Поль Констан - Несчастье на поводке

• Название: Несчастье на поводке
• Автор: Поль Констан
• Издательство: Макбел
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-985-6347-82-8

«Несчастье на поводке» — метафизический триллер, болезненная история обычной женщины — образцовой жены, матери двоих детей, примерного государственного служащего, которая совершает страшное, нечеловеческое преступление. Виновна ли героиня? Каковы ее мотивы? Что или кто заставило ее пойти на это?

Вопросов много у судьи, комиссара полиции, следователей, читателей, равно как и у самой героини. Автор романа не дает читателю готового рецепта, но предлагает решить самостоятельно, кто в этой запутанной истории виновен, а кто — жертва.

Действие романа основано на реальных событиях.

---

37

— Он вас изнасиловал, да или нет? — спросила судья. — Поймите, в отсутствии иска на момент совершения, в отсутствии какого-либо медицинского освидетельствования, в отсутствии кого-либо, кто мог бы подтвердить факт, я обязана задать вам этот вопрос.

Кэти не знала, она думала, что да.

— Думаете? Вы должны точно знать, мужчина вошел в вас или нет, женщина не может этого не знать.

— В материалах дела, документ № 34, - встрял адвокат, — она заявляет, что была изнасилована.

— Да, но в материалах дела, документ № 123, - парировала судья, — Джефф заявляет, что не переходил ни к каким действиям.

Адвокат подумал, что если бы судьей был мужчина, он бы более деликатно, по крайней мере, с каким-то мужским стыдом подошел ко всему, что касается этих вопросов, что-то вроде коллективного чувства вины от имени сильного пола. Судья действовала грубо, она не была готова слушать про изнасилование. В ее представлении в тот день Кэти в подвенечном платье в двойной трансгрессии — профанация их союза с Тони и пародия на свадьбу с Джеффом — расплачивалась натурой за преступление, за которое поручилась. В одни прекрасный момент за убийство полагалось вознаграждение. Поскольку следов о платеже деньгами не было, явно, имела место расплата натурой. Если этого не произошло до преступления, то должно было произойти после. И могло произойти только в тот день, когда, по признанию обоих, они оказались вдалеке от посторонних взглядов в доме Кэти.

Она лежала под ним. Не сопротивлялась. Больше всего ей было страшно от его глаз, таких огромных и застывших, она боялась, что они вывалятся из орбит и будут извиваться на полу, как выпавшие на пол рыбки без воды. Он давил на нее животом и грудью, душил ее, а она хотела только, чтобы глаза остались в дырках, сжатые веком. Мерзкие огромные глаза, из которых теперь текли слезы, он отвалился и звал собаку.

Она слышала звук, повторяющиеся удары, кто-то стучал по плитке. Это его часы спазматически ударялись о пол. Его тело тряслось, вздергивалось от громких рыданий, зубы клацали, как будто нервный тик, который прошел, пока он извращался над ней, а теперь снова овладел его телом с такой силой и мощью, которой как раз не хватало ей, чтобы отбиваться, защищаться и бежать от него.

Она поднялась по лестнице с мыслью принять ванну, чтобы отмыться, а скорее, чтобы раствориться на дне ванной и пустить воду по своему телу. Это называется «потонуть», — подумал адвокат. Проходя по коридору, она услышала, как вздохнул ребенок, скорее как прерывисто он дышал своим изможденным тельцем. Она взяла его на руки, он всхлипывал.

Она погрузилась вместе с ним в воду, даже не удосужившись раздеться, в том, в чем была в тот момент. Она — в разорванном платье, ребенок — в пеленке. Положила ребенка на грудь и закрыла глаза.

Пересказывая эту сцену, как будто переживая ее снова, она закрыла глаза. Она чувствовала, как ребенок бился на ее груди, а потом наступило незабываемое усмирение тела, которое отрывается, жизни, которая уходит так медленно, так естественно. Она чувствовала, как ребенок становится легче, расстается с ней. Словно маленькая девочка, которая отпустила шарик и теперь смотрит, как безвозвратно он улетает в небо. Кэти закрыла глаза, судья видела, как ее руки будто сжимают ушедшего ребенка.

Кэти больше не замечала судью, которая пристально смотрела на нее, она больше не замечала стол из светлого дуба со стопкой папок, не замечала секретаршу, которая кусала губы. Она видела нечто, чего тогда как-то вовсе не видела.

Женщины — детоубийцы — редкое явление, они повергают умы окружающих в ужас. Мать-детоубийца бросает тень на всех матерей мира. Все женщины начинают подозревать собственную мать, и, сняв с нее подозрения, переключаются на себя самих. А потом, чтобы признать себя невиновными во всех преступлениях, которые в нас дремлют в зачаточном состоянии, детоубийц лучше признать сумасшедшими, а их деяние — несчастным случаем.

Для адвоката Кэти несчастный случай был налицо, смерть ребенка наступила после долгих дней, в течение которых женщина сражалась с убийцей собственного мужа, ее преследовали, на нее охотились, посадили на привязь, она не могла позвать на помощь. Ребенок умер после долгих дней невообразимого заточения, после изнасилования, когда она в последнем бессознательном и душераздирающем порыве хотела защитить его от жестокости Джеффа, взяв его с собой, прижав к телу. Он умер только потому, что она захотела умереть.

— Вы пытаетесь нас убедить, — сказала судья, откашлявшись, — что это был несчастный случай, или, быть может, последствия, как вы это называете, ее вынужденного заточения. И того, вы оставили себе две линии защиты. И ждете, чтобы мы вам сказали, какая будет предпочтительнее. Конечно, несчастный случай, если бы убийство ребенка, из-за типа, причастного к преступлениям над собственными детьми, позволяло вам простить и смерть вашего мужа, и смерть вашего ребенка. Однако все факты говорят об обратном — вы с самого начала запрограммировали это убийство. Оно зародилось еще в момент аборта, который вы хотели совершить, оно было во всех угрозах, которые вы озвучили вашему мужу, в том, что вы сделали Джеффа няней. Оно витало в каждом эпизоде этой недели, вы его бросили, жестко обращались, даже били.

Того, как гнусно и без колебаний вы покончили с ним, вполне достаточно, чтобы утверждать, что вы и мужа приказали убрать.

38

Садясь в поезд на Лионском вокзале, адвокат Кэти вдруг понял, что мы часто возвращаемся туда, откуда когда-то уехали, по тем же причинам, которые и заставили нас тогда пуститься в путь. Это происшествие имело место на фоне, который он хорошо знал. Лестница на Марсельском вокзале, по которой торжественно спускаешься в окружении изящных форм местных статуй, кусты роз возле здания юрфака, где назначались свидания. Ему был знаком вкус студенческих поцелуев и слезы расстроенных девушек, которым не предложили пойти по жизни рука об руку. А еще там Паланс, они туда обычно ездили на обед по воскресеньям. Бывшая рыбацкая деревушка безразмерно вытянулась, но здесь еще можно было поймать симулякр радости жизни. В ресторанчике на берегу моря, они здесь один на одном, заказываешь жареную кильку. На пляже ищешь хоть каплю песка, чтобы положить полотенце, утес приходилось брать штурмом, отбиваясь от владельцев соседних вилл — любителей подводного плавания, которые просто заполонили пространство. Поезд приближался. В то время в щелях утеса еще оставалось немного забытой летом рыжей воды. Он не мог понять, откуда взялась ностальгия, от которой сжималось сердце, из чувства сожаления, что когда-то бросил все эти фальшивые удовольствия, или из опасений, что сейчас они покажутся ему еще более горькими. Когда дверь вагона открылась, пассажиры устремились в поезд, а он попятился назад. Ощущение, которое овладевает им каждый раз, когда он пытается вернуться, было хорошо ему знакомо — его воротит от мысли о возвращении.

Он сразу же встретился с матерью и сыном Кэти. Ему запомнилось, что женщина была хорошо одета, вся в угольно-черном цвете от кончиков пальцев до кончиков волос и подросток — длинный блондин, почти ангел, которого разыгравшаяся драма лишила жизненной энергии. А между ними — трагическая пустота в лице обвиняемой, за которую они оба ратовали. Они оба были потеряны, поддерживали друг друга и упрекали себя в том, что не смогли ее защитить, они хотели ее спасти, раз других спасти не удалось. Они не говорили о погибших, по крайней мере, прямо в лоб. Кэти была единственной жертвой. Они не понимали, почему она в тюрьме, ведь ей срочно нужна помощь врачей. Они волновались из-за репутации судьи, говорили, что она строгая и решительная, и думали, не может ли депутат, который и так уже направил их к нему, что-нибудь еще сделать. Из материалов по делу у них были только вырезки из газет и фотографии, которые они разложили перед ним в качестве улик, заголовки большими буквами кричали о том, что убийство — это катастрофа, а катастрофа — это всегда трагедия.

Оливье унаследовал от матери светлый цвет волос и сдержанность, а взамен отдал ей свою невинность. Во внешней схожести всегда есть нечто непоправимо привлекательное. Оливье был здесь, рядом с ним, чистый и потерянный, а значит, его мать была не виновна. Адвокат был внутренне убежден в этом, и эта внутренняя убежденность говорила о том, что к абсолютной истине он не способен прийти, зато она проливала такой яркий свет на справедливость, что сопротивляться ему уже стало нельзя. Правда явилась пред ним во всей своей красе, и он не желал ее потерять. Он держался за нее, как мог, продлевал ее, поддерживал, буквально ослепленный очевидностью, которая заключалась только в том, что он всегда прав. Высшая степень самолюбования.

Когда он встретил Кэти впервые, это случилось в медчасти центральной тюрьмы, она сидела на кровати, не взъерошенная, как большинство подсудимых, а аккуратно одетая, элегантная, вне времени. Она была в юбке в складочку и в шерстяной двойке, как раньше говорили. Он пришел в восторг от того, что в памяти всплыло это слово, которое он никогда раньше не употреблял, чтобы точно описать тонкий шерстяной комплект из кофточки и кардигана, который был в тот день на Кэти. Он удивился, что комплект был розового цвета. На плечах преступницы, обвиняемой в детоубийстве, розовый цвет смотрелся провокационно — чем занят мозг в момент формирования первого впечатления! — позже, присмотревшись, он заметил, что ее розовый был приглушен серо-фиолетовыми оттенками, отчего он не смотрелся так ярко и скорее был ближе к лиловому — он считался цветом траура в былые времена.