Евгений Елизаров - Философия кошки

• Название: Философия кошки
• Автор: Евгений Елизаров
• Жанр: Домашние животные

Говорят, что если бы нос египетской царицы Клеопатры был чуточку иным, совершенно другой стала бы вся история Европы. И это правда: испытываемые человеком чувства – стихия, часто более могущественная, нежели совокупная мощь всех материальных институтов. Но ведь чувства возникают не только к заморским красавицам.

Маленькие домашние любимцы, кто они? Прибившиеся к нам, самозванным хозяевам планеты, бессловесные и бесправные твари? Или некие таинственные четвероногие миссионеры, посланные самой природой для выполнения в нашем доме какой-то высокой цели? Кто на самом деле кого приручил, мы их или они нас? В чем скрытый смысл насчитывающей многие тысячелетия совместной жизни? И что это – обычное симбиотическое сожительство разных биологических видов или некое сотрудничество отличных друг от друга разумов?

Поиск ответа и составляет стержневое содержание книги.

Написанная историком и философом, она – об обыкновенной домашней кошке. А может быть, и по-другому – о чуде кошки в истории нашей цивилизации.

О тайне ее появления в нашем доме, о ее роли в истории наших народов, о скрытой механике приручения ею человека, о тех хитростях и уловках, с помощью которых она достигает своих целей, о ее достоинствах и талантах, об особенностях психологии, о грамматике ее языка, а также о других, иногда неожиданных материях…

И в то же время (а может быть, и в первую очередь) – о нас самих. Ведь древняя, как мир, философия учит: что бы ни было предметом нашего анализа, познаем мы, прежде всего, самих себя.

Для всех любителей живой природы, для тех, кто интересуется историей, философией, наконец, для тех, кто просто неравнодушен к русскому слову.

---

Нет-нет, здесь не подвергается решительно никакому сомнению категорическая недопустимость подобных вмешательств в суверенные права творца. Мы с кошкой совсем о другом: задумаемся над явным несоответствием состава критических замечаний тому возможному результату, который получился бы, вздумай художник прислушаться к ним и подчиниться. Ведь наш посыл мастеру мог бы быть сведен лишь к самым простеньким, если не сказать примитивным и отдающим вульгарностью рекомендациям: «Вот здесь – потоньше, вот тут – постройнее»; но выполни он их – и навсегда исчезнет уникальное явление мировой культуры, ибо Рубенс – это не просто совокупность раскрашенных полотен, но еще и некая серьезная философия. Вот тут-то и встает вопрос: способно ли содержаться в подобном вульгарном посыле опровержение ключевых постулатов именно этой философии, или возможный здесь итог – не более чем побочный непредвиденный никем результат некомпетентного вмешательства дилетантов?

Но, прежде чем ответить, прислушаемся к диалогу тех, кто умеет понимать друг друга с полуслова. Ведь все красивые пафосные слова, «высокий», говоря языком одного из преобразователей русской речи, «штиль» – это только «выставочный» вариант наших обычных будничных речений; к нему мы обращаемся лишь изредка, в известных обстоятельствах нашей жизни. Проще говоря, там, где нужно произвести какое-то впечатление на окружающих. В будничном же «междусобое» им, как правило, нет места; здесь властвуют совершенно иные – простые и приземленные формы выражения человеческой мысли, касающейся любых, даже самых высоких и отвлеченных материй. Но вот парадокс: за всем речевым опрощением, вроде: «здесь – пожиже, там – потолще» нам в действительности слышатся вовсе не убогие нечленораздельности ущербного сознания невежд, но именно то, что в уже оговоренных обстоятельствах с легкостью может быть развернуто в пафосный вариант до блеска отшлифованных «выставочных» идеологем. Иначе говоря, в какие-то символические «парадно-выходные» формы способного «жечь сердца людей» Глагола, к священным звукам которого иногда способны возноситься вполне обычные слова и словесные построения.

Простейший пример поможет пояснить суть сказанного: мы произносим: «Поднять голову», но видим в этом жесте проявление гордости, мы говорим: «Согнуть спину», но разумеем под этим некий род унижения. Словом, за бесхитростными словосочетаниями часто кроются сложные идиоматические обороты, значение которых уже не определяется собственным смыслом входящих в него слов, то есть нечто такое, что способно заставить задуматься и философа.

Здесь уже говорилось о том, что подлинное содержание всех этих идеологем кроется вовсе не в них самих, а в том богатстве опыта, знаний, которое за свою жизнь сумел накопить каждый из нас. Но, в отличие от каких-то рациональных поддающихся проверке высказываний, искусство всегда воздействует на наши чувства, а между словами, обращенными к поверхности сознания, и проникающим воздействием на наши чувства есть довольно большое и важное отличие. Или, как выразился бы известный полковник, «дистанция огромного размера».

Вторжение в те сферы, где происходит анализ слов, может (в одно ухо влетело, в другое вылетело) не найти вообще никакого отклика в нашей душе – воздействие же на чувство всякий раз рождает в ней некий порыв. В этом порыве полностью, без какого бы то ни было остатка, исчезают все отличия между рафинированным сознанием блестяще образованного интеллигента и неразвитым сознанием какого-нибудь невежды. Каким-то таинственным образом и тот и другой оказываются равными друг другу. Больше того, даже через десятилетия, наполненные нелегким трудом собирания достижений нашей общей культуры, вспоминая о некогда пережитом, даже этот невежда обнаруживает в себе, что в том порыве ему уже и тогда, в давно прошедшем времени, увиделось все то, что только сегодня может быть облечено в некие возвышенные и красивые теории. (Я уже упоминал здесь о тех косноязычных словах, которые когда-то в плюсквамперфекте, тысячу лет тому назад сам собрал и принес своей избраннице, и о том великом чуде преображения, благодаря которому ей отчетливо распозналось в них то, что я не сумел бы в полной мере выразить и сегодня.)

Пробуждение чувства всякий раз где-то там, в смятенной глубине, включает взрывные механизмы, которые толкают нас к активному действию. В умных книгах (ученые люди любят туманные слова) говорится о некой «сублимации»; под нею понимается именно тот недоступный человеческому сознанию переход от пережитого восторга («я помню чудное мгновенье…») к творческому возблагодарению его первопричин, от перенесенной боли («и кто-то камень положил в его протянутую руку») – к сокрушительному возмездию. Именно в результате этого непостижного перехода влюбленный поэт рождает бессмертные стихи, художник создает свои нетленные полотна, а униженный аристократом Вольтер с головой погружается в разрушительную не только для его любимой Франции, но и для всей Европы философию.

Словом, получается, что кроме доступных и привычных нашему сознанию механизмов обнаруживается еще и какая-то другая – таинственная – форма воздействия на нас. Отдельные ее знаки непонятны, наверное, никому, но это нисколько не мешает им проникать в самую душу человека, больше того, подобно умным и чутким пальцам скульптора, незримо для нас самих лепить ее.

Между тем моя кошка поет о том же самом, что и египетская, китайская, американская… любая; и мы – русские, арабы, европейцы, американцы – в общем, все, кого собирает в эти уютные вечерние часы сладкозвучный ее рокот, невольно открываемся каким-то тихим посылам. Волшебная музыка ее тихо пригревшейся рядом с нами души вступает в трогательный консонанс с той, которая сейчас рождается где-то глубоко в нас самих, и это гармоническое созвучие с ней есть в то же время и наше общее согласие друг с другом.

Древние сказители, когда-то бродившие по давно исчезнувшим под новыми наслоениями городам, формировали отличия характеров разноязыких наших народов, – эта же таинственная посланница неведомых сфер лепит из нас то, благодаря чему все мы, разбросанные по разным городам и странам, оказываемся единым племенем. Шесть долгих тысячелетий постигая природу человека, она научилась воздействовать именно на наши чувства, и это обстоятельство оказывается едва ли не более могущественным, нежели власть любых даже самых проникновенных в мире слов. Подобно эпическим сказаниям первых песнопевцев, негромкий, но вместе с тем настойчивый речитатив овладевшей нашим жилищем кошки формировал и продолжает формировать во всех нас единый ответ каким-то настойчивым сигналам, и согласным ответом им оказывается общее движение к покою и миру. Светлый ее идеал, золотой сон четвероногого рапсода о всеобщем согласии («на земле мир и в человеках благоволение»), подсознательно воспринимаясь нами, властно вплетается в единый круг причин, созидающих основополагающие черты всей нашей общей натуры; и ее ощущаемые лишь каким-то подкожным чувством влияния оказываются одним из тех оснований, на котором зиждется все доброе, что создается человеком в этом обуреваемом враждой и все же спасаемом любовью мире…

В достижении именно этого идеала проявляются лучшие наши таланты. Небом ли, самой ли природой – но ведь и в самом деле какие-то таланты дарованы каждому из нас, вот только очень часто, как тот нерадивый раб из евангельской притчи, который зарыл дар своего господина в землю, мы хороним их в лени своей собственной души. Но все же есть незримая сила, обладающая властью заставить каждого откопать их, чтобы свершить-таки то, что было предназначено ему свыше. Мы называем ее музой – неким мифическим существом, рано или поздно пробуждающим каждого из нас к созиданию.

Мы обнаруживаем своих муз в тех, кого любим…

Но ведь и кошка любима нами…

Глава 7. Обет служения

В которой повествуется о верности долгу, о великих жертвах и о тех испытаниях, которые выпадают на долю героини

Бытует мнение, что кошка то ли в нас, людях, видит каких-то больших котов, то ли в самой себе обнаруживает маленького человечка; однако при всей противоположности этих воззрений они сходятся в одном – кошка относит и нас и себя к какому-то одному роду, и (если ей в самом деле свойственна такая направленность мысли) рассчитывает со временем стать такими же, как и мы сами.

Сдается, что нет ничего ошибочней подобных представлений, ведь любое животное хорошо отличает представителей своего вида от всех других. Не исключение в этом ряду и домашние животные; едва ли хотя бы у кого-нибудь из них есть мысль о том, что, повзрослев, оно станет неотличимым от нас, людей. Поэтому и для нашей героини мы, старшие члены ее семьи, – это существа совершенно иной породы, превратиться в которых она не сможет до конца своих дней.