Юрий Вигорь - Сомнительная версия

• Название: Сомнительная версия
• Автор: Юрий Вигорь
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Детектив
• Год: 1991
• ISBN: 5-265-01076-9

Повести и рассказы, составившие книгу — детективы, но без милиции, ибо нашим доблестным органам МВД и КГБ раскрытие этих преступлений попросту недоступно. Почему? Об этом вы узнаете прочтя книгу. Но автор не теряет веры в отечественных Шерлок Холмсов и уделяет им место в повести «Сомнительная версия».

СОДЕРЖАНИЕ:

Ловец. Повесть.

Сомнительная версия. Повесть.

Историоблудия. Повесть.

Дачный синдром. Повесть.

Свой почерк. Рассказ.

Месть. Рассказ.

Страх. Рассказ.

Искатель романтики. Рассказ.

Последний призрак графа Нарышкина. Рассказ.

---

— Ну и дела, — вздохнул Антюхин. — Эвон какой крутой поворот.

6

Как-то во время школьных каникул я забежал зачем-то к Косте домой и тут встретил его дядю, Никифора Кондратьевича, низкорослого толстяка с пышными овсяными усами, который работал ветеринарным врачом.

Он целыми днями мотался на стареньком служебном газике по Одессе и окрестностям города, не считаясь со временем, чуть ли не в фанатической приверженности к спасению всякой живности, ибо полагал, что вскоре единственно одесситы останутся представителями фауны среди расширяющихся городских застроек.

Никифор Кондратьевич любил пофилософствовать, и помнится, в тот день, когда на веранде пили вечерний чай, произошел такой разговор:

— Куда думаете, хлопцы, податься после школы? — спросил он. — Есть уже какая-нибудь задумка или нет? Вот Константин все стихи строчит, занятие, конечно, деликатное, лирика и все такое… Но штаны себе с этого вряд ли купишь, да и не прокормишься. А профессия — дело серьезное, мужчина должен семью содержать.

Во дворе зазвонили, возвещая о том, что приехала машина за мусором. Хозяйки из всех подъездов заторопились на улицы с ведрами. Костя глянул на мать и хотел было встать от стола, но Ксения Петровна махнула рукой:

— Ладно уж, сиди, я сама сбегаю вынесу…

Никифор Кондратьевич неторопливо прихлебывал чай и продолжал рассуждать:

— Вот читаю другой раз в предисловии какой-нибудь книжки об авторе: «…работал плотником, почтальоном, матросом, каменщиком, токарем…» Выходит, вроде бы выхваляют этим — все, мол, постиг и испытал на собственной шкуре. А я подозреваю, что, скорей всего, его попросту гнали в шею отовсюду, потому и мыкался, бедолага. Каменщика из него не вышло, токаря тоже… Писакой, значит, легче быть. Оно конечно, поучать других куда проще, чем самому вкалывать на производстве. Был бы он, скажем, токарем седьмого разряда, я б его сочинительству охотно верил. Это я тебе, Константин, говорю к тому, что не лови ты журавля в небе, не порхай — легче на землю падать будет. Профессию надо выбирать, как жинку. Один раз. Чтоб пришлась и по душе, и жить с ней надежно, без дерганий и хлопот. Серьезный человек метаться от одного дела к другому не должен. А присмотреться загодя, испробовать себя все же надо, пока мамка и батька кормят да поят.

— Вы, дядя Никифор, прагматик, — заметил, тяготясь его наставлениям, Костя. — Вон Джек Лондон сколько профессий испытал. Босяком даже был. Помотался по свету, так и писать о чем было.

— Он не от хорошей жизни босячил, — ответил убежденно Никифор Кондратьевич. — Ему с малолетства пришлось самому заботиться о пропитании, а вы, хлопцы, сидите на всем готовеньком, да еще на разные экскурсии вас от школы возят. Ты б на его месте босяком и остался, — проронил он с добродушной усмешкой. — А хотите, я вам экскурсию устрою? Повожу недельку-другую с собой, приглядитесь к моему делу. Лечить бессловесных тварей, может, еще посложней, чем людей. Они тебе не подскажут, где что болит.

— Зато в вашем деле и ответственности меньше, — бросил Костя.

— Это кто тебе сказал? — воскликнул обиженно Никифор Кондратьевич. — Ты слышал про клятву Гиппократа? — Он стал убежденно доказывать, что не знает ничего интереснее своей работы.

Я представил себе всех этих гнилоглазых псов, облезлых котов, разжиревших болонок с глазами, выпученными от икоты, и меня просто смех стал разбирать от хорошенькой перспективы возиться с ними с утра до вечера и выписывать рецепты озабоченным хозяевам.

— Вы знаете, сколько в Одессе собак? — распинался взволнованно Никифор Кондратьевич. — Пятнадцать тысяч! Человек ведь душой привязан к своим младшим братьям. Я не только их лечу, но и души, человеческие души. А сколько есть одиноких пожилых людей, для которых собака — единственная, можно сказать, отрада и утеха в пустой квартире.

— Тем хуже для них, — заметил скептически Костя. — Сами в том виноваты.

— Нет, не спеши судить людей, — покачал головой Никифор Кондратьевич. — Поглядим как у тебя самого жизнь сложится.

Костина мать только посмеивалась, прислушиваясь к этому разговору.

Все же этот чудак уговорил нас поездить с ним недельку по вызовам. Мы согласились, но без особого энтузиазма.

С утра Никифор Кондратьевич торчал несколько часов на ветеринарной станции, куда поступали заявки, сыпались бесконечные телефонные звонки, а потом мы садились в машину и допоздна колесили по адресам. Он представлял нас хозяевам практикантами из техникума, и старушки почтительно смотрели на белые халаты, доходившие нам почти до пят. В каждом доме нас встречали чуть ли не с распростертыми объятиями: ведь мы могли и не явиться по заявке, потому что это делалось в исключительных случаях. Но разве энтузиастов остановят сухие предписания и инструкции? Наш опекун и наставник не жалел ни машину, ни себя, ни нас.

Я удивлялся, с каким спокойствием и уверенностью Никифор Кондратьевич обращался с бульдогами, эрдельтерьерами, боксерами, делал уколы, лез рукой в отверстую пасть, а свирепого вида псина при этом косилась на него с преданным, рабским смирением и жалобно повизгивала. Нам казалась чуть ли не магией, каким-то гипнозом манера его поведения, потому что при виде Никифора Кондратьевича у собак словно что-то ломалось в глазах.

Мы побывали в десятках квартир, где мне неожиданно открылась совершенно незнакомая прежде сторона людской жизни. Все эти старушки собачницы и кошатницы были, в сущности, столь замкнуты в себе и одиноки, что невольно вызывали к себе не меньшее сочувствие, чем их подопечные. Я и не подозревал, сколь тоскливо иногда оказывается человеку в четырех стенах, сколь спасительным может стать для иного чудака общество почти облезлого какаду.

Однажды под вечер на ветстанцию позвонил какой-то мужчина, чуть не слезно прося приехать и спасти его попугая. Привезти сам сюда птицу он не мог, недавно перенес третий инфаркт и выходил из дому разве что в магазин по соседству. Мы поехали, вняв его мольбам.

Какаду выглядел жалким и ужасным, сидел на жердочке с нахохленным видом, словно мерз от стужи, несмотря на июньскую жару. Хвост его был загажен, а весь пол клетки устилали выпавшие перья.

— Спасите его! — взвел на нас страдальческие глаза хозяин, шаркая шлепанцами, суетясь и угодливо подвигая нам дрожащими старческими руками гнутые венские стулья. — Он был со мной на кораблях неразлучно пятнадцать лет, я купил его в Кейптауне, еще когда ходил третьим штурманом. Моя покойная супруга, как и я, души в нем не чаяла. Он удивительно умный, да-да! Понимает, что обречен, молчит, не ест, не пьет уже третий день.

— Попка, ты чего приуныл? — постучал слегка по клетке Костя. Какаду чуть приоткрыл тонкую голубоватую пленку века и показал безжизненно мутный зрачок.

— Если он погибнет, я этого не переживу, — вздыхал старик, отирая слезу, которая скатилась на серебристую от щетины щеку. — Ведь, кроме него, у меня не осталось никого в целом мире. Я одинок, катастрофически одинок. Детей у нас не было. Мы всегда считали Ливингстона членом нашей семьи.

— Какого Ливингстона? — удивился Костя.

— Его, — кивнул старик на клетку. — Так его зовут.

Моряк перечислял нам многочисленные достоинства этого облезлого комка перьев, в то время как Никифор Кондратьевич открыл клетку и осматривал, казалось, уже безучастного ко всему попугая.

— Эктопаразиты! — заключил наконец он строго. Это прозвучало как вердикт, не оставляющий никакой надежды на спасение.

Старик охнул, чуть не в ужасе закатил глаза и охватил свою плешивую голову дрожащими руками.

— Что же делать, как быть? — причитал он, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Сейчас я сделаю ему укол, и все пойдет на поправку, — утешил Никифор Кондратьевич, извлек из чемоданчика ампулу, шприц, попросил меня подержать попугая и, расправив его хвостовые перья, ткнул туда иглой.

— Полундра! — слабо завопил какаду и попытался хватануть меня за палец.

Мы с Костей засмеялись.

— Однажды наш сухогруз едва не затонул в Атлантике, — рассказывал старик. — Ливингстон, как всегда, был со мной на штурманском мостике. Началась всеобщая паника. Уже стали спускать шлюпки за борт, а он сидит себе преспокойно как ни в чем не бывало и говорит…

— Вычистите клетку, — перебил его Никифор Кондратьевич, — я сейчас обработаю ее специальным составом.

Между тем какаду так и сыпал теперь разными авральными командами; после укола он стал воинственно настроен, встопорщил перья.

— Отдать концы! — кричал он, уставясь сосредоточенно на Костю.

— Через неделю попугай будет в полном порядке, — успокоил старика Никифор Кондратьевич. — Необходимо ежедневно добавлять в воду биомицин. Сейчас лучше давать побольше фруктов и овощей.