Янко Есенский - Демократы

• Название: Демократы
• Автор: Янко Есенский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01180-0

«Демократы» — увлекательный роман известного словацкого поэта и прозаика Янко Есенского (1874—1945) о похождениях молодого провинциального чиновника Яна Ландика. С юмором и даже сарказмом рисует автор широкую картину жизни словацкого буржуазного общества накануне кризисных событий второй мировой войны.

---

— Прекрасные должности, — важно одобрил Зачин.

— Без жалованья, — прокашлял секретарь.

— По крайней мере вам ничего не приходится возвращать, — утешил его Радлак.

— Надо бы ему помочь, — признал Рубар.

— Не мешало бы, — мечтательно сказал секретарь, — но лучше, если бы вы помогли Розвалиду. Он бы сразу встал на ноги. — Микеска с горячностью принялся убеждать их, что в Старом Месте Розвалид — единственный противовесе священнику Турчеку, который зажал в кулаке весь город. Если не поддержать директора, позиции партии в городе рухнут. Надо сделать это хотя бы ради партии. Он не виновен и пострадал из-за своей доверчивости.

— Все мы не виноваты. А почему же в банках столько растрат? — подал голос Радлак.

— Экономический кризис оплачивают все — особенно мы, чиновники, — пожаловался Жалудь.

«Особенно ты, как же, — проворчал про себя Радлак, — при своих-то доходах!»

Он чуть не показал ему за спиной язык.

— А я говорю: закон — огородное пугало, — твердил Зачин, — нечего его бояться.

— Количество нищих катастрофически увеличивается, — вернулся Петрович к своей вечной теме, — их производят пачками. Слишком много у нас просвещения. На каждом шагу кричат о повышении жизненного уровня, проповедуют какую-то эвбиотику[20], чтобы у каждого была своя вилла с садиком. Крестьян учат гигиене, — как поддерживать чистоту, готовить, ухаживать за грудными младенцами, больными, истощенными. Какой-то бесконечный конкурс здоровья, чистоты, кулинарии и красоты. «Братья мои! Доколе вы будете есть одну картошку с капустой, капусту с картошкой! Козу, поросенка, курицу — прочь из избы! Заведите домашние аптечки, вату, бинты! Детей — не в ряднину, подвешенную на палках, укладывать, а в коляску, на солнышко! Просвещение, просвещение! Культура и культура!» Прекрасные вещи! Я всем сердцем за них. Об одном никто не думает: где взять средства? Жизненный уровень требует денег, как верба — влаги. Что ж, будь здоровым в холодной лачуге, будь чистым, имея всего две рубахи, будь сытым, жарь фазанов и поливай их салом, если можешь. Эвбиотика! Куда там! А тех, кому удается немножко приблизиться к этому уровню, немедленно обирают. Вот вам и новый закон о банках. Забирают у должностных лиц то, что они давным-давно истратили, а если не истратили, то имели право истратить, прогоняют чиновников со службы и пенсии не дают. Выдумывают банковский фонд для финансовых учреждений, чтобы покрывать их убытки, и, таким образом, дают им повод попрошайничать. Служащим снижают жалованье до минимума, а квартирную плату повышают до максимума. Не разрешают жене работать, если работает муж, — даже если они вместе получают не больше двух тысяч. Если лавочка приносит доход в тысячу крон, непременно навяжут компаньона, чтобы эту тысячу разделить. Пенсионер не смеет подрабатывать, чтобы лучше есть, иначе у него вычтут из пенсии то, что он заработал. Господа! Серьезные интеллигентные депутаты обсуждают, где начинается крупное владение — с пяти или с десяти гектаров…

— Став депутатом, ты исправишь такое положение, — вмешался Рубар и фарисейски поддел Петровича: — Ты возмущаешься вполне законными вещами! Нельзя, чтоб один имел все, а другой — ничего. Пусть люди делятся своим достоянием с другими, пусть перепадет и тем, у кого ничего нет. Наша цель — стремиться, чтоб как можно больше людей обладало хоть чем-нибудь. Ты смотришь на вещи со своей колокольни: «Лишь бы я был сыт! А остальные могут подыхать с голоду». Прости, но твои рассуждения эгоистичны. Общественный деятель не имеет права быть эгоистом.

— Я такой же эгоист, как и ты, — парировал Петрович удар под дых, — да ведь нули не делятся!

— Но числа, даже самые маленькие, можно разделить!

— Порой не делятся и крупные суммы.

— Например?

— Например, твои два миллиона. Отчего ты не поделишься своими сбережениями?

— Жду, когда ты покажешь пример.

Вот какой обмен мнениями вызвало сообщение о несчастье с Розвалидом.

Микеска грустно слушал, как все эти господа возмущаются грабительскими законами, хотят разделить принадлежащее другим. Микеска расстроился. Ведь он заговорил о староместском директоре, чтобы вызвать у них сочувствие к бывшему ценному работнику партии, добиться для него помощи, и ждал, что кто-нибудь скажет: «Мы живем в довольстве, давайте дадим что-нибудь бедняге. Теперь самое время. Выдвинем его в кандидаты, и он придет в себя. Для всеми покинутого человека будет достаточно, если он увидит, что ему протягивают руку помощи».

Слова падали на Микеску с высоты тяжелыми молотами и били прямо по темени. Он все глубже и глубже втягивал голову в плечи. Ее заколачивали, как гвоздь.

«Они бессердечны, — отдавалось в его мозгу, — это стальные кассы, к которым не подобрать ни долота, ни ключа. Их кредо тверже и жестче любого самого жесткого закона, который когда-либо издавали или издадут. Закон еще можно как-то повернуть, но этих не сдвинешь ни за что. Их кредо — святость имущества… У вас миллионы, но вы нищие», — ругал он их, с горечью сознавая, что Розвалид и его трагедия тонут в неудержимом словесном потоке.

— Что ж, так мы своими же руками и запихнем Старе Место в мешок священника-клерикала Турчека, нашего заклятого врага? — сделал он еще одну попытку спасти уже захлебнувшегося директора. — Партия понесет ущерб, если нам не удастся вытащить его.

— Прискорбное событие, — прогнусавил Рубар.

— Прискорбно не то, что Розвалид дал полмиллиона господам из кооператива по выделке кож, — уточнил Зачин, — а то, что он отдал его в руки наших политических врагов и этим поддержал их. Если бы он дал эти деньги членам нашей партии, деньги остались бы у нас и партия непременно спасла бы его.

— Но разве принадлежность к партии дает право быть бесчеловечным? — чуть не со слезами воскликнул Микеска.

— Дает, — ответил сенатор, — вы сами только что рассказали, как партийная принадлежность этих трех джентльменов дала им право быть бесчеловечными. Будь Розвалид членом их партии, они вели бы себя иначе. А они использовали возможность уничтожить Розвалида и навредить учреждению, находящемуся в наших руках.

— Чужое имущество — это невинная девушка, — поддержал Зачина Радлак. — Эту невинную девушку доверили пану директору охранять, а не толкать в объятия негодяев, которые погубили ее красоту и торговали ее прелестями и целомудрием в своих гнусных политических целях.

— Я скажу одно, — добавил Жалудь, — управляющий банком, который хочет быть благородным за чужой счет, — вор и заслуживает тюрьмы.

Петрович за спиной Зачина подошел к Микеске, по-приятельски обнял его, отвел в сторону и спросил:

— Вам жаль этого человека?

— Жаль, пан депутат. Он не заслужил такой жестокой участи, — ответил удивленный секретарь.

— Знаете что, поговорим о нем с паном председателем.

— Я уже писал ему, — вздохнул секретарь.

— Ну и как?

— Он того же мнения, что и сенатор Зачин, не считает Розвалида нашим. Хуже того. Он ответил мне, что Розвалид — предатель, которого уничтожить мало. Пан председатель уверен, что директор сделал это за взятку. Не знаю, кто ему наговорил.

— А револьвер? Ведь он же стрелялся!

— Да он говорит, есть люди, готовые ухо себе отрезать за сотню крон. И будто бы самоубийство было разыграно. Но видели бы вы, пан депутат, что там творилось! Я-то знаю, он и не думал изменять нашей партии.

— Ведь этак оказались бы изменниками и вы, и я, и все, сколько нас тут есть, если бы нас обокрал вор, состоящий, ну, скажем, в партии социалистов. Глупо, хоть это и сказал пан председатель. Сами себя обкрадываем. Слышали ведь… Я попробую поговорить с паном председателем…

Петрович не кончил. Почувствовав, что кто-то стоит сзади, он обернулся. Это был Радлак.

— О пане председателе не следовало бы говорить в таком тоне, — одернул он коллегу.

— А что такого я сказал? — изумился Петрович.

— Что он — дурак.

— Извини. Этого я не говорил. Вот пан секретарь свидетель, он подтвердит… Что ты сегодня ко всем придираешься? Чего ты злишься?.. И председатель может ошибаться, — Петрович накалялся: да как этот паршивый Радлак посмел клеветать на него, обвиняя в нелояльности к вождю?! — И ты дурак, если утверждаешь, будто интеллигентный человек станет стреляться за взятку.

Микеска не успел засвидетельствовать, как именно выразился Петрович, а Радлак едва произнес: — Так, так. Прекрасно! — как двери боковой комнаты стремительно распахнулись, одна створка даже ударилась о стену. Спешенные «сельские наездники» вытянулись. По толпе пробежало легкое волнение. Раздался голос:

— Пан председатель идет!

Это возгласил Габриш, первый выбежав из комнаты, где он совещался с главой партии. У него было молодое веселое лицо и черная челка, свисавшая на черные брови. Выбрасывая руки, как солдат на церемониальном марше, он прошел к длинному зеленому столу.