Борис Пшеничный - Человек-эхо и еще кто-то (Сборник)

• Название: Человек-эхо и еще кто-то (Сборник)
• Автор: Борис Пшеничный
• Издательство: Адиб
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1988

Нам нужно зеркало, чтобы видеть себя. Для писателя Бориса Пшеничного фантастика — это «зеркало», которое дает возможность лучше увидеть и понять реальный мир — от человека до вселенной.

---

И Валентин пишет. На «нашем» валуне. Одну ногу под себя, другая коленом вверх. На колене рыжий блокнот, с которым он не расстается — кенгуренком так и торчит из заднего кармана джинсов. Заполняет, значит, дневник. Там, думаю, и про меня. Заглянуть бы!

Ко мне спиной, лица не вижу. Интересно, какое у него сейчас выражение?

В очередной раз поднимаю глаза и холодею: двойник! Смотрит на меня, как в микроскоп на амебу. Ах ты, перевертыш! Грожу кулаком: я вот тебе! Двойник мигом исчезает, появляется другой, привычный. Помахивает рукой — не буду, мол, больше подсматривать, так получилось, случайно. Отворачивается и снова пишет. Как в нем эти двое уживаются?

Сегодня пятница. Скоро на экзекуцию к Малову.

38

Следователь. Что все-таки в нем настораживало вас?

Монастырская. Выражение лица. Оно часто менялось.

Следователь. Но это же несерьезно.

Монастырская. Для вас несерьезно, а меня от его хамелеонства в дрожь бросало. Не просто менялось — это были совершенно разные лица. Вернее, лицо одно и то же, но словно оно принадлежало разным людям — то одному, то другому, потом третьему. Даже объяснить трудно, ничего подобного я в жизни не наблюдала. Понятно, когда человек меняет маски — это маскарад. А представьте, если бы маска начала менять людей. Вот такой у него был маскарад. Спятить можно.

Следователь. И когда вы это в нем обнаружили?

Монастырская. Точно не помню. В первые дни ничего подобного не было, это уже позже с ним стало что-то твориться.

Следователь. Но другие, насколько я знаю, не замечали.

Монастырская. А никто к нему и не присматривался. Каждый был занят собой.

Следователь. Может, все же дело не в нем, а в вас — появились предвзятость, мнительность?

Монастырская. Не отрицаю: я жила в постоянном напряжении, издергалась, стала подозрительной, злой, от всех ждала каких-то пакостей, от него тоже. В таком состоянии могла, конечно, и нафантазировать, но не настолько же. И сейчас еще как вспомню эти его рожи…

39

Из дневника И. К. Монастырской

О вчерашнем. По горячим следам не могла, всю трясло. За ночь перетряслось. Не смертельно, существовать можно.

Альфа маловской проповеди — заявление Дверью-Ударенного. Там и обо мне. (Вот на что намекал АСУ!) Всего заявления Малов не показал, процитировал только ту часть, где мое имя. Закон подлости: поливают грязью одного, а пачкают многих. Я виновата в том, что оказываю знаки внимания Полосову и не скрываю «своего личного к нему расположения». Тут же резюме: не слишком ли далеко зашли наши интересные отношения и как отнесется к этому многоуважаемый Илья Сергеевич Сотник, когда узнает?

Я взъярилась. Он еще Илью приплел, собирается доносить, анонимки писать. И Малов, главное, туда же: что, если узнает? О чем, кричу, узнает, и какое всем вам собачье дело, не суйте нос туда, куда вас не просят. Истерика у меня. Малов с испугу перешел на шепот. Я ору, а он шепотом. Уверяет, что он-де ничего такого не замечал, но вот люди… Дверью-Ударенный для него уже люди? Запомните, говорю, если этой гнусной бумажке дадите ход или кто-то еще хоть раз заикнется,спалю весь лагерь. Самым натуральным образом — оболью все бензином, и пусть горит синим пламенем. Такой, обещаю, костер разведу — в институте будет жарко! С тем и ушла.

…На меня с утра посматривают так, словно я из зверинца сбежала. Дверью-Ударенный, встретив, шарахнулся в сторону.

Канистру с бензином спрятали под замок.

* * *

Донимают кошмары. На этот раз сон цветной, в красках. Живописный и в самом прямом смысле — замешан на живописи. Сижу дома в кресле, ничего не делаю, ни о чем не думаю. У меня в квартире ни одной картины, а тут, будто бы, слева на стене перовские охотники байки рассказывают, справа — репинские запорожцы турецкому султану письмо строчат. Потом, смотрю, никакие это не картины. Люди в них ожили, заговорили, лезут из рам. Сползли со стен, по комнате расхаживают, переговариваются, хозяйничают. И вроде бы все знают друг друга, из одной компании. Хотела я было крикнуть, кто вас сюда приглашал, по какому праву устроили здесь сборище, — не успела, над дверью звонок зазвонил, пришел кто-то. Что тут началось! Все заметались, сталкиваются, лезут в какие попало рамы. Охотники перемешались с запорожцами, да так и застыли, кто куда успел.

* * *

В воскресенье делай что хочешь. Малов безмолвствует, не понукает, выходной есть выходной. Но мы все равно корпим. Я за полдня успеваю больше, чем в рабочий день — никто не стоит над душой.

После обеда идем с Ларисой к речной запруде поваляться на камнях. Суровая необходимость — надо подпалить тело. Из экспедиций возвращаешься пестрой: лицо и руки черные, остальное-нетронутая белизна. Сущий гангстер, в перчатках и маске. Вот и ловишь часок-другой, чтобы обнажиться.

Подстилка у каждой своя, но лежим рядом. Отношения у нас с узелками, сразу не размотаешь. То откровенничаем, то обет молчания. Лариса не может не болтать, и если, бывает, отмалчивается, значит, с кем-то уже выговорилась. Ясно с кем, больше не с кем. Несколько раз я их видела вместе. Он как-то признался: ему с ней легко.

У Ларисы скоро большие перемены: собирается перебраться на Алтай, в какой-то там заповедник. Запрос пришел давно, месяца два назад, но тянула, раздумывала, а вчера решилась: уезжаю! Почему вчера, какие звезды сошлись на небосводе? Валентин тоже в курсе, и когда мы с ним заговорили об этом, спросил, нет ли у меня подобного желания — все к такой-то бабушке и отсюда без оглядки. Все равно куда, лишь бы сбежать. Общий миграционный настрой, эпидемия.

Грустно все.

Лариса книгу под щеку, спиной к солнцу, затылком ко мне. Разморило? Кожа темнее, чем у меня, когда-то успела загореть. Тело завидное, с четкими линиями, и все есть, хотя кому-то, возможно, покажется не в том объеме. По позвоночнику — тропинка золотого пушка. Я не удержалась, побежала пальцем по тропинке. Лариса вскочила, глянула недобро. Нервы, у всех нервы. Я извинилась.

Он нашел нас. Может, не искал, случайно набрел. Разгоряченный, волосы взмокли. Измотался где-то. (Опять орал в ущелье?). Мы отодвигаемся, освобождаем место на одеялах. Отказался, снял рубашку, расположился в изголовье.

Мне интересно: нас двое — кому предпочтенье? Кто другой на его месте не почесался бы, а для него, вижу, непролазная проблема. Ерзает, нервничает. Подобрал сухую травинку, повертел в пальцах, сломал. Внутренний дискомфорт. Должно быть, сам не знает, отчего ему неуютно. Как же он выкрутится?

Впрочем, если верить Нечаеву, выбор от него не зависит, выбирать между нами он просто не может. Это диктуем ему мы: кому он больше нравится, к той и потянется. Можно, кстати, проверить: я или Лариса? У кого магнит мощнее, с чьей стороны сильнее дует? Давай же, не тяни кота за хвост, определяйся, флюгер ты несчастный!

Берет у Ларисы книгу: «Что читаешь?» Они давно на ты, по-свойски. Но это еще ничего не значит.

Беспомощный взгляд в мою сторону: «Вы что-то сказали?» Бог с тобой, и не думала. С каких это пор ты стал хромать на ухо?

Вертит головой — то ко мне, то к Ларисе. И мы не помогаем, молчим, ждем. «Вы здесь неплохо устроились». Изобрел все-таки! Теперь мы для него только во множественном числе, и разделять он нас не будет. Так ему проще.

И все же долго не выдерживает, поднялся, рубаху на плечо. «Загорайте, не буду мешать!» Ушел.

Мы с Ларисой растягиваемся на одеялах. Каждая на своем. Границу не нарушаем.

Между прочим, в кляузе о Ларисе больше, чем обо мне. Она пришла после разговора с Маловым зеленая. Не потому ли и решила — на Алтай?

Нет, все-таки спалю. Если не весь лагерь, то эту гнусную бумажку. И бензина не надо.

* * *

Парадоксы маловского орднунга. Возвращаемся с речки, видим, висит новый график. После скандала Малов расписал на две недели вперед, в какие дни с кем быть статисту. График, должно быть, только что вывешен, все у доски, исследуют. Смотрю и глазам не верю: завтра к арчовнику идем в паре — я и он. И это после всего, что наплетено о нас в заявлении.

У доски немая сцена, не одна я с застывшим взглядом. АСУ ударился в поэзию: «И щуку бросили в реку». Малов в замешательстве: какого же он свалял дурака! Но изменить ничего не может, сам свел нас в интим-дуэт. Все посматривают на меня: как я? Я в упор на Дверью-Ударенного: ничего не поделаешь, судьба. Или вы, Антон Львович, имеете что-то против судьбы? У того лицо пятнами, над лысиной парок занялся. «Что вы из меня идиота делаете!» Прокукарекал — и в свой курятник.

Я делаю широкий жест: уступаю очередь на статиста Алевтине Ивановне.

* * *

Настроимся на детективный лад. У нас кража. Ограбление века. Похитили заявление. Некто проник в апартаменты начальника экспедиции, залез в сейф и изъял уникальный документ. Общественность взбудоражена, требует скорейшего расследования. Растет недовольство тем, что администрация действует недостаточно энергично.