Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I

• Название: Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I
• Автор: Александр Наумов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1954

---

Въ оба вечера послѣ спектакля, по желанію Веригиной, нѣкоторыя участвовавшія лица оставались въ своихъ театральныхъ костюмахъ, между прочими, и мы съ очаровательной Араповой продолжали красоваться въ нашихъ нарядныхъ парчевыхъ русскихъ одѣяніяхъ и, сидя вмѣстѣ на парадномъ ужинѣ, привлекали на себя всеобщее вниманіе.

До сихъ поръ остался у меня на памяти характерный для свѣтской, но искренней и милой Софьи Александровны Араповой вопросъ, тихо обращенный ко мнѣ въ то время, когда мы съ ней рядомъ сидѣли за стариннымъ серебромъ и золотомъ убраннымъ столомъ: „Привѣтствую отъ души Вашъ успѣхъ — сказала мнѣ „Царевна” — „вниманіе къ Ваікъ Be* ликаго Князя извѣстно всѣмъ... Скажите! неужели послѣ всего этого Вы все-таки оставите насъ, бросите Москву и уѣдете Богъ знаетъ куда, въ какую-то Вашу самарскую глушь, іна вратахъ которой навѣрное изображены страшные слова: „Lasdate ogni speranza, voi chentrate?!...“ На эту тему милая Софья Александровна продолжала говорить мягко, но съ тѣмъ же настойчивымъ укоромъ и въ послѣдующій день нашего совмѣстнаго съ ней пребыванія на folie journce у той же радушной Веригиной, завершившимся столь же удачнымъ повторнымъ спектаклемъ и столь же великолѣпнымъ ужиномъ, на которомъ мы съ ней тоже сидѣли вмѣстѣ въ нарядныхъ нашихъ костюмахъ.

Веселье этого памятнаго для меня воскресенья — 7 февраля 1893 г. было таково, что оно по справедливости могло быть названо „безумнымъ днемъ”, а само воскресенье, приходившееся на масленницу передъ Великимъ постомъ, оказалось для меня скорѣе„прощальнымъ”, чѣмъ „прощенымъ”, ибо, скрѣпя сердце, приходилось надолго разставаться съ радушной, близкой мнѣ Москвой и отправляться въ ту глухую нет извѣстность, о которой „Царевна Ксенія” такъ много страшнаго старалась мнѣ наговаривать....

Дѣло прошлое! Нелегко все это было мнѣ въ то время перекосить, чувствовалъ я, что и мама раздѣляла мнѣніе московскаго общества и была склонна удержать меня въ привычной для нея московской обстановкѣ. Борьба во мнѣ шла не малая, но побѣдилъ, въ концѣ концовъ, голосъ сознаннаго долга.

Простившись 7 февраля 1893 г. съ шумной, баловавшей меня своимъ вниманіемъ Москвой, я снялъ надолго бальный фракъ и свой парчезый кафтанъ Царевича, замѣнивъ на многіе годы русскимъ полушубкомъ и помѣщичьей поддевкой... до той поры, когда затѣйницѣ-судьбѣ не пришло въ голову, спустя десятокъ съ небольшимъ лѣтъ, одѣть меня-деревеньщину въ золотой придворный мундиръ...

Выѣхалъ я въ Самару 10 того же февраля въ свой уѣздъ, на новую служебно-дѣловую жизнь, подсказанную въ памятный вечеръ 22 ноября любовнымъ совѣтомъ дорогого моего друга дѣтства — Мани Бѣляковой. Что же касается нашихъ личныхъ съ ней, установившихся съ того же вечера 22 ноября, взаимныхъ отношеній — жениха и невѣсты, — то для выясненія ихъ я вынужденъ буду вернуться въ своихъ воспоминаніяхъ къ періоду, нѣсколько предшествовавшему моему отъѣзду изъ Москвы въ Самару.

Какъ я ранѣе имѣлъ случай отмѣтить, то состояніе моего жениховства, съ которымъ я пріѣхалъ въ Москву послѣ разлуки нашей съ Маней, нельзя было назвать только радостнымъ: на ряду съ испытываемымъ счастьемъ, я мало-по-малу сталъ поддаваться возникавшимъ въ моей головѣ сомнѣніямъ. И, чѣмъ дольше я жилъ въ своей прежней московской обстановкѣ, чѣмъ чаще и ближе вращался въ средѣ своихъ многочисленныхъ друзей и знакомыхъ, тѣмъ сильнѣе сомнѣнія эти росли во мнѣ и углублялись...

Въ концѣ концовъ, передо мной вставалъ во всей своей остротѣ вопросъ, имѣлъ ли я право считаться женихомъ, чувствуя, что чары юной, свободной, холостой жизни для меня еще не совсѣмъ прошли?!

Мы съ Маней вели переписку. Дѣвушка она была умная и чуткая. Чувства мои къ ней оставались тѣми же, какъ и ранѣе; писалъ я ей все откровенно, иначе по отношеніи къ ней я не могъ и не умѣлъ поступать... Наличность возникавшихъ у меня колебаній, очевидно, до извѣстной степени, начинала сказываться въ тонѣ и самомъ содержаніи моихъ писемъ.

Въ то время по рукамъ ходило появившееся новое произведеніе Льва Толстого — „Крейцерова Соната”. Находясь подъ впечатлѣніемъ только-что прочитанной повѣсти, я написалъ Манѣ письмо, полное своихъ но поводу нея размышленій }і выводовъ. На это я получилъ отъ нея отвѣтъ, содержаніе котораго заставило меня, серьезнѣе, чѣмъ когда либо, задуматься надъ создавшимся положеніемъ.

Въ моей критикѣ Толстовскаго произведенія Маня усмотрѣла нѣкоторое сопоставленіе съ моей стороны того, что у насъ съ ней произошло въ памятный китовскій вечеръ 22 ноября. Въ концѣ письма она меня спросила — такъ ли это? И, если это такъ, то не лучше ли намъ обоимъ во время одуматься?! Отвѣчать на это Манѣ поспѣшно, сгоряча, хорошенько не продумавъ, я не могъ.

День шелъ за днемъ, голова горѣла отъ непривычныхъ для меня житейскихъ размышленій и всяческихъ сомнѣній, а въ частыхъ бесѣдахъ съ мамой прямого отвѣта я не находилъ. Словомъ, мучился я не мало...

Помнится мнѣ день (въ половинѣ января 1893 г.), особенно для меня тягостный, когда я, наконецъ, рѣшился высказать Манѣ все то, что лежало у меня на сердцѣ, предоставивъ дальнѣйшую нашу судьбу на ея рѣшеніе. Прежде, чѣмъ изложить ей это все въ письмѣ, я рѣшилъ пройтись и еще разъ предварительно обдумать его содержаніе...

Спустившись по Воздвиженкѣ, пройдя Боровицкія ворота, весь поглощенный своими мыслями, я неожиданно для самого себя очутился передъ старенькой, небольшой церковкой, пристроенной къ одной изъ кремлевскихъ крѣпостныхъ башенъ, передъ которой стояла кучка бѣднаго люда, истово молившагося на большую икону, написанную на одной изъ стѣнъ самаго входа. Оказывается, вмѣсто того, чтобы изъ Боровицкихъ воротъ идти обычнымъ, верхнимъ путемъ, ведущимъ мимо Кремлевскаго Дворца къ Спасскимъ воротамъ, я незамѣтно для самого себя, прошелъ изъ Боровицкихъ воротъ нижней дорожкой, ведущей прямо къ церкви „Благовѣщенія, что на Житномъ Дворѣ”, въ которой обрѣталась, чтимая въ Москвѣ и во всей Россіи, чудотворная икона „Божьей Матери Нечаянной Радости”, копія которой изображена на стѣнѣ входныхъ церковныхъ сѣней.

Опомнившись и разспросивъ, что это за церковь, передъ которой я такъ неожиданно впервые въ своей жизни очутился, я вошелъ въ нее и прослушалъ общій молебенъ передъ чудотворной иконой... Давно я такъ искренно и горячо не молился... Моя просьба была одна — чтобы Господь помогъ, такъ или иначе, разрѣшить мои сомнѣнія...

Вмѣстѣ съ толпой подошелъ я къ небольшой древней, потемнѣвшей отъ времени чудотворной иконѣ и, прикладываясь къ ней, я какъ бы всего себя отдавалъ волѣ Божіей... Не забуду только одного — выйдя изъ церкви, я чувствовалъ полное душевное облегченіе и необычайно бодрое настроеніе.

Я пошелъ быстрыми шагами домой, гдѣ меня встрѣчаетъ мама и передаетъ мнѣ писеьмо съ хорошо знакомымъ почеркомъ. Содержаніе его положило конецъ всѣмъ моимъ сомнѣніямъ и всяческимъ опасеніямъ за будущее.

Не дождавшись отъ меня отвѣта на тревожившіе и ее тѣ же вопросы, Маня, въ сердечно-дружескомъ тонѣ, сама взяла на себя иниціативу въ своемъ письмѣ возстановить наши прежнія лишь любовно-братскія отношенія, освободивъ себя и меня отъ послѣдствій, возникшихъ подъ вліяніемъ временнаго остраго нашего взаимнаго увлеченія. Умная, чуткая и правдивая, Маня — вся сказалась въ этомъ послѣднемъ, полученномъ отъ нея письмѣ...

Этимъ закончилось наше кратковременное жениховство, оставившее, однако, рѣшительный и, какъ оказалось впослѣдствіи, благотворный слѣдъ на всю мою дальнѣйшую и дѣловую, и личную жизнь. Маня сама отошла отъ меня, но успѣла направить меня такъ, какъ хотѣла, — именно на службу въ деревню, въ непосредственной близости къ тому населенію, которое такъ нуждалось въ добромъ совѣтѣ и честной защитѣ...

Помимо этого, въ той же деревнѣ, куда я попалъ опять-таки благодаря Манѣ, я нашелъ ту подругу всей послѣдующей моей жизни, которая всегда и вездѣ давала мнѣ всю полноту истиннаго семейнаго счастья.

Вотъ уже 30 лѣтъ, какъ я женатъ, и память о Манѣ, насъ съ женой невольно соединившей, въ наішихъ сердцахъ и помыслахъ неизмѣнно остается священной. Мы ее чтимъ, часто вспоминаемъ и молимся за ея упокой...

Скажу нѣсколько словъ о судьбѣ незабвенной Мани. Приблизительно черезъ годъ послѣ всего мною описаннаго она вышла замужъ за богатаго симбирскаго помѣщика Бориса Нечаева, обычно проживавшаго заграницей или въ Петербургѣ... Зная характеръ и склонности Мани, для меня этотъ бракъ до сихъ поръ совершенно необъяснимъ. Нечаевъ пользовался неважной репутаціей и ненавидѣлъ деревню: въ результатѣ Маня вынуждена была проживать на заграничныхъ курортахъ, наряжаться въ парижскіе туалеты и вести свѣтскую жизнь. По тѣмъ или другимъ причинамъ, она стала быстро хирѣть и гаснуть...

Послѣ памятнаго для меня 1892 года мы съ Маней встрѣтились лишь дважды — въ первый разъ, спустя года четыре, я ее случайно видѣлъ въ Симбирскѣ, въ домѣ Ухтомскихъ... Измѣнилась бѣдная Маня до неузнаваемости — похудѣла и рѣзко состарилась. Другъ другу мы ничего, кромѣ привѣтствія, не успѣли сказать — она торопилась садиться въ коляску, чтобы ѣхать къ матери, въ Нагаткино...