Ниал Фергюсон - Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира

• Название: Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира
• Автор: Ниал Фергюсон
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-083651-2

В начале XV века мир заметно отличался от нынешнего. Нас поразил бы контраст между могущественной Азией и страдающей от голода, усобиц и эпидемий Европой, между анархической Северной Америкой и империями Центральной и Южной Америки. Мысль о том, будто Запад способен доминировать в мире – в военном, экономическом или в культурном отношении, – тогда показалась бы странной. Тем не менее следующие полтысячи лет западные страны задавали тон. Скандально известный британский историк восстанавливает «рецепт успеха» Запада и задается вопросом, стоит ли в наши дни говорить о его «закате».

---

Четыре года спустя в Париже была основана Королевская академия наук – первоначально как картографический центр[170]. Так появилась модель для всей Европы. Среди основателей Королевского общества был Кристофер Рен – архитектор, математик, ученый и астроном. Карл II, поручивший Рену в 1675 году спроектировать Королевскую обсерваторию в Гринвиче, конечно, не ждал предсказаний исхода битв. Король хорошо понимал, что развитие настоящей науки отвечает национальным интересам.

Королевское общество заняло столь заметное место не столько благодаря королевскому патронажу: оно являлось частью научного сообщества нового типа, позволявшего распространять идеи и коллективно решать задачи благодаря открытой конкуренции. Классический пример – закон всемирного тяготения, который Ньютон, возможно, не вывел бы без Гука. Королевское общество (Ньютон возглавил его в 1703 году) стало центром научной сети. Конечно, наука тогда не была, да и не является теперь, всецело коллективным делом. Тогда, как и теперь, учеными двигали и честолюбие, и альтруизм, однако из-за необходимости публиковать результаты сумма знаний увеличивалась. Порой возникали ожесточенные споры о приоритете. Ньютон и Гук спорили, кто первым открыл закон всемирного тяготения (закон обратных квадратов) и постиг истинную природу света[171]. Ньютон вел столь же постыдный спор с Лейбницем, отвергавшим идею всемирного тяготения как некоторое “оккультное качество”[172]. Действительно, между метафизиками с континента и эмпириками с Британских островов имелось недопонимание. Казалось вероятнее, что именно сторонники эмпирического направления с его идеалом опытного знания добьются прогресса в технике, без которого не было бы Промышленной революции (см. главу 5)[173]. Путь от законов Ньютона до паровой машины Томаса Ньюкомена (откачивавшей воду из угольных шахт в Уайтхейвене в 1715 году) короткий и прямой, хотя Ньюкомен был скромным кузнецом из Дартмута[174]. Не случайно три из важнейших новинок – паровой двигатель Джеймса Уатта (1764), определявший долготу морской хронометр Джона Харрисона (1761), прядильная ватермашина Ричарда Аркрайта (1769) – были изобретены в одной и той же стране в одно и то же десятилетие.

Ньютон умер в марте 1727 года. Его тело в пышном убранстве на 4 дня выставили в Вестминстерском аббатстве, а на похоронах гроб сопровождали два герцога, три графа и лорд-канцлер. Это видел Вольтер. Пораженный философ после возвращения во Францию записал: “Я видел, как математика – лишь потому, что он был велик в своем призвании, – хоронили как короля, который был милостив к своим подданным”. Наука и государство на Западе стали партнерами. И ни один монарх не продемонстрировал преимущества этого партнерства лучше, чем друг Вольтера Фридрих Великий.

Осман и Фриц

Спустя 70 лет после осады Вены два человека стали воплощением расширяющегося разрыва между западной и конкурирующей с ней мусульманской цивилизациями. Осман III лениво правил из Стамбула империей, клонящейся к упадку, а Фридрих Великий проводил реформы, которые сделали Пруссию олицетворением эффективности и рациональности. Османская империя казалась столь же сильной, как и в дни Сулеймана Великолепного, однако с середины xvii века испытывала острый структурный кризис. Налицо были бюджетно-налоговый (государственные расходы значительно превышали поступления) и валютный кризис – в виде пришедшей из Нового Света инфляции, сопровождавшейся порчей монеты и ростом цен[175]. При визирях из семьи Кепрюлю – Мехмед-паше, Фазыл Ахмед-паше и его названом брате Кара Мустафе-паше шла постоянная борьба за то, чтобы покрыть расходы огромного султанского двора, держать в узде янычар (пехоту, некогда дававшую обет безбрачия, а теперь ставшую своего рода потомственной самовластной кастой), а также наместников отдаленных областей империи. Росла коррупция. Усиливались центробежные тенденции. Власть землевладельцев-сипахов падала. Мятежники (например, джелали в Анатолии) бросили вызов центральному правительству. Также существовал религиозный конфликт между ортодоксальным духовенством (Кадизаде Мехмет и другие), которое объясняло все неурядицы отходом от слова Пророка[176], и суфийскими мистиками, например Бурханеддин Сиваси[177]. Прежде чиновников набирали из рабов (система девширме), нередко из христиан с Балканского полуострова. Теперь же, казалось, занятие должностей и продвижение по службе больше зависели от взяток и связей, нежели от способностей. Размер взяток вырос, поскольку люди стремились использовать должности для обогащения[178]. Падение административных стандартов можно проследить по государственным документам. Так, отчет о переписи 1458 года составлен безукоризненно, а к 1694 году аналогичные бумаги стали составлять предельно неряшливо, с сокращениями и исправлениями[179]. Турецкие чиновники хорошо понимали, что происходит, но единственным средством, которое они могли порекомендовать, было возвращение к старым добрым временам Сулеймана Великолепного[180].

Возможно, наиболее серьезной проблемой Турции являлось измельчание султанов. Часто происходили перевороты. Между 1566 годом, когда умер Сулейман Великолепный, и 1648 годом, когда взошел на трон Мехмед IV, правило 9 султанов, причем пятерых из них свергли и двоих убили. Многобрачие предполагало, что султаны не испытывали тех трудностей, что христианские монархи вроде Генриха VIII (тот, желая обрести наследника, женился 6 раз). В Стамбуле ситуация была иной. Лишь один из обычно многочисленных сыновей султана мог стать правителем, и до 1607 года остальных неизменно душили, чтобы застраховаться от их притязаний на трон. Это едва ли способствовало сыновней любви. Судьба Мустафы, старшего и самого способного сына Сулеймана, оказалась вполне типичной. Его убили в шатре собственного отца из-за интриг второй жены султана, мачехи Мустафы, устраивавшей судьбу собственных детей. Другой сын, Баязид, также был задушен. К моменту восшествия на престол Мехмеда III в 1597 году погибли 19 из его братьев. После 1607 года практика избиения была оставлена в пользу первородства. Младших сыновей заточали в гарем, где жили жены, наложницы и дети султана[181].

Характеристика обстановки в гареме как “нездоровой” явно недостаточна. Осман III взошел на престол в возрасте 57 лет, причем 51 год он провел в гареме. Ко времени воцарения Осман III, почти ничего не знавший о собственном государстве, приобрел такую ненависть к женщинам, что носил обувь, подбитую железом. Предполагалось, что, заслышав его шаги, женщины будут прятаться. Полвека избегания наложниц едва ли были хорошей подготовкой к управлению империей. В странах, лежащих к северу от Балкан, жизнь королей была совсем иной.

“Правитель – первый слуга государства, – писал Фридрих Великий в 1752 году в первом из двух политических завещаний, обращенных к потомкам. – Ему хорошо платят, так что он может содержать себя в добром порядке, но взамен от него требуется… труд на благо державы”[182]. Сходные мысли высказывал прадед Фридриха – “Великий курфюрст” Фридрих Вильгельм I, превративший разоренный войной Бранденбург в ядро государства с самым жестким в Центральной Европе управлением, с финансовой системой, основанной на эффективной эксплуатации обширных казенных земель, с опорой на лояльных землевладельцев, пригодных и для военной, и для чиновничьей службы, а также с вымуштрованной армией, набранной из крестьян. К 1701 году, когда сын Фридриха Вильгельма I Фридрих I стал королем Пруссии, государство казалось самым близким приближением к идеальной абсолютной монархии, которую Томас Гоббс рекомендовал как противоядие от анархии. То был молодой, поджарый Левиафан.

Контраст с Турцией хорошо заметен в резиденции Фридриха Великого в Потсдаме (ее спроектировал сам король). Это скорее вилла, чем дворец, и, хотя она называлась Сан-Суси, “без забот”, ее хозяин забот вовсе не избегал: “У меня нет интересов, которые не являются интересами и моего народа. Если они несовместимы, то предпочтение должно быть отдано благосостоянию и пользе страны”.

Простое убранство Сан-Суси служило примером для прусской бюрократии. Ее лозунгами стали строгая самодисциплина, железный порядок и абсолютная неподкупность. В Сан-Суси Фридрих держал малый штат слуг: 6 посыльных, 5 лакеев, 2 пажа. А вот камердинера у короля не было, поскольку его гардероб отличался простотой: как правило, он носил старый мундир в пятнах от нюхательного табака. Фридрих считал, что монаршее облачение непрактично, а корона – это просто “шляпа, не защищающая от дождя”[183]. По сравнению со своим венценосным коллегой из дворца Топкапы прусский король вел монашескую жизнь. Вместо гарема у Фридриха была одна жена – Елизавета Кристина Брауншвейгская, – которую он, впрочем, терпеть не мог. “Мадам располнела”, – так король поприветствовал супругу после одной из долгих разлук[184]. Контраст заметен и в документах. Каждое мгновение жизни прусского кабинета, тщательно запротоколированное, – полная противоположность турецким обычаям ведения дел xviii века.