Ольга Матич - Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи

• Название: Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи
• Автор: Ольга Матич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4448-0461-2

Ольга Матич (р. 1940) – русская американка из семьи старых эмигрантов. Ее двоюродный дед со стороны матери – политический деятель и писатель Василий Шульгин, двоюродная бабушка – художница Елена Киселева, любимица Репина. Родной дед Александр Билимович, один из первых русских экономистов, применявших математический метод, был членом «Особого совещания» у Деникина. Отец по «воле случая» в тринадцать лет попал в Белую армию и вместе с ней уехал за границу. «Семейные хроники», первая часть воспоминаний, охватывают историю семьи (и ей близких людей), начиная с прадедов. «Воля случая» является одним из лейтмотивов записок, поэтому вторая часть называется «Случайные встречи». Они в основном посвящены отношениям автора с русскими писателями – В. Аксеновым, Б. Ахмадулиной, С. Довлатовым, П. Короленко, Э. Лимоновым, Б. Окуджавой, Д. Приговым, А. Синявским, С. Соколовым и Т. Толстой… О. Матич – специалист по русской литературе и культуре, профессор Калифорнийского университета в Беркли.

---

У отца была только одна фотография его матери – на ней она совсем молода и, скорее, хороша собой. Проникнувшись сочувствием к своему дяде, подростком оторвавшемуся от семьи, эту фотографию подарила ему племянница. (Папа, случайно попавший в белую армию в тринадцать лет, покинул Россию, не взяв с собой ничего – в том числе на память.) Когда мы его ранее спрашивали, на кого он похож, он отвечал, что не знает. Он тогда же получил фотографию отца и в преклонном возрасте, думаю, впервые имел возможность всматриваться в лица своих родителей и искать в них отражения себя. Если фотографии умерших являются одновременно объектами и подменами памяти, в случае папы – подмена имела особое значение. Ведь его мать умерла, когда ему было десять лет, а отца он видел последний раз в возрасте тринадцати лет.

Мать Мария Павлова (ур. Морозова)

Спустя семьдесят лет мы с папой посетили кладбище, где похоронена его мать, но могилы ее не нашли, взамен побывали на могиле ее младшей дочери Сони. В 1920-х она писала брату трогательные письма в Югославию и послала ему свою карточку, но в 1930-е переписка по понятным причинам прервалась. Папа сохранил эти письма – это была единственная нить, связывавшая его с семьей; теперь, проделав долгий путь из Югославии в Австрию, Германию и наконец в Америку, они лежат у меня. Они сохранились в той же маминой коробке, помеченной словами «самое драгоценное».

В письмах предстает молодая девушка, создавшая в своем воображении романтический образ старшего брата, живущего где-то за тридевять земель. Последнее сохранившееся письмо от 1931 года[210] напоминает любовное послание: «Боречка, – пишет она, – как мне хочется тебя видеть, да и вообще скажу правду, что у меня к тебе не братское чувство, а что-то другое…» Письмо кончается словами: «Мне хочется к тебе, что ты на это скажешь?!» Когда Соня в последний раз видела брата, ей было всего пять лет. Люда говорила, что в семье ей было одиноко. Дети росли с бабушкой Машей – бабушкой по женской линии. Брат Алексей – папа его называл Леней – с Соней обращался плохо, старшая сестра, видимо, тоже. В своем единственном сохранившемся письме к брату Таня просит его приехать в Торжок; она пишет, что если у него нет денег на дорогу, то она ему их вышлет; еще она пишет, что ей трудно справляться с младшими братом и сестрой (мачеха в Торжок не вернулась). От брата тоже было письмо, его фотографию и свою прислала папе Соня, эти карточки у нас всегда стояли на почетном месте в гостиной, а в последние годы – и отца и матери.

Соня Павлова (конец 1920-х)

* * *

Проучившись в Москве неполных два года, отец оставил корпус, чтобы присоединиться к семье, которая двинулась на Юг, в места, где было спокойнее, а главное – лучше с продовольствием. К тому же наш дед к тому времени был уже скорее за белых, и семья перебралась в Ливны, где у него были друзья. Папа любил рассказывать, как в Ливнах он слышал речь Троцкого, чьи ораторские способности произвели на подростка большое впечатление. Троцкий стоял на крыше бронепоезда буквально в нескольких шагах от отца – так ему это помнилось.

Стремясь дальше на Юг, отец и дед первыми выехали в Харьков, где дед разболелся и послал сына за мачехой (в Ливнах он женился второй раз), старшей сестрой и братом: «Прощаясь с отцом на вокзале, я не думал, что вижу его в последний раз… Побывать в Ливнах мне так и не пришлось. Вне зависимости от моей воли, моя жизнь пошла по совершенно непредвиденному и невероятному пути. Я был подхвачен волной отступающей Добровольческой армии, прошел с ней весь юг России и через год вместе с ней очутился за границей»[211]. Теперь трудно себе представить, как папа решился на такое опасное дело, и еще труднее понять, как отпустил его дед, но времена были другие, и детям приходилось быстро взрослеть.

В поезде юного кадета взяли под покровительство офицеры Алексеевского полка, ехавшие в Ливны, но оказалось, что в городе идут жестокие бои и командир полка его туда не пустил. Так начался папин последний год в России. У алексеевцев он стал сыном полка, которым командовал капитан П. Г. Бузун, совсем молодой ветеран Первого Кубанского (Ледового) похода.

«То, что произошло со мной после моего отъезда из Харькова, – пишет отец, – было мне и интересно и отвечало мечтам тринадцатилетнего мальчика. А мечтал он, этот мальчишка, о героических подвигах и о том, как он вернется к отцу героем с Добровольческой армией, в победу которой он верил. Кто мог предполагать тогда, что события разовьются так стремительно и так бесповоротно, и совсем не так, как мечталось»[212].

Отец действительно стал героем и был награжден Георгиевским крестом за разведку в захваченном красными Ростове. Опять-таки приходится удивляться – как генерал Кутепов послал тринадцатилетнего подростка на такое ответственное задание. Правда, командир Бузун был возмущен этим решением, но изменить приказ генерала не мог. Ради справедливости следует добавить, что отец сам убедил Кутепова послать именно его в Ростов. Придумав соответствующую «легенду», он переоделся крестьянским мальчиком и разузнал что мог – правда, попал при этом в тюрьму, но вскоре был освобожден.

В Керчи, куда отступил Алексеевский полк, по очередной воле случая отец встретился с мачехой, сестрой и братом – помня, что муж собирался перевезти семью в Керчь, она туда отправилась с детьми, но там, как и в Харькове, его не нашли. Когда встал вопрос, что папе делать дальше – присоединиться к своим или же оставаться в полку, – он избрал последнее. И как он пишет в своих воспоминаниях: «Не только благородные побуждения повлияли на мое окончательное решение <то, что он будет еще одной обузой для мачехи>. Это были скорее отговорки. Просто жизнь в полку была для меня интересней, и переход на положение обыкновенного мальчишки был бы для меня слишком тяжелой и обидной деградацией»[213]. (Семья, конечно, хотела, чтобы он остался, но подросток сумел их убедить в осмысленности своего решения.) Впрочем, не случись той встречи с алексеевцами в поезде в Ливны, мы не знаем, пошел бы отец добровольно в белую армию или нет, но в те годы сама история распоряжалась столь частыми непредвиденными случайностями, радикально изменившими ход человеческих жизней.

Уже в Крыму отца, как малолетнего, определили в Константиновское военное училище в Феодосии[214], а через два месяца, в начале ноября 1920 года, он эвакуировался на крейсере «Корнилов» в Константинополь, а затем очутился в Югославии. В сентябре папе исполнилось четырнадцать лет. Со своим другом Ваней Шарием, с которым познакомился в училище и покидал вместе Крым, он дружил до самой смерти того в Америке.

* * *

Югославия – Королевство сербов, хорватов и словенцев – радушно встретила белую эмиграцию. В благодарность за помощь, в свое время оказанную ему Россией, король Александр финансировал создание русских школ по старому образцу. (Но и русская эмиграция много сделала для Югославии, особенно для ее школ и университетов.) Вместе с другими кадетами, эвакуированными в Константинополь, отец прибыл в Бакар (Хорватия) на грузовом пароходе «Владимир». Оттуда кадет отправили в Словению, где Крымский кадетский корпус разместился в старых бараках в Стрнище, а через год – в Белую Церковь, небольшой город в Сербии. Там папа кончил корпус – ему, как и многим юным добровольцам, оказавшимся за границей, он заменил семью.

Директором Крымского корпуса был генерал В. В. Римский-Корсаков, в прошлом – директор I Московского Екатерининского кадетского корпуса. Для крымских кадет он стал близким членом «семьи» – они называли его «дедом». В шестом классе отец дал пощечину однокласснику за то, что тот его все время дразнил, и был за это наказан. Наказание было психологическим: другим кадетам запретили с ним разговаривать. Несправедливое наказание обидело отца; он решил уйти из корпуса и ехать в Южную Сербию на строительство шоссейных дорог. Узнав об этом, директор вызвал его к себе, но, вместо того чтобы повести себя как строгий начальник, говорил с ним, как добрый дед – с неразумным внуком. Он посадил его на колени и сказал, что несет за него ответственность и заменяет ему родителей и что если отец теперь уйдет из корпуса, то никогда не получит среднего образования. Борьба же с большевиками на время кончена, сказал директор, и солдаты пока не нужны – молодежь из полков должна стремиться в университеты, потому что России нужны будут образованные и интеллигентные люди, а не недоучки – у каждого бывают неприятности и через них нужно уметь пройти, а не легкомысленно ломать и портить свою жизнь. Римский-Корсаков (кстати, он был родственником композитора) сумел уговорить папу остаться в корпусе.

Борис Павлов (конец 1920-х)