Харкурт Альджеранов - Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета

• Название: Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета
• Автор: Харкурт Альджеранов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-9524-5215-2

Известный английский танцовщик Харкурт Альджеранов, выступавший с Анной Павловой на одной сцене, вспоминает о десяти последних годах жизни великой балерины, о шедеврах, на которые она вдохновляла композиторов и балетмейстеров, о том, какой божественная Анна была в жизни. Альджеранов рассказывает о ее труппе и совместных гастролях по странам Европы, Америки и Азии.

---

Клерк уточнил и выяснил, что Павлова танцует в другом городе в пятидесяти милях оттуда. Тогда у Сеньоры, одной из костюмерш Павловой, началась истерика из-за того, что она не успеет распаковать костюмы мадам к спектаклю, две другие девушки тоже были расстроены. Они наняли машину и отправились в путь, с шикарным видом подъехали к служебному входу и попросили месье Дандре заплатить за машину.

Удивительно, как мы каждый день не опаздывали на поезд. Это свидетельствует об эффективности работы операторов на коммутаторах в американских отелях, которым мы всегда звонили, если только не возвращались в отель слишком усталыми и не забывали позвонить. Я только однажды проспал в Америке, но мне повезло, в тот день отправление поезда задержали на двадцать пять минут – чрезвычайно редкий случай, – так что я успел к поезду. Был случай, когда мы должны были сесть в поезд, отправляющийся в восемь часов в воскресенье утром, и ехать весь день. Без пяти восемь мы обнаружили, что с нами нет Джойс и Лоны. Кто-то бросился звонить в отель и попросил мистера Херша, нашего администратора, что-нибудь предпринять, чтобы задержать поезд, но мистер Херш проявил непреклонность.

– Если человек моего возраста успевает к поезду, они тем более могут встать вовремя и успеть, – заявил он.

Он был очень хорошим администратором, мы все уважали его и очень удивились подобному отношению. Девушки опоздали на поезд, вернулись в отель и спали до следующего поезда, отходившего в полдень. Кондуктор знал эту историю и каждый раз, когда проходил по поезду проверять билеты, будил их словами: «Хм! Уснули, да?» Пристыженные, они приехали около полуночи и снова отправились спать.

Когда я вижу в кино американский поезд и слышу звонок или сирену, то испытываю волнение. Для меня высшей точкой блаженства после трудного представления и сытного ужина было войти в свой спальный вагон, лечь на свою нижнюю полку и поднять штору. Я смотрел на небо, мерцающее над какой-нибудь огромной равниной или пустыней, а иногда на повороте видел даже бегущий на всех парах паровоз. Я просто лежал, расслабившись, пристально вглядывался в необъятную ночь, зная, что еду в какое-то место. Я пережил шесть гастрольных поездок от побережья до побережья и всегда готов к новой.

В Ютике мне на долю выпало тяжкое испытание – за ленчем пришлось сидеть рядом с мадам. Теперь мне кажется странным, почему я так боялся, но все остальные тоже боялись и находили причины, чтобы сесть где-то в другом месте, и, войдя, я понял – будет ужасно грубо, если я не сяду рядом с Павловой. Думаю, мы все боялись, потому что преклонялись перед ней. Она совсем не была пугающей, если не находилась в плохом настроении, но тогда она не пришла бы к нам на ленч. Я не мог придумать, о чем заговорить, все, сказанное мной, казалось таким заурядным, таким глупым, все же произнесенное Павловой казалось значительным и пленительным. Что я мог ответить, когда она сказала, что ей нравится Америка? Не мог же я сказать, что считаю ее не слишком приятной страной. Павлова находила, что здесь очень хорошее молоко. Наверное, так и было по сравнению с молоком многих континентальных стран. Ей нравилась пища, что удивило меня еще больше, но, наверное, она могла позволить себе покупать более дорогие продукты, чем я.

– Америка хорошее здоровое место, – внезапно сказала она. – После театра еще открыты магазины.

Я думал об этих словах впоследствии, когда прошла дрожь в коленях. Да, пожалуй, она была абсолютно права, просто, когда она это сказала, я не смог найти ответ. Как часто я вспоминал это замечание, гастролируя по Англии, где никто не думает об удобстве бедных актеров.

Павлова считала, что я поступаю правильно, изучая польский, но она очень хотела, чтобы и поляки изучали английский.

– Домбровский должен говорить по-английски, Альджеранов не должен отвечать по-польски, он должен заставить Домбровского говорить по-английски.

Вполне понятно, почему она так говорила, она прекрасно понимала: если один англичанин находится в окружении поляков, маловероятно, что станут говорить по-английски.

Уотертаун опроверг свое название[24]. Воду пить там было нельзя, мы так никогда и не узнали ее вкуса. У чая был очень странный привкус, и даже у молока был такой вкус, словно его надоили у недовольных коров. «Сухой закон» так строго соблюдался, что найти спиртные напитки было совершенно невозможно, а содовая вода и безалкогольные напитки облагались таким же, как везде, высоким налогом. Мы пили кофе, пожалуй, только он заглушал вкус воды. Затем мы отправились в Оберн, где приняли участие в вечерах, устраиваемых в канун Дня благодарения, а ночью не могли уснуть из-за шума, поднятого, несмотря на «сухой закон», пьяными, бродившими по коридорам отеля. Кто-то попытался вломиться в номер Тирзы Роджерз, и Домбровский, в ниспадающей складками белой ночной сорочке с красным польским орнаментом, бросился ей на помощь. Тирзу так поразил его вид, что она, забыв о страхе, разразилась громким хохотом.

Проехав еще много миль, мы оказались в Рочестере под проливным дождем, где встретили сам День благодарения, но большинство из нас слишком устали, чтобы принять в нем участие. В Буффало и Торонто у меня были родственники, и конечно же меня повезли на Ниагарский водопад, но плохая декабрьская погода не позволила мне насладиться зрелищем. В Торонто наши обычные поиски «мира искусства» оказались весьма утомительными. Как только мы устроились в отеле и пообедали, Домбровский и Цеплиньский заявили, что хотят осмотреть картинную галерею, и мы тотчас же вышли. Я спросил полицейского, где она находится, но он не знал и не мог нам дать вообще никакой информации. Следующий полицейский, к которому я подошел, посоветовал нам сесть на трамвай, идущий до Колледж-стрит, и спросить кондуктора. Я спросил его, но он не знал, тогда мы вышли из трамвая и спрашивали человек у двадцати – никто не знал. Мы обошли парк и здания парламента. Наконец нашли какой-то музей, который работал полчаса в день. Мы оказались там как раз в нужное время. Мне было смертельно скучно смотреть на скелеты доисторических животных, но там нашлась одна вещица, сделавшая этот музей стоящим посещения, – в стеклянной витрине лежало невероятно красивое египетское ожерелье, завещанное галерее много путешествовавшим уроженцем этого города. Поиски в конце концов всегда оказываются вознаграждены. А несколько дней спустя в сопровождении юного друга моих канадских родственников мы посетили настоящую картинную галерею. Я отметил в своем дневнике, что все картины были «канадские. Некоторые очень милые, некоторые очень современные».

В этот период все мы почувствовали усталость. Детройт, Толидо, Ньюкасл, Питтсбург, Уилинг, Спрингфилд и Цинциннати – все эти города пролетели мимо, и я почти не запомнил, что они собой представляли.

Детройт остался более ярким воспоминанием благодаря визиту к кузенам моей матери, их теплое американское гостеприимство значительно улучшило мое настроение. Меня пригласили на званые завтрак и ужин и на музыкальный вечер, где не исполнялись ни Чайковский, ни Глинка – ничего, что могло бы напомнить о балетном репертуаре.

Порой я буквально забывал, в каком городе мы находимся. Отель, ресторан, почтовое отделение, театр – это все, что мы видели в большинстве городов, наряду с картинной галереей, если таковая там имелась. Однажды, когда я думал, что нахожусь в Спрингфилде, я купил газету, чтобы прочесть, что о нас пишут, и обнаружил, что мы, оказывается, в Цинциннати, а я и не заметил. В Индианаполисе мы встали в половине седьмого утра, чтобы сесть в поезд, направляющийся в Колумбус, куда приехали в половине первого, дали вечернее представление и уехали в спальном вагоне в Кливленд, где дали три представления за два дня, затем отправились на одноразовые представления в Гэри, Форт-Уэйн и Саут-Бенд. Мы очень устали, но все же нас радовали ночные переезды – тогда не приходилось платить за отели.

Нельзя сказать, что Миннеаполис пришелся мне по вкусу, но он стал важной вехой в моей жизни, поскольку именно там мне представился мой первый шанс. Караваев, великолепный характерный танцовщик, обратил внимание на то, что я обладаю мягким plie[25]. Однажды вечером, когда Новицкий, второй солист, выступавший в гопаке, заболел и не мог танцевать, Караваев предложил Пиановскому, чтобы я заменил его. Поскольку я входил в состав труппы всего три месяца, Пиановский решил, что будет неблагоразумно согласиться на это предложение, поскольку это может вызвать зависть у окружающих. Но он сделал для меня доброе дело, продвинув кого-то из кордебалета и поставив меня на его место. Это сильно взволновало меня, мне всегда казалось, что мой настоящий русский танец начался с этого момента.

Мое следующее продвижение произошло в Чикаго. Мне посчастливилось танцевать в заднем ряду очень трудного танца «Обертас». Как всегда, рядом танцевали одни поляки, все они были воспитаны на этом танце; казалось, все складывалось не в мою пользу, потому что в 1922 году по количеству поляков Чикаго занимал второе место после Варшавы. Павлова простояла за кулисами весь танец. Я не льщу себя надеждой, будто она пришла только для того, чтобы посмотреть на мои успехи, но, очевидно, обратила на меня внимание и, говорят, отметила, что я танцевал «хорошо».