Харкурт Альджеранов - Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета

• Название: Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета
• Автор: Харкурт Альджеранов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-9524-5215-2

Известный английский танцовщик Харкурт Альджеранов, выступавший с Анной Павловой на одной сцене, вспоминает о десяти последних годах жизни великой балерины, о шедеврах, на которые она вдохновляла композиторов и балетмейстеров, о том, какой божественная Анна была в жизни. Альджеранов рассказывает о ее труппе и совместных гастролях по странам Европы, Америки и Азии.

---

– Закат, – ответил я и продолжал, указывая вниз: – Палуба.

– Poktad, – отозвался Домбровский.

Вскоре я обнаружил, что изучение польского не было абсолютно безболезненным процессом. Другой поляк, Нелле, научил меня говорить «спокойной ночи», а затем послал к Геранской, одной из молодых полек, собиравшейся уйти в свою каюту.

– Dobra noc, chli na noc, – весело улыбаясь, сказал я, ожидая, что она ответит мне такой же вежливой фразой.

Но она вспыхнула, злобно закричала на Нелле и ушла, ужасно рассерженная. Нелле был очень доволен и пустился по палубе в пляс, а я беспомощно стоял, не понимая, в чем дело. Позже я узнал, что все произошло так, как и планировал Нелле, поскольку мое неправильное произношение превратило старомодную рифму в нечто непристойное, что означало: «Спокойной ночи, и блох тебе в постель». Очень плохо!

Однажды вечером, когда большинство уже чувствовало себя лучше, Новицкий пригласил некоторых из нас к себе в каюту, чтобы поиграть нам на фисгармонии. Я никогда ни до, ни после не видел этого инструмента. Он походил на аккордеон, но присоединялся с помощью трубки к каким-то педалям, на которые нажимали ногами. Я сделал не слишком понятный рисунок этого инструмента в своем письме к матери – мне было трудно писать ей, не имея почти никаких новостей. Другая музыка, которую мы имели возможность слушать, – это музыка джаз-оркестра, снисходившего до нас, пассажиров второго класса, по утрам. Это был довольно странный опыт танцевать фокстроты, уанстепы и вальсы в салоне перед ленчем. Только пассажиры первого класса могли танцевать в более подходящее время – днем и вечером. Но мы не возражали потанцевать для разнообразия ради удовольствия, а когда волнение усиливалось, мы, по крайней мере, могли поддерживать друг друга.

– Morska latarnia, – сказал кто-то однажды вечером, взволнованно показывая на море. Маяк!

Итак, мы оказались у побережья Канады, а на следующий день уже плыли по реке Святого Лаврентия по направлению к Квебеку. Расписные каркасные домики, стоявшие вдоль берега, напоминали маленькие деревянные домики из фермерского набора, который был у меня в детстве. Они, казалось, еще больше увеличивали чувство нереальности, охватившее меня по приезде в Квебек. Мы остановились в очаровательном старом отеле, полы и стены которого находились по отношению друг к другу под какими-то странными углами. Помню, как, вставая из постели в первое утро, я долго ждал, когда пол под ногами качнется назад, как бывало на палубе в течение восьми дней до этого. Нам понадобился целый день для репетиций, затем мы дали два представления в зале Квебека и приехали в Монреаль, где дали четыре представления. Только тогда я, наконец, осознал в полной мере, что мы действительно ступили ногой на американский континент.

По приезде в Монреаль мы репетировали более пяти часов, и мне каким-то образом удалось справиться со своими партиями в «Фее кукол» и «Коппелии». Поскольку в тот период я сам был довольно замкнутым, то мой первый взгляд на людей меня не удовлетворил. Я даже записал в своем дневнике, что они были «дурно воспитанными, надутыми и самоуверенными». Наверное, в те дни я отличался излишней нетерпимостью. Я был так занят, пытаясь разобраться в своих партиях в балетах, так уставал после репетиций, так старался изо всех сил угодить мадам, что просто не был в состоянии ясно воспринимать окружающий мир. Время от времени я снова смотрю на эти программы для Монреаля осени 1921 года с их забавными объявлениями на английском и ломаном французском. Когда мне было восемнадцать, я, наверное, не обращал внимания на то, что сразу же под «Амариллой» размещалось объявление о лечении знахарем венерических болезней, не удивлялся я и тогда, когда видел на задней странице, что la grande danseuse polonaise ANNA PAVLOVA[15] сделала одолжение рекламодателю, сказав, что le vin St.-Michel est l’excitateur par excellence. Il developpe la vigueur, donne l’endurance, entretient l’elasticite et la souplesse, c’est le tonique incomparable entre tous[16].

Работать над репертуаром было тяжело. Первой показывали «Фею кукол» с Павловой в заглавной роли, партнером ее был Новиков, Залевский исполнял роль хозяина магазина, Караваев – Арлекина, Нелле – поэта, Бутсова – говорящей куклы, Стюарт – тирольской куклы и Линдовская – испанской куклы (завидная роль, поскольку была первой ролью Павловой). В этом балете мне предстояло осуществить свое первое сольное выступление в роли Джека в коробочке, довольно маленькая роль, но она впервые дала мне возможность использовать гротескный грим. Во второй сцене я был одним из котов в танце котов и кроликов, пользовавшемся большой популярностью у зрителей, я же от всего сердца этот танец ненавидел. Цеплиньский был другим котом и разделял мое отвращение к нему, да и нашим партнерам он не нравился. Вспоминая этот номер, я удивляюсь, что он вообще имел успех. Затем происходило мое поспешное перевоплощение в Джека в коробочке, для чего приходилось выдержать борьбу за место у зеркала в артистической уборной, затем путь на сцену и в свой сундук, где приходилось сидеть скорчившись до тех пор, пока не прозвучит моя музыкальная реплика, тогда я отбрасывал крышку и выскакивал, потом меня, трясущегося, уносили со сцены. Приносили кукол: Арлекин, тиролька и «мама-папа», каждая со своим соло. Между англичанами и поляками постоянно разгорались споры о том, что говорить сначала – «мама» или «папа». Англичане всегда выступали за маму, поляки – за папу. Затем следовала кода, во время которой мы все одновременно исполняли свой отдельный танец в различных частях сцены. После этого впервые появлялась Павлова. Наверху небольшой, из нескольких ступеней, лестницы раздвигался занавес, и там стояла Фея кукол, Анна Павлова, в бледно-розовой балетной юбке, в розовом парике с жемчужной сетью поверх него и жезлом в руке. Зрители ждали, занавес снова закрывался, она не двигалась! Сюжет заключался в том, что богатый англичанин покупал Фею кукол, к большому огорчению игрушечного мастера, не хотевшего ее продавать, но тем не менее он доволен высокой платой, которую за нее получил, и закрывает свою лавку. Как только наступает темнота, Фея кукол оживает, превращает магазин в гостиную с огромной рождественской елкой и оживляет все остальные куклы и игрушки.

«Фея кукол» явно предок «Волшебной лавки» – старый венский балет, фаворит репертуара большинства европейских оперных театров того времени. Для этого балета некоторым из нас, включая Цеплиньского и меня, приходилось переодеваться в первой половине вальса. Я не сразу оценил, насколько хорошим костюмером был Кузьма, переодевавший нас с быстротой молнии. Неудивительно, что Павлова привезла его из России, со временем я понял, насколько он ценен. Костюмы котов были сшиты на высоких мужчин, и нам приходилось надевать резинки под колени, чтобы они не свисали. В танце было много pas de chat[17] и jete, и, если бы не резинки, результат был бы комическим – по крайней мере для остальных участников кордебалета, стоявших, выстроившись в две линии, по обоим краям сцены. Животные – настоящие или люди, наряженные животными, – доставляют много хлопот на сцене. Если нам не приходится беспокоиться о ногах, то проблемы вызывают наши маски или хвосты. Даже если ты сам привык к своему хвосту, всегда найдется какая-нибудь неуклюжая скотина позади тебя, которая непременно наступит на него как раз в тот момент, когда тебе нужно идти или танцевать. Последовала серия танцев: «испанская кукла», «поэт и белые куклы», «менуэт», «флаги», «оловянные солдатики», а затем «коты и кролики». После этого пришел черед большого адажио Павловой и Новикова с их поразительным равновесием, от которого просто дух захватывало, с удивительной линией и с последующими искрящимися вариациями. Балет заканчивался в старинном стиле маршем и Schluss-Galop[18] в исполнении всего ансамбля, а затем повторение любимого вальса для балерины и ее партнера.

То были напряженные дни. Приходилось много репетировать для «Амариллы» – я должен был разучить фарандолу и чардаш и быстро переодеться во время действия из придворного в цыгана. Амарилла была чудесной ролью Павловой. Это трагическая роль цыганки, приглашенной развлекать гостей на Fete Champetre[19], где праздновалась помолвка дворянина и богатой графини. Цыганка предсказывает графине судьбу: богатство, счастье, замужество, долгую жизнь – и вдруг обнаруживает, что жених графини – ее возлюбленный. Дворянин делает Амарилле знак не узнавать его. Она пытается убежать, но цыганский барон заставляет ее танцевать. В этом адажио партнером Павловой был Новиков, они держались с двух сторон за тамбурин. Цыганка на носках – это может показаться неправдоподобным, но все было верно по своей выразительности. Чудесные линии изысканно вылепленных ног Павловой, превосходно изогнутый подъем, плавные движения рук, свобода движения, гибкость тела, прекрасная линия шеи, изумительное выражение горячей любви и отчаяния – все это дополнялось мужественной грацией и драматическим сочувствием Новикова в роли брата Амариллы, а угрюмая жестокость Залевского, цыганского барона, контрастировала с беспечным равнодушием Варзинского в партии дворянина и Линдовской в роли графини. Я часто размышляю: многие ли зрители и актеры, находившиеся на сцене, осознавали чудо того, что они видели; все это казалось таким естественным, и все же я сомневаюсь, сможет ли современная балерина исполнить эту драматическую роль с большим успехом. Финальный танец Павловой в «Амарилле» был особенно замечательным своей выразительностью: отчаяние покинутой женщины передавалось чудными pas de bourree со склоненной спиной, что производило впечатление, будто она вот-вот лишится чувств. В самом конце, когда гости уходят в дом, дворянин возвращается к Амарилле и протягивает ей кошелек с золотом. Она швыряет ему кошелек обратно, а когда он разворачивается и безучастно уходит, она падает на землю, охваченная приступом отчаяния.