Анатолий Злобин - Память Земли

• Название: Память Земли
• Автор: Анатолий Злобин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Солдат идет по земле, копает в ней щели, окопы, блиндажи. Идет солдат по земле, зарывается в землю, и земля иногда спасает его, иногда нет. Идет солдат по земле и пашет ее солдатской лопатой, орошает солдатской кровью. И выкопает солдат последний окоп, и останется в нем навсегда - земля все равно укроет его и схоронит, потому что это земля, которая родила и дала жизнь, и только она вправе забрать ее. И тогда другие солдаты будут продолжать идти по земле, вскапывать ее и орошать своей кровью... И вся родная русская земля от севера до юга изрыта окопами и засеяна жизнями, потому что по этой земле прошла война и прошли солдаты.

- Сколько их! Сколько! - то с удивлением, то с испугом восклицал Евгений. - Вам ни за что не найти.

Парень сорок девятого года рождения, он и знать не знал, что такое война. Это обстоятельство, однако, не мешало ему быть уверенным, что мне ни за что не найти своего окопа и что вообще вся эта поездка - безнадежное дело.

За несколько часов мы проехали полтораста километров. Чтобы пройти этот путь на войне, потребовалось полгода, и на каждом километре мы теряли боевых друзей. И сейчас еще видно, как трудно было нам тогда идти. Старые линии окопов, воронки от бомб и снарядов рассказывали об этом. А на опушках, на дорогах, у околиц стояли скорбные фигуры, смотрящие в землю, или обелиски со звездами, или просто кресты - это мертвые рассказывали о том, как худо пришлось им на этой земле.

Земля помнит.

Земля помнит все. А люди уже успели забыть. Опять люди в военной форме маршируют на улицах немецких городов. И черный атомный гриб вздымается над планетой. И реактивные бомбовозы гудят над мирными городами Европы, и смертельный огонь затаился в люках. А из морской пучины, взорвав спокойную гладь воды, выходит "Поларис", и белый дымный след длинно стелется в ясном небе. А где-то кнопка есть, которую нажать ничего не стоит, и тогда огнем вспыхнет земля.

- Еще не поздно, - говорит склоненная гипсовая фигура на обочине, и пусть живые услышат этот голос.

Тяжелой кровью был завоеван мир, и от живых зависит сохранить его. И на обширных дорогах Европы стоят такие же склоненные гипсовые фигуры, распятья, кресты - и надписи под ними на двунадесяти языках: "Люди, помните".

Земля помнит - и люди должны учиться у земли не забывать. Иначе напрасно легли в землю погибшие.

3

У каждого солдата был свой заветный окоп, а то и просто ложбинка, кочка, крепкий пенек - все годилось в дело солдату.

Однажды мы жили в окопе, что был под стать подземному дому. То был просто выдающийся окоп, с накатом из толстенных бревен, с подземными проходами к соседям. Он был вырыт в горе и не оставил в душе никакого следа, кроме ощущения сырости и сумрака. Я прожил в том окопе несколько недель и ни один снаряд не разорвался вблизи: даже немцы понимали, что это не простой окоп, а выдающийся и нет никакого смысла тратить на него снаряды. Мы как раз проезжали по тем высотам, где был вырыт тот окоп, я равнодушно поглядывал по сторонам, потому что солдатская память моя безмолвствовала.

- Разве не все равно, - спрашивал Евгений, - какой окоп? Вон их сколько. И все похожи. - Он был избалован общесоюзными и областными дорогами, ему не улыбалось мотаться по военным.

- Перепахали вас давно, - решительно заключил он.

И в самом деле, тот окоп, к которому я стремился, был плохонький, захудалый, более того, провинциальный, ибо располагался далеко в стороне от заглавных битв минувшей войны.

Но, как известно, солдат не выбирает своего окопа, равно как и той битвы, в которой он сражается. Поэтому я утверждаю, что наш ничем не примечательный окоп был историческим окопом хотя бы потому, что он спас жизнь в этом бою мне и четырем моим товарищам. Не всякая пуля запоминается на войне, а только та, которая летит в тебя. Мы лежали в этом окопе под зверским обстрелом и мечтали, когда на землю придет тишина, и тогда мы снова вернемся сюда и будем слушать тишину.

Если бы даже не было других причин, я все равно обязан был бы прийти к этому окопу, потому что двоим из пяти уже никогда не сделать этого, третий был тяжко ранен, а след пятого затерялся вскоре после войны. И было еще одно - нечто тревожное, неясное: я будто бы что-то забыл там, в окопе, и мне казалось, если я вернусь к нему, то вспомню это очень важное, может быть самое главное из того, что нужно помнить о войне.

Мы вырыли его короткой августовской ночью. Сначала нас было четверо командир батареи капитан Пушко, командир отделения связи сержант Лукьяненко, разведчик Абраменко и я - командир взвода. Копали молча и сосредоточенно и успели еще отдохнуть перед рассветом. Я лежал на спине и смотрел, как гаснут большие августовские звезды.

А утром начался обстрел берега. Сначала пристрелочный, а потом беглый, все сильней и сильней. Похоже было, что немцы собираются уходить и оттого не жалеют снарядов и шпарят вовсю. Мы вжимались в землю при каждом близком разрыве и радовались, что у нас такой глубокий окоп и что вырыт он на правильном месте, на пологом склоне, спереди и справа его прикрывали складки местности так, что для нас были опасны только те снаряды, которые падали позади или слева. Еще, разумеется, следовало опасаться прямого попадания в окоп.

Обстрел усиливался. В окоп спрыгнул подполковник Безбородов, командующий артиллерией бригады. Нас стало пятеро. Командующему казалось, что мы вяло стреляем, он сурово покрикивал, а потом падал ниц вместе с нами, пережидая снаряд, и снова принимался покрикивать. Мы нащупали батареи на том берегу, после этого немцы обнаружили нас и снаряды посыпались, как из рога изобилия: видно мы крепко досадили им. Словом, все шло так, как и должно идти на войне...

Евгений смирился со своей судьбой и перестал проклинать военные дороги. Мы ехали старым заброшенным большаком, который никуда не вел и обрывался насыпью у реки. Моста не было, и я никак не мог припомнить, чтобы он был тут прежде. Вдоль берега были видны следы окопов, но в них лежали другие солдаты, и мне эта земля ничего не говорила. Мы с трудом развернулись на узкой насыпи и поехали назад.

Река Великая часто петляла по широкой низкой долине. Серебряные полосы воды то тут, то там просматривались за луговинами, по берегу как попало раскиданы деревушки, а за ними далекая темная полоска леса. Я смотрел вокруг, ничего не узнавал и начинал прятать глаза от Евгения, чтобы не выдать растерянности.

...И снова в землю вонзался отвратительный острый вой, мы припадали к земле, вжимались в нее руками, грудью, щекой, сердцем; мы будто сами становились землей, а потом отрывались от нее, делались опять людьми и виновато переглядывались друг с другом.

- Подбрось-ка, - говорил командующий.

- По фашистским гадам осколочными - беглый огонь! - командовал Пушко, и связист повторял команду в телефон.

Мы слушали работу наших батарей и не то чтобы радовались, а просто становилось спокойнее за себя, за наших товарищей, которые лежали в соседних окопах. И даже командир стрелкового батальона переставал ругать артиллерию, видя, как густо рвутся снаряды на том берегу.

Земля в окопе была сырая и твердая. Потом принялось печь солнце, глина высохла и пыль забивалась в глаза, в нос при каждом близком разрыве. На дне окопа лежал большой коричневый ком глины, и каждый раз, когда я становился землею, он впивался в щеку, а потом я забывал его выбросить, и он снова впивался в меня. Расторопный вездесущий Лукьяненко притащил откуда-то две жиденькие дощечки, мы положили их поверху, присыпали землей и почувствовали себя по-царски. И снова взвывало небо, ком глины колол мою щеку, а рядом колено подполковника Безбородова, тоже острое, пыльное, а сверху лишь дощечка и на ней фиолетовое слово - "брутто". Я запомнил этот окоп до мельчайших подробностей, запомнил на всю жизнь - но, оказывается, совсем не помнил, что было кругом: у солдата нет для этого времени. Мы смотрели из окопа только по делу, выискивая цели, наблюдая разрывы, смотрели через стекла стереотрубы, и разглядывать пейзажи нам не было никакой надобности.

А, оказывается, кругом было красиво! Яркий просторный луг стлался по-над берегом. Река делает крутую петлю, обнажив ослепительную песчаную отмель... В пятый раз мы с Евгением подъезжаем к реке, а я по-прежнему ничего не узнаю.

Тридцать лет - срок немалый даже для нашей древней планеты. Взамен погибших выросли новые миллионы юношей и девушек, которые знают войну лишь по книгам да по рассказам, а ведь мы еще толком не рассказали им о ней.

Немало перемен случилось за эти годы на древней планете. Поднялись новые города, протянулись новые плотины и дороги. Вон за косогором березовая роща, я удивляюсь, глядя на нее, ведь ее могло не быть, когда мы проходили здесь с войной.

Роща выросла! Молодая тридцатилетняя роща. Березы гнутся под ветерком, тонкие, сильные, и нет на них ни единого шрама от пуль и осколков.

Неужто и в этот юный лес станут когда-нибудь падать снаряды, обожгут его, разметут в пух и прах! Неужто люди не смогут сохранить эти юные березы и весь этот прекрасный удивительный мир! Неужто напрасно легли в землю погибшие!