Олег Гордиевский - Следующая остановка - расстрел

• Название: Следующая остановка - расстрел
• Автор: Олег Гордиевский
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-227-00453-6

Он был заочно приговорен к расстрелу, и его дело до сих пор не закрыто! Как только не называли Олега Гордиевского после скандального побега из Москвы под самым носом бдительных чекистов. Но он всего лишь был не согласен с существующим в Советском Союзе режимом и приверженцем западной демократии. Проработав долгие годы на Западе в качестве сотрудника КГБ под дипломатическим прикрытием, он испытал на себе всё лицемерие пропаганды, кричащей о строительстве коммунизма в отдельно взятой стране. Оказавшись в сложных жизненных обстоятельствах, он начал сотрудничать с английской разведкой, пока не попал под подозрение Центра. О вербовке иностранной агентуры, о секретной «кухне» шпионажа и о своей жизни с предельной откровенностью рассказывает Олег Гордиевский в автобиографической книге, которая во многом расходится с общепринятыми представлениями о службе госбезопасности…

---

Я черпал сведения из журналов и газет, выходящих по обе стороны внутренней немецкой границы, а также во время поездок. В посольстве я читал секретные отчеты аналитических центров и марионеточных политических партий, давшие мне богатый материал.

В Восточной Германии Церковь была единственным элементом общества, открыто противостоящим государству. В Восточной Германии, Западной Германии, в Восточном Берлине и Западном Берлине структура религиозной жизни была разной: к примеру, в Восточной Германии протестантов и католиков было поровну, в Западной Германии протестанты составляли девяносто процентов верующих. И следовало принимать во внимание значительные различия на региональном уровне. В Тюрингии, скажем, сохранялось то же положение, что и при Гитлере: верующие были склонны поддерживать существующий режим в большей мере, чем население любого другого региона. Восточногерманские студенты не имели представления о том, какой серьезной силой является Церковь в их стране: они твердили мне, что писать об этом — только время терять, так как верующих людей, по их мнению, очень мало. Но они ошибались, это стало ясно, когда ГДР в конце концов прекратила свое существование, и Церковь сыграла не последнюю роль в ее крушении.

Я написал дипломную работу сначала от руки, потом перепечатал на машинке. Получилось больше ста страниц — мой диплом был самым объемистым на нашем курсе. Каждому дипломнику полагался научный руководитель, но, поскольку у меня такового не было, я обратился к Розанову, одному из самых лучших преподавателей, который всегда собирал полную аудиторию. Он, однако, отказался, потому что я отклонил предложение, стать его аспирантом. КГБ уже обеспечивал мне работу сразу после окончания института, и я хотел приступить к ней как можно скорее.

Обеспокоенный отсутствием научного руководителя, я однажды зашел на кафедру истории и застал там заведующего кафедрой. Видимо, я выглядел сильно удрученным, потому что он поинтересовался, что случилось.

Я объяснил, что мне нужно, чтобы кто-то согласился поставить свою фамилию в качестве научного руководителя на моем дипломе.

— О чем ваша работа? — спросил он и, когда я ответил, отозвался немедленно: — Хорошо, поставьте мою фамилию. Но нам обоим не стоит подставлять себя под удар. Измените название. Озаглавьте, скажем, так: «История религиозных организаций в ГДР».

Таково было единственное поставленное им условие. Я испытал огромное облегчение. Заведующий кафедрой получал двойную выгоду: он становился руководителем большего количества дипломных работ и за каждый такой диплом получал определенное вознаграждение. Меня ничуть это не волновало, у меня был научный руководитель, а только это мне и было нужно.

Потом он сказал:

— Как руководителю мне положено дать отзыв о вашей работе. — Он быстро пролистал страницы. — Да вы, я вижу, целую книгу написали. Сделайте одолжение, накатайте-ка отзыв за меня.

Я так и сделал: написал резюме на нескольких страницах, и на том все кончилось.

Выпускные экзамены предстояли нелегкие. Все нервничали, особенно боялись экзамена по международному праву, труднейшему предмету, который надо было знать назубок и по которому было мало пособий. Еще мы сдавали историю международных отношений и марксизм-ленинизм. Экзамены продолжались целый месяц, на каждый нам отводили по восемь дней для подготовки.

Человеку с Запада процедура сдачи экзаменов показалась бы по меньшей мере странной. Экзамены были только устные, принимала их комиссия в составе трех преподавателей. Вызывали студентов в аудиторию по одному и каждому вручали билет с тремя вопросами. На подготовку к ответу отводилось около часа, те, кто уже подготовился, представали перед экзаменаторами. На каждый ответ на вопрос давали минут семь, но если студент отвечал блестяще, то предлагалось перейти к следующему вопросу, так что в целом можно было уложиться минут за восемь — десять.

Хитроумные студенты пытались извлечь выгоду из такой практики и сразу начинали выдавать на гора сливки своих знаний в надежде, что их остановят. Немало было и жульничества: студенты приносили с собой шпаргалки, прятали их в стол и потом потихоньку в них заглядывали, выискивая ответы. Некоторые нагло приносили учебники, спрятанные за поясом под пиджаком; особо терпеливые изготавливали шпаргалки из мелко исписанных длинных и узких полосок бумаги, сложенных гармошкой и потому почти не занимающих места — их можно было потихоньку вытягивать из кармана.

Не удавалось перехитрить только профессора Эпштейна, который читал нам историю средних веков. Он был так увлечен историей Германии четырнадцатого и пятнадцатого века, что, когда рассказывал о ней, почти впадал в транс. Во время экзаменов он не обращал внимания на проносимые в аудиторию шпаргалки и учебники, потому что задавал вопросы, требующие знания предмета: «Что вы скажете о далеко идущих последствиях Тридцатилетней войны?» — и тут уж шпаргалки с датами не помогали.

Нечестно вели себя, однако, не только студенты. Перед экзаменами у нас, как и в любом другом институте, проходили зачеты. Один раз Слава Макаров, один из самых способных студентов, вошел в аудиторию, чтобы сдать не представляющий для него никакой трудности зачет по государственному праву, но скоро вышел с потрясенным видом, красный от унижения. Вопрос, заданный Славе преподавателем Сидоровым, касался правового статуса Берлинской стены. Выслушав Славу, который вполне владел материалом, Сидоров только спросил, читал ли он девятый номер журнала «Государственное право». Слава ответил, что, к сожалению, не читал, и — не получил зачета. В поисках справедливости мы скопом направились в библиотеку, и тотчас все стало ясно: в девятом номере была опубликована статья о Стене, написанная никем иным, как самим Сидоровым.

Несмотря на изрядные волнения, у меня все закончилось благополучно: меня уже ждала работа, и это создавала ощущение стабильности, к тому же оценки у меня были хорошие. Я получил красивый диплом с вложенным в него перечнем всех изученных мною в институте предметов и указанием оценок — дорогое мне напоминание о годах, проведенных в стенах вуза. Потом состоялось еще одно собеседование с офицером КГБ, из которого я узнал, что принят на службу с l августа, но мне предоставлен на месяц оплачиваемый отпуск, после чего необходимо приступить к своим обязанностям 31-го числа. Тем временем ежемесячная зарплата поднимется с 450 рублей до 1500.

Я уехал в летний лагерь на берегу Черного моря. Это было чудесное место, с палатками, соснами и фантастическим видом на море. Там же отдыхал и мой друг Станда Каплан. После окончания семестра он не поехал сразу домой в Чехословакию, а решил задержаться еще на месяц. За время этого идиллического августа наша дружба стала еще более крепкой.

Каждый день мы совершали пробежки по холмам, загорали и купались в море, ныряя со скал. Мы ели на свежем воздухе под соснами, а еду нам подавали из окна полуразрушенной дачи, вместо крыши над которой натянули брезент и устроили там временную кухню. Станда с его европейской внешностью всегда пользовался бешеным успехом у женщин, и теперь у него была любовница, жившая где-то возле Ялты, в нескольких километрах дальше по побережью. По вечерам он рассказывал об этой женщине, и мы часами говорили о жизни вообще. Станда весьма скептически относился к коммунизму и не боялся выражать свои мысли в подходящей компании. (Позже он поступил в разведслужбу Чехословакии, но только ради того, чтобы его послали за границу, где он мог бы стать перебежчиком. Так он и поступил, в 1968-м или в 1969 году, но не во время советского вторжения в его страну, а несколько позднее).

Отношения с девушками у меня не складывались. Я был не только застенчив, но и разборчив. В лагере я познакомился с девушкой, которая часто бегала вместе со мной и явно была не прочь завести роман. Она была хорошенькой, длинноногой, стройной и привлекательной, но почему-то я решил, что это «не мой тип», и не увлекся ею. Я хорошо к ней относился, но не более того.

Я вернулся в Москву загорелый и окрепший. Я уже поднабрался жизненного опыта, но все еще не так много знал о КГБ и его специфике.

Глава 5. Стажер КГБ

31 августа 1962 года 120 молодых людей, в большинстве незнакомых друг с другом, собрались в неком официальном здании в центре Москвы. Нас посадили в автобусы и повезли в школу номер 101, расположенную в лесу, в пятидесяти километрах к северу от города. Шестьдесят человек должны были пройти одногодичный курс, а другие шестьдесят — двухгодичный. Вместе с двухгодичниками предыдущего набора нас оказалось здесь около двухсот человек. Моим пребыванием в школе я в значительной степени был обязан совету брата, который настаивал, чтобы я непременно прошел курс обучения в этом учебном центре КГБ, после чего, говорил он, я получу удостоверение, дающее право работать в любом отделе КГБ, а без такого удостоверения будущее мое окажется неопределенным.