Аркадий Макаров - Хочешь, я тебе Москву покажу?..

• Название: Хочешь, я тебе Москву покажу?..
• Автор: Аркадий Макаров
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015

Повесть рассказывает о возмужании подростка послевоенного времени, о его непростых отношениях со старшими, много повидавшими людьми, о первой влюбленности, об эротических переживаниях и мужестве начинающего мужчины в непростых жизненных перипетиях и передрягах.

Повесть многопланова, остросюжетна, с вкраплением достаточно острых эротических картинок. Время, показанное в повести отвечает концу пятидесятых годов прошлого века достаточно точно, сексуальные моменты написаны откровенно, но не за пределами допустимого.

---

Но радовался я рано. Правда, старики баяли – не говори «гоп!», пока не перепрыгнешь.

В воздухе что-то стало меняться. Потянуло свежестью и влагой. Издалека приближался переменчивый грохот и шум, словно стремительный поезд, раскручивая и раскручивая тяжёлые колёса, нёсся прямо на меня. В лицо плеснуло таким ослепительным светом, что я еле удержался на месте, намертво вцепившись в торчащий передо мной сук. Грохнуло так, что весь мир разом провалился в тартарары.

Теперь нагрянувшая тишина удивила меня. Ни единого звука, словно лес, как хищный, коварный зверь, сторожко приготовился к решительному прыжку.

Я, прогоняя наваждение, потряс головой. Ломило ушные перепонки.

Плеснуло светом ещё несколько раз, распахнув подо мной страшную бездну. Земля была так далеко, что от высоты закружилась голова, и я ещё сильнее вцепился в спасительный сук. Дыхание прервалось, тишина пугала. Было так страшно, что я, боясь пропустить угрожающие звуки, замер в ожидании какого-то страшного неотвратимого мига, который поглотит меня вместе с окружающим миром.

Гроза.

Гроза в лесу – дело страшное и непредсказуемое. Под пологом деревьев, в их шуме заранее разобрать идущую напролом стихию и психологически приготовится к ней не всегда удаётся. Гроза обрушивается сразу и наверняка.

Обречённые жалобные всхлипы деревьев, их сухостойный скрип и треск ломаемых веток, вибрация листьев порождают страх перед обычным, много виденным природным явлением, и кажется, что всё это впервые, что в мире что-то поломалось.

Гроза обрушивается на лес, как сошедший с пути поезд, опрокидывая и перемалывая всё на своём пути.

В хлёстких струях небесной воды полощутся верхушки деревьев, а внизу она льётся сплошным потоком, словно безжалостные молнии, распоров брюхо небу, раскрыли все створы и запруды. И вот теперь, освободившись, вода ринулась на землю, чтобы навсегда скрыть её под собой, смыть людской сор и греховные деяния многих тысячелетий их власти с поверхности и обновить жизнь.

Примерно это я чувствовал, сидя в развилке дерева и превратившись в комок человеческого детёныша, дрожащий, одинокий и никому не нужный.

Нет, я не плакал. Для слёз у меня не было времени, и я забыл о них. Глаза, исполосованные вспышками неожиданного непредсказуемого безжалостного света, ломили в глазницах, но всё равно напряжённо сторожили каждую вспышку молнии.

Я сидел, исхлёстанный стальными прутьями дождя и обнимал шершавый ствол дерева так крепко, как обнимает охваченный ужасом ребёнок родную мать – спаси и сохрани!

Страх сковал всякую волю к жизни, бросив на произвол безжалостной и равнодушной природе, которая сморгнёт тебя, как маленькую соринку – и не заметит потери.

Хрупка человеческая жизнь, конечна и непредсказуема. В любой момент может оборваться та тоненькая паутинка, на которой тебя подвесил, может, счастливый, а может, и какой другой случай.

Всё в руках равнодушной, как природа, судьбы.

Бондари – село большое, районный центр, и народу там проживает всякого.

Сразу после войны к нашей соседке старенькой тёти Дуси пристал, прислонился Мишка Юхан, мальчик-сирота, лет двенадцати от роду. Появился он ниоткуда: может, сбежал из детского дома, может, заблудился на истоптанных дорогах войны, оставив в земле своих родителей – я не знаю, в те горькие времена всякое могло быть.

Тётя Дуся всем говорила, что это её нежданно объявившейся внучок, сиротка убогонький и несчастный, хотя все знали, что никакого внучка у тёти Дуси не было: Сергей, её сын, женатым не был, и с фронта, как и многие сельчане, не вернулся.

У приёмыша в коленном суставе была перебита правая нога, она неудачно срослась, и он ходил всегда враскачку, припадая на правую сторону.

Хотя нога его и не сгиналась, но держался Мишка легко, был быстр на ходьбу и на руку. Сверстники затевать с ним какой-либо спор опасались, уж очень он непредсказуем: то шутки шутит, а то – и глаза сузит, да так, что лучше туда не заглядывать. За высоким голенищем хромового сапога (сам видел!) Мишка носил финку с наборной рукояткой, припрятанную оттуда, откуда пришёл сам, и кто знает, когда он сузит свои маленькие острые глазки.

Правда, Мишкой его никто не звал, все называли его – Юхан да Юхан. Может, кличка у него такая была, а может, фамилия в наших краях редкая, чухонская.

Хромовые сапоги приёмышу пришлись в самую пору. Тётя Дуся, всплакнув, подарила их Мишке: чего пропадать добру? Похоронка за иконой – вот и вся память о прошлой жизни…

В тринадцать лет Мишка лишился добрейшей тёти Дуси, а жить как-нибудь надо было, учиться некогда, и пошёл Мишка Юхан работать скотником на колхозный двор. Работа простая, но обременительная. Почистить, покормить вечно голодную скотину надо, и он всё время пропадал на скотном дворе, где вместе с рогатыми животными стояли в яслях и лошади.

Лошадей Юхан любил беззаветно. Чистил, ухаживал и старался накормить их так, что председатель иногда, жалея скудные корма, окорачивал парня:

– Юхан, – бывало, скажет председатель, тоже хромой, на деревянной ноге после ранения ещё в гражданскую войну, – ты у меня весь овёс потравил! А до нового урожая, как до твоей свадьбы. Придётся мне из твоих трудодней вычитывать. Сам-то что жрать будешь?

– Митрич, – по-взрослому скручивая цигарку, бывало, скажет Юхан, – не боись, я себе на кашу гречки в фуражке натаскаю. У меня от овса живот пучит. Вычитай!

Подкидыш, мать его так! Что с него взять? И уйдёт председатель, стуча деревяшкой к себе в контору, приказав кладовщику: Юхану овса не отпускать, сена не отпускать, – пускай лошадей в ночное пасёт, трава уже из-под испода на свет божий выползать начала: ничего, май на носу, с голоду не помрут!

А лошадей в нашем заторканном колхозе было шесть штук, да и то списанных с фронта, увечных, контуженных, и очень нервных.

Самой любимой лошадью Юхана была молодая кобылка из кавалерийского полка, тоже контуженная, с девичьим именем Светка, но нраву бешеного. В сохе и в телеге она никакая, а вот под седлом – огонь-баба. Летит, пластаясь над землёй, как тень от облака. Председателю она не в потребу, ему только в телеге на кляче объезды делать, а молодых да ушлых война поковеркала. Вот и стояла на конюшне эта царица донских просторов без дела, только корм переводила. Куда Светку деть? На мясо? Засудят. Продать? Прав таких у «Митрича» нет. Передать в другое хозяйство? Кто возьмёт на себя такую обузу? Светка в бумагах красной строкой отмечена. Заслуженный работник войны. Инвалид Победы!

Но и Светке нашёлся хомут на лебединую шею.

Отошёл Митрич от дел только тогда, когда пришло время, лёжа под иконами, смирится навечно, сложив от безделья руки – ладонь на ладонь.

Хорохорься не хорохорься, а природа своё никогда не упустит. Поплакали бабки, поскорбели о жизни прошлой, никудышней, повспоминали молодость и угомонились. А Митрич всё лежал и лежал деревом поваленным, покуда новый председатель из партийных назначенцев «пятитысячник» не прислал за ним подводу на погост.

Вот и всё.

Сменилось время. Новый председатель решил преобразовать колхоз в хозяйство нового типа – совхоз. Вывеску сменили, а содержание как сменишь? Основные фонды – это народ. А народ не переделаешь. Вот и остался Мишка Юхан тем же скотником при дворе. А председатель, теперь он директором назывался, требовательный. Вежливый. Всех на «вы» да на «вы». И Мишку тоже на «вы» зовёт. «Вы, – говорит, – товарищ Юхан, приготовьте мне вон ту бричку на рессорах! Мне в соседнее хозяйство надо, опыт передавать, не на телеге же туда ехать. Да лошадь, какую поспособнее…»

Бричка на ходу лёгкая, ещё от прошлых времён осталась. Барская. Вот и впряг Юхан свою Светку ноги размять. Пусть повольничает.

Светка на этот раз свой норов показывать не стала. Стояла смирная в упряжи. Уселся директор нового совхоза поудобнее, натянул кожаный картуз на глаза, чтоб ветром не сдуло, покачался на рессорах, и тронул вожжу. Светка разом в галоп пошла, только пыль за бричкой.

Оглянулся Юхан, а во дворе уже никого нет, след простыл.

К вечеру, как директору-назначенцу возвращаться, гроза зашлась. Тучи брюхатые, как коровы, на лугах от горизонта на выпас пошли, силы набираются, из речки воду пьют. Светка трусит слегка. Дорога известная. Колея накатанная. Вот директор после хорошего обеда в соседнем хозяйстве и подрёмывает, вожжи опустил – гроза, может, стороной пройдёт?

А тут рядом со вспышкой так грохнуло, словно армейская граната под бричкой разорвалась. Директора совхоза разом в кювет вышвырнуло, а Светка на все четыре ноги присела да как рванёт через поле, волоча опрокинутую бричку, как пустую погремушку. Обочь – столбы электрические. Бричка осью за столб зацепилась, столб вместе с пасынком из земли и выворотило. Провода оборвались. Светка хрипит от удушья, а один провод возьми да и хлестани Светку по спине.