Ольга Матич - Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи

• Название: Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи
• Автор: Ольга Матич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4448-0461-2

Ольга Матич (р. 1940) – русская американка из семьи старых эмигрантов. Ее двоюродный дед со стороны матери – политический деятель и писатель Василий Шульгин, двоюродная бабушка – художница Елена Киселева, любимица Репина. Родной дед Александр Билимович, один из первых русских экономистов, применявших математический метод, был членом «Особого совещания» у Деникина. Отец по «воле случая» в тринадцать лет попал в Белую армию и вместе с ней уехал за границу. «Семейные хроники», первая часть воспоминаний, охватывают историю семьи (и ей близких людей), начиная с прадедов. «Воля случая» является одним из лейтмотивов записок, поэтому вторая часть называется «Случайные встречи». Они в основном посвящены отношениям автора с русскими писателями – В. Аксеновым, Б. Ахмадулиной, С. Довлатовым, П. Короленко, Э. Лимоновым, Б. Окуджавой, Д. Приговым, А. Синявским, С. Соколовым и Т. Толстой… О. Матич – специалист по русской литературе и культуре, профессор Калифорнийского университета в Беркли.

---

Из моего поколения осталось трое – я, мой младший брат Михаил и внук Шульгина Василий. Мы не родились в России, но нас воспитали в русском духе и каждый из нас создал свою собственную русско-американскую идентичность. Детей ни у брата, ни у Василька нет. Нет их и у моей дочери.

«Кровь выдохлась» – говорила мама, обращаясь (скорее всего, неосознанно) к распространенному в конце XIX века дискурсу вырождения. В этой псевдонаучной теории важнейшее место занимала именно проблема конца рода. По этой теории объяснение конца семейных линий Шульгиных, Билимовичей и Павловых в эмиграции можно искать в неспособности совладать с нанесенными им революцией травмами, последствия которых проявились в их потомках[2].

* * *

Перед тем как начать писать эту книгу, я побывала в Киеве, Москве, Любляне и Белграде, где обосновалась после эмиграции часть семьи. В архивах Киева, Любляны и Белграда оказалось множество относящихся к ней документов, около тысячи единиц хранения насчитывает фонд Шульгина в московском ГАРФе. Профессор Киевского университета Александр Билимович в эмиграции получил место в Люблянском университете и, по сути, создал там курс экономики. Его брат, в прошлом – профессор Новороссийского университета в Одессе, устроился в Белградском университете. Там же поселилась старшая сестра В. В. Шульгина, Павла Могилевская, последний издатель «Киевлянина», с двумя сыновьями; сам В. В. со второй женой жил много лет в Сремских Карловцах, где в 1920-х годах находился штаб Врангеля.

В конце войны Шульгин был там арестован и отправлен в Советский Союз, где его приговорили к двадцатипятилетнему сроку; он отсидел двенадцать лет в знаменитом Владимирском централе и был амнистирован в 1956 году. Для определенного слоя поздней советской интеллигенции Шульгин представлял интерес в основном потому, что стал для нее голосом запретной истории – «осколком» бывшей Российской империи, неожиданно оказавшимся среди них. Когда я приезжала в Советский Союз в 1970-е и 1980-е годы, меня регулярно потчевали рассказами о Шульгине.

В бывшей Югославии, помимо архивной работы, я занималась розысками людей, которые знали моих родственников, пусть даже совсем отдаленно или вовсе «виртуально». Неожиданно для себя я познакомилась со словенскими экономистами, интересовавшимися моим дедом и его влиянием на экономическую теорию. По очередной воле случая мне случилось познакомиться в Сремских Карловцах со старой боснийкой, знавшей Шульгина. До войны она работала прислугой в русской семье, с которой тот был в дружеских отношениях. Эта женщина запомнила его худым, высоким джентльменом с тихим голосом[3]. В Киеве я не только сидела в архивах и с любопытством читала подшивки семейного «Киевлянина», но также искала места, где жили и работали родственники. Мне довелось познакомиться с людьми, которые интересовались Шульгиными, – например, киевский краевед Михаил Кальницкий знал, где похоронены мои прадед (основатель «Киевлянина») и прабабушка. Могилы совсем заросли, но Кальницкий быстро их расчистил, и перед нашими глазами оказались хорошо сохранившиеся надгробные памятники. Локус памяти, кладбище занимает меня с детских лет; однажды во втором классе – мы тогда жили в Германии – я прогуляла на кладбище школу. Теперь, посещая их, я по стилю памятников восстанавливаю эпоху умерших и даже думаю написать книгу о русских кладбищах за границей. Совсем неожиданно для себя в Киеве я познакомилась с несколькими людьми, интересовавшимися моим отцом, – они читали его воспоминания о Белой армии. Один из них, молодой историк Ярослав Тинченко, – специалист по Алексеевскому полку, в котором отец состоял. Оказалось, что Тинченко в особенности интересует судьба уникального военного дневника одного из отцовских однополчан, Александра Судоплатова; по счастливому совпадению этот дневник был у меня. Теперь этот дневник опубликован в мемуарной серии «Нового литературного обозрения» с комментариями Тинченко.

Из таких счастливых совпадений частично и состоят мои воспоминания. Как я пишу, повествование отчасти ориентируется на неожиданные совпадения, которых в моей жизни было множество. Возможно, вследствие разрозненности моего детства я придаю таким неожиданным совпадениям больше значения, чем другие, подсознательно желая восстановить связь времени и места. На психологическом уровне это можно сравнить с желанием позднесоветских интеллигентов установить связь с Шульгиным.

* * *

Если архивы – это традиционный источник исторических знаний, то Всемирная сеть – самый новый ресурс в области исторических исследований. Результаты поиска в Интернете, конечно, менее надежны, чем архивные, зато они в каком-то отношении более неожиданны. Минувшие двадцать лет я поражалась количеству сайтов, посвященных В. В. Шульгину и – не в таком, правда, количестве – братьям Билимович и моему отцу (его воспоминания вывешены в Сети). Не будь его, я значительно позже узнала бы о том, что в последние два десятилетия труды Александра Билимовича опубликованы в России. Обидно, что моим родным не довелось испытать их виртуального возвращения на родину, – ведь они жили прошлым, настоящим и будущим России. Зачастую только Интернет позволяет быстро получить доступ к труднодоступным документам в далеких архивах и открывает ищущему неизвестные публикации. Без него мне бы никогда не получить новых сведений об Александре Гуаданини, прадеде второй жены моего деда (именно ее я считала своей бабушкой), приехавшем в Россию в середине XIX века из Италии. Эти сведения нашлись в мемуарах того времени, тоже вывешенных в Сети. В Интернете я нашла семейные фотографии из далекого прошлого, пропавшие в эмигрантских перипетиях. Разумеется, я, как и все, нередко чувствую неудовлетворенность сетевым поиском, потому что найденные сведения как будто висят в пустоте. Это чувство испытывает всякий исследователь, когда оказывается, что за неожиданной находкой стоит невидимая стена.

Недосягаемость семейного прошлого переживается острее всего потому, что его носителей уже нет в живых. Каждому знакомо сознание запоздалости: можно было задать все нужные вопросы, но время ушло. Некого спросить о найденном письме, которое ставит новые вопросы, о неподписанной фотографии, о новых данных из публикации о родственнике. Приходится довольствоваться имеющимися фрагментами прошлого. Из таких фрагментов, напоминающих мозаику, и состоят семейные воспоминания, хоть я и много знаю о своей семье: мать была истинным носителем семейной памяти и всю мою взрослую жизнь сознательно передавала ее мне.

* * *

Не бывает повествования без брешей. Я особенно ясно это поняла, когда работала в семейных архивах и перечитывала письма, которыми располагала. В архивах я нашла много нового, а некоторые письма напомнили о забытом. Вообще размышления об истории неизбежно напоминают о том, что она чаще молчит, чем говорит.

У каждой семьи есть свои тайны, о которых знают только самые близкие. В этой книге я пишу о ее тайнах, чтобы полнее раскрыть некоторые семейные свойства. Неожиданное появление новых тайн, обнаруженных мною в архивах и Интернете, имеет особую силу: когда носителей тайны нет в живых, ты остаешься в неизвестности, в положении аутсайдера. Это чувство напоминает о повествовании, строящемся на сокрытии от читателя информации, к которой тот безуспешно пытается получить доступ.

Наглядный литературный пример – один из излюбленных приемов Достоевского, использование неподтвержденных слухов: в «Братьях Карамазовых» мы так и не получаем окончательного ответа на вопрос, был ли Смердяков сыном Федора Карамазова; в «Преступлении и наказании» мы не получаем подтверждения тому, что Свидригайлов растлил девочку и убил жену. Читатель вынужден самостоятельно решать – верить слухам или признать непознаваемость текста. Эти вопросы вставали передо мною в связи не только с семейными тайнами, но и с интерпретацией каких-то высказываний и поступков родственников, включая сторонних, отличных от семейных, воззрений на них. Какую занять позицию, чтобы остаться верной им и себе?

Словом, автор воспоминаний задается вопросом, как осмыслить не только то, что ему известно, но и лакуны в повествовании. Моя книга состоит из фрагментов жизненных историй и толкований этой мозаики. Читатель эпохи постмодернизма и Всемирной сети хорошо понимает фрагментарную природу мышления и письма. Тем не менее его не оставляет желание добраться до исчезнувшего целого, существование которого подверг сомнению еще модернизм. Одним из способов осуществить это желание является интерпретация – самостоятельное прочтение текста; к нему я и приглашаю читателя.

Интерпретацию можно сравнить с памятью, которая по своей природе не только фрагментарна, но и субъективна. Отдельные воспоминания имеют мнемоническую функцию, помогают реконструировать и истолковать целое, пусть мнимое. Они часто состоят из объектов, которые напоминают нам об ушедших. Таким объектом памяти и стало для меня зеркало прабабушки.