Арье Вудка - Два мира и любовь

• Название: Два мира и любовь
• Автор: Арье Вудка
• Жанр: Поэзия
• Год: 2016

Арье (Юрий) Вудка живет со своей семьей в Израиле. Он пишет стихи и богословские труды, как на русском языке, так и на иврите. Первые годы пребывания в Израиле он работал инженером на одном из военных заводов Израиля, а теперь – преподаватель Торы и иврита. Этот человек, блестяще владеющий поэтическим русским языком, вжился в Священный Язык, который он пытается «спасти от накипи бескультурья».

В 1969 году Юрий Вудка был студентом в Рязани, когда милицейский стук в дверь прервал обычный ход его жизни на семь лет. Он был приговорен с тремя друзьями к тюрьме за сионистскую пропаганду. Свой срок он отбывал, в том числе, во Владимирской тюрьме. Именно там выкристаллизовалась его философия жизни.

Со дня приезда в Израиль Вудка выпустил несколько книг на русском языке и иврите. Подобно многим другим узникам Сиона, он обратился к жанру мемуаров. Не ограничиваясь лагерными историями, он также немало написал про "внутреннее очищение" и про "духовный рост за решеткой". Интересно, что на самые проникновенные места в его книге ссылаются некоторые каббалисты.

В лагере Арье сложил немало стихотворений, которые перевел в Израиле на иврит и издал вместе с переводами на иврит Мандельштама, Пастернака, Ахматовой и других любимых русских авторов.

Каким узлом Синай меня отметил?

И как настигнуть мост через века?

Царит над этой танковою степью

Его непостижимая рука.

---

1973, Урал

Судьба

Как пепел Храма, яростным дыханьем
Судьба моя развеяна по ветру,
Где скифские снега и пух вороний
Мне стелят ложе с камнем в изголовье,
И надпись стертая на камне этом
Поведать ни о чем уже не может.

1972, Потьма

Скрипичный концерт

В крыльях мятущихся цепкого звона

Слёзы восторга щемятся наружу,

И нестерпимая боль Мендельсона

В небе полощет пленённую душу.

Последний лагерь – 36-я зона Пермской области

На Святой Земле

Синай

Нагие первобытные просторы
Эфирной дымкой дышат налегке,
И дивные сиреневые горы
На корточках застыли вдалеке.

Вершину роковую различаю,
Что думу вековечную хранит.
Судьба моя впечатана скрижалью
В ее несокрушимости гранит.

Каким узлом Синай меня отметил
И как настигнуть смог через века?
Царит над этой танковою степью
Его непостижимая рука.

Пустыня затаившаяся внемлет.
Вселенной от величья тяжело.
И облако таинственно, как древле,
Легло на это грозное чело…

А море – ослепительной лазури,
Цепочка пальм и белозубье волн,
И не хватает только знойных гурий,
Чтобы дополнить этот сладкий сон.

И к солнцу из обветренных ущелий,
Где гравий и струенье чистых вод,
Цветы и пальмы, зелень, птичьи трели, —
Густой и дикий аромат плывёт.

Здесь дней творенья дремлющие силы
И в небо погрузившийся простор.
Здесь каменные отчие могилы —
Котомками на древних спинах гор.

А-Тур, 1978

Праздник Пасхи

Над Сионом весенним, над буйством полей
Воздух розовым маслом струится.
В эту пору свободы – не бывает светлей —
Мир дыханьем умеет молиться.

1982, Тель-Авив

Зрелость

Бездне весенней недолго синеть
В сердце твоем, человече.
Лета звенящая, плавкая медь
Взвалена будет на плечи.

С ношей срастешься ты, словно верблюд.
Как бесконечны пустыни!
Медью терпенья одет и обут,
Грузно шагаешь отныне.

1982, Тель Авив

Сердцевина

Как прозрачно это тело,
Как телесен слог.
Что Он сделал, что Он сделал,
Неизбывный Б-г?

Далеко, в песках Синая
Вечность обронил.
Все горит и не сгорает
Куст, Израиль, Мир.

Стать хочу неопалимым
Языком огня.
Чтобы вздох Ерусалима
Окрылял меня.

Чтоб над ним расправить перья
Огненным щитом,
Защищая от безверья
Лучезарный дом.

1983, Тель-Авив

С того света

Кто мы, что мы?
Лыком шиты,
Дублены и солоны,
Из кандальной, безъязыкой,
Озверевшей стороны.

Кто мы, что мы? Дети Данте:
Знанья чёрного печать
Никаким письмом таланта
Невозможно завещать.

1984, Тель-Авив

«В странном мире мы живём…»

В странном мире мы живём:
Тело истлевает в нём,
Как пожухлая трава.

Но, печали нас лишая,
Остаются, не ветшая,
Бестелесные слова.

«Пробитым барабаном молкнет парус…»

Пробитым барабаном молкнет парус.
Волна теряет свой прозрачный плед.
Нагая, как земля, встречает старость:
Немая твердь над суетой сует.

«В стране, опять рождённой словом…»

В стране, опять рождённой словом,
Преодолевшим все века,
Встречают мудро и сурово
Его дыханье и рука.

Память

Железные цветы страны железной,
Где каждый шорох смертью оттенен,
Я помню вашу сумрачную бездну.
Она жива. Она одна не сон.

И я бреду вдоль проволочной рези.
И низок, и тяжел свинцовый свет.
И капельки сияют на железе,
И ничего на свете больше нет.

1979, Тель Авив

«Ночь. Сигареты бросьте…»

Ночь. Сигареты бросьте.
Далекий шакала вой.
Огромные звездные гроздья
Сгрудились над головой.

Во мрак устремилась колонна.
Слоновий разбег тростника,
И вееры пальм исступленных,
И фары шальная рука.

Вкруг ямы – кромешно и пусто.
Засада. Беззвучен отряд.
Безлунье. Лишь млечные сгустки
На бархате черном горят.

«Едкая дымка орудий…»

Едкая дымка орудий
И приторный запах тлена
Смешались в горящем Бейруте,
В Парисе, не знавшем Елены.

«И в потоке, столь неудержимом…»

И в потоке, столь неудержимом,
Омуты бывают и коряги,
Мнят они рекою овладеть.

Нас перенесет через запруду
Время – то, что льдинкой ожиданья
Зябко прикасается к душе.

Песни любви

«Почти смертельно рая дуновенье…»

Почти смертельно рая дуновенье.
Замок, ожог несут его лучи.
Но у двери одно прикосновенье
От всех дверей оставило ключи.

Ключи, что властвуют над телом,
Своим и некогда чужим,
В очарованье оробелом
И в страсти, смявшей рубежи.

Ключи в зеленоокий омут
И в хмель распущенных волос,
В безумие, в котором тонут,
И где бывать не довелось.

И вдруг становится кромешной
Такая ясная судьба.
Земля и небо перемешаны,
Но нет Ковчега у тебя.

«Если можешь, избавься от чар…»

Если можешь, избавься от чар.
Не лети мотыльком на свечу.
Не смогу я унять этот жар,
Хоть беды для тебя не ищу.

Не старайся увидеться впредь.
Как пронзительна взгляда стрела!
Дай свече до конца догореть,
Не прожегши резного крыла.

«Лебединая песня любви…»

Лебединая песня любви
Зазвучала в душе и во плоти.
Ты ее не зови, не мани,
Пусть останется в вечном полете.

Не влеки в повседневную муть,
В жар всеядный, в глухую истому.
Не вернуть ничего, не вернуть,
И объятья раскроешь другому.

Да и нужно ли, сердцем любя,
Плоть тугую вести на закланье?
Тот пожар, что сжигает тебя,
Невозможно лечить расстояньем.

Пусть прошедшее болью нагой
Пролетает пустыми полями.
Что еще, кроме памяти той,
Оставляет судьба между нами?

Не уйти от нее, не уйти…
Изливается сердце упруго
Пожеланьем благого пути
И молитвой за нежного друга.

Ведь и мысли о нем и о нем —
Не прельщаются ссорой и сором.
И пылает, пылает огнем
Вся душа, подожженная взором.

Как отчаян, ужасен полет!
Как все рушится резко и быстро!
Лебединую песню поет
Каскадера любовь, не артиста…

«Гурия моя…»

Гурия моя,
Цветик ароматный,
Кто послал тебя
И унес обратно?

Ты в моей крови,
На моем пороге:
Озеро любви
В этой жизни строгой…

Заметет зима
Все, что сердцу мило.
Памяти тюрьма
Свет твой сохранила.

Можно одному
Жить тобой часами,
Только не пойму:
Слезы льются сами…

Гурия моя,
Цветик ароматный,
Кто послал тебя
И унес обратно…

«И как будто бы жить – не тужить…»

И как будто бы жить – не тужить —
Наваждение пьем мы до дна.
Как нам пламя сердец потушить
До того как сгорим мы дотла?

Где источник волшебной воды,
Что вернет нам рассудок, покой?
И куда убежать от беды,
Коль пожар не погасишь рекой?

Как скользить нам над бездной такой,
Не срываясь в последний полет?
Одержимость всегда под рукой…
Утоление – разум вернет?..

«Не могу, не могу, не могу…»

Не могу, не могу, не могу —
Расстояния сводят с ума.
От себя и от всех убегу
В край, где бродят любовь и весна,

Где ушедшая юность царит
И вином запоздалым пьянит,
Где цветением губ и ланит
Разбухает пустая сума.

Этой памяти тонкую нить
Сердце будет навеки хранить.
Дней потоки бурлят, как вода,
Но не смоют ее никогда.

«Зачем так сердцу нравится…»

Зачем так сердцу нравится —
И в боль ему, и в лад
Мечтательной красавицы
И поцелуй, и взгляд?

Те годы, те мгновения —
Умчался их отряд,
Но все прикосновения
Под кожею горят.

Как будто прорастают там
Свечами семена,
Как будто расцветают нам
Иные времена.

И вспять по непрожитому,
Снося плотин лимит,
Речищи львиной рыканье
Порогами гремит.

Беспутие, безлуние,
Не протрубить отбой.
Безумие, безумие
Становится судьбой…

«Мы присядем с тобой у стены…»

Мы присядем с тобой у стены.
Расскажи, расскажи мне, дружок,
Как не тают снега седины
На пожарищах бархатных щек?

Расскажи, расскажи поскорей,
Как попал я в волшебные сны?
Как закаты моих октябрей
Обагрили рассветы весны?

Как нам сладить с такою судьбой:
Что наитье тебе говорит?
И куда нам деваться с тобой,
Если эта звезда догорит?

Ждет нас завтра хамсин или снег,
Рай свиданья, разлука ли вновь,
Но приязнь, сродняя навек,
Дополняет большую любовь.

Переводы с иврита стихов израильской поэтессы Рахель