращаться въ Москву на службу), оффиціально о нашей помолвкѣ не объявлять.

За столомъ пили молча за наше здоровье, и тѣмъ дѣло кончилось.

На другой день утромъ мы съ отцомъ уѣхали — каждый во-свояси... Онъ опять вернулся въ свое Головкино, я же отправился въ Москву къ мамѣ и своимъ дѣламъ...

Чѣмъ дальше отъѣзжалъ я отъ Симбирска, тѣмъ больше начиналъ сознавать всю значительность случившихся со мной событій, совершенно выбившихъ меня изъ колеи. Давно ли, думалось мнѣ въ моемъ дорожномъ одиночествѣ, и тѣмъ настойчивѣе, чѣмъ ближе подъѣзжалъ къ Москвѣ — по тому же пути я слѣдовалъ изъ Бѣлокаменной, и могъ ли я предполагать, что черезъ какой-нибудь мѣсяцъ съ небольшимъ возвращусь обратно женихомъ, да еще будущимъ земскимъ начальникомъ. Послѣднее обстоятельство какъ-то стало укладываться все больше и больше въ моей головѣ: оно соотвѣтствовало всему моему сложившемуся дѣловому жизненному плану.

Въ отношеніи же моего неожиданнаго жениховства — изо-дня-на день разросталось во мнѣ чувство довольно сложнаго свойства: съ одной стороны, я сознавалъ себя несомненно счастливымъ, но съ этимъ рядомъ возникали у меня всевозможные сомнѣнія и страхи за будущее: до сихъ поръ о бракѣ своемъ я никогда не думалъ. Случилось наше съ Маней объясненіе въ памятный вечеръ 22 ноября столь внезапно, и оба мы такъ неудержимо поддались цѣликомъ охватившему насъ взаимному чувству, что хладнокровное, разсудочное отношеніе ко всему этому стало у меня появляться незамѣтно, но настойчиво, спустя лишь нѣкоторое время въ иной — прежней обстановкѣ.

Съ такими настроеніями вернулся я къ себѣ домой въ Москву, и первымъ долгомъ обо всемъ подробно повѣдалъ своей родимой. Мама отнеслась къ моему неожиданному жениховству и крутой перемѣнѣ всей предполагавшейся служебно-дѣловой карьеры нѣсколько иначе, чѣмъ отецъ.

Ничего не имѣя противъ брака моего съ Маней, которую она съ дѣтства хорошо знала и любила, мама въ очень деликатной формѣ намекала на мою молодость и высказывала свои опасенія, какъ бы ранняя женитьба не связала меня на первыхъ порахъ моей самостоятельной службы, искренно, вмѣстѣ съ тѣмъ, жалѣя о томъ, что я измѣнилъ первоначальному намѣченному мною жизненному плану и долженъ буду покинуть Москву.