Сергей Носов - Музей обстоятельств (сборник)

• Название: Музей обстоятельств (сборник)
• Автор: Сергей Носов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8370-0503-9

Всем известно, что Сергей Носов – прекрасный рассказчик. В новой книге собрана его «малая проза», то есть рассказы, эссе и прочие тексты, предназначенные для чтения как вслух, так и про себя широким кругом читателей. Это чрезвычайно занимательные и запутанные истории о превратностях жизненных и исторических обстоятельств. Короче, это самый настоящий музей, в котором, может, и заблудишься, но не соскучишься. Среди экспонатов совершенно реально встретить не только предметы, памятники, отверстия, идеи и прочие сущности, но и людей, как правило – необыкновенных – живых и умерших.

---

Вооруженный топором, удаляясь от Сенной все дальше и дальше, Раскольников шел на убийство. В голову ему лезли мысли, несообразные с тяжестью преступного замысла. Известно: «Проходя мимо Юсуповского сада, он даже очень было занялся мыслью об устройстве высоких фонтанов и о том, как бы они хорошо освежали воздух на всех площадях». Кроме того, известно нам, что «ему вспомнились собственные прогулки по Сенной», то есть надо полагать, на короткое время он мысленно перенесся назад по Садовой – шагов на 350-400, именно там и материализовался горячечный бред Раскольникова: возник фонтан. Но не сразу. Через 138 лет, к 300-летию Санкт-Петербурга. Фонтан представляет из себя поилку для лошадей, за отсутствием оных поднятую на возвышение. Вверх не бьет, четыре струи направлены вниз. Вряд ли бы он удовлетворил Раскольникова.

3

Начнем издалека и с общеизвестного.

1) «Преступление и наказание» входит в условную группу «главных», «мировых» романов, скажем, в десятку или двадцатку – не важно.

2) Если бы мы захотели выделить из этой десятки-двадцатки такие произведения, месту действия в которых с максимальной точностью отвечает топография реальной местности, пришлось бы назвать два творения – роман Достоевского и «Улисс» Джойса.

3) Из великого множества уголков Дублина, упомянутых в «Улиссе», нельзя выделить особого места, связанного с ключевым, кульминационным, смыслостягивающим происшествием, по причине отсутствия отвечающего тому эпизода: кульминации в традиционном понимании этого слова в «Улиссе» нет. В «Преступлении и наказании» – есть. Соответственно есть и место, относящееся к этому эпизоду, и оно в романе обозначено точно: середина Сенной площади, перекресток («Поди на перекресток, поклонись народу…»), место, где Раскольников – в экстазе духовного очищения – целует «эту грязную землю».

Но раз так, то, следуя этой логике, надо признать, что перекресток Садовой улицы и Московского (тогда Обуховского) проспекта, продолженного переулком Гривцова (тогда Демидова), есть самый литературный топос на Земном шаре. Более «литературных мест» на планете не существует. Почему-то столь очевидная мысль никому не приходит в голову. Я сам тысячи раз бестрепетно топтал ногами этот участок уже не столько земли, сколько асфальта, множество раз проезжал по нему на трамвае, но никогда и в голову не приходила мне мысль о тайном статусе этого «пятачка».

Место напомнило само о себе. Причем таким фантастическим образом, что, если бы Достоевскому пришло в голову задуматься о будущей судьбе им обозначенных петербургских реалий, ничего похожего он не смог бы и вообразить. Через 138 лет после того как, рухнув на колени, Раскольников целовал здесь грязную землю, из целованной этой земли вырос невероятный объект, именуемый Башней мира.

Он действительно скорее сам вырос, чем был воздвигнут, скорее образовался сам, чем был образован. Ведь по первоначальному замыслу нечто подобное, концептуально высокое и стекло-металлическое, должно было стоять у морских ворот города, изображая из себя маяк, и это, пожалуй, еще как-то могло согласоваться со здравым смыслом. Но на берегу залива Маяку мира, подарку Франции к 300-летию Петербурга, а именно так в то время представляли еще только замышляемый объект, просто не нашлось места. Поскольку от подарков отказываться не принято, место для сооружения выделили по принципу «где придется», пришлось на Сенной площади, она большая; концепция при этом легко исправлялась: не маяк, но башня. В самом деле, давно ли Сенная площадь называлась площадью Мира? Вот пусть Башня мира на ней и стоит. Более убедительных аргументов в пользу выбора данного места не предлагалось. На риторический вопрос «а зачем вообще нужна эта вышка Санкт-Петербургу?» был столь же риторический ответ: «Франция дарит».

За два месяца до юбилейных торжеств выяснилось невероятное: правительство Франции не имеет никакого отношения к Башне мира. Зато к ней имеет персональное отношение генеральный комиссар Генерального Комиссариата по участию Франции в праздновании 300-летия Санкт-Петербурга. Как частное лицо. Как частное лицо он нашел в частном порядке спонсоров частному своему проекту, одним из авторов которого, в частности, касающейся концепции, оказалась его жена, художник. В необходимости воздвижения Башни мира в городе Петербурге он сумел заблаговременно убедить лично президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина. И вдруг выясняется, это не есть дар непосредственно Франции, а плод частной инициативы ее гражданина.

Пресса злорадствовала. Общественность протестовала. Комиссара из Франции обвиняли в лоббировании семейных интересов. Скандал разгорался. Блоки будущего сооружения были задержаны на границе. Таможенники предъявили городу счет. Казалось, Башни, какой бы она ни была, как не было у нас, так и не будет, все говорило против нее. И все-таки она выросла, выросла как из-под земли. Почему? Зачем? Почему именно здесь?

Не потому ли, что 138 лет назад целовал на этом месте землю Раскольников?

Башня светится, и нутряной ее свет словно источается самой землей.

Стоя на коленях, Раскольников поцеловал землю два раза – и вот результат: через 138 лет два вертикальных световых луча гиперболоидов Башни-светильника многозначительно пронзили петербургское небо.

«…Поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету…». Ритуальный жест Раскольникова означает просьбу о прощении у земли, против которой он согрешил, возвращение к людям, закон которых нарушил, примирение с миром. «…Всему миру поклоняется, столичный город Санкт-Петербург и его грунт лобызает…». Но посмотрим на башню. «МИР МИР МИР МИР…» – сорок раз только на русском, и еще тот же «мир» – на тридцати двух языках народов мира!

После встречи с Путиным инициатор проекта дал интервью: «Владимир сказал мне… что ему хотелось бы поднять политическое значение Петербурга. «Башня мира» выполнит эту миссию: рядом с ней президенты 50 стран, которые прибудут на празднование 300-летия Петербурга, подпишут особый «контракт с миром». Они на века поставят здесь свои подписи. И эта традиция продолжится – президенты других стран, которые будут приезжать в Петербург позже, тоже будут расписываться здесь».

То есть, согласно этому фантастическому проекту, к месту, где Раскольникову до́лжно было поклониться на все четыре стороны света, со всех концов света должны съезжаться владыки мира и его частей для выполнения ритуала под стать тому, на который решился Раскольников. Ведь ритуальный жест Родиона Романовича тоже можно интерпретировать как своего рода «контракт с миром». Надо полагать, президенты, привлеченные сюда неведомой силой со всего света, оставляя подписи на Башне мира, тем самым в символическом плане должны были бы просить, подобно Раскольникову, прощение у Матери-Земли, перед которой они все погрешили, а, стало быть, переживать неизбежно минуты духовного очищения.

Поразительно, но, грезя об этой невероятной башне, заинтересованные лица даже не помышляли о Достоевском. Все получалось как бы само собой, без аллюзий на литературный источник.

Жаль, в полной мере осуществить проект не удалось. Было бы интересно. Фаллосообразный объект пятиэтажной вышины, вопреки обстоятельствам, человеческой логике и настроению горожан, словно по злому волшебству, все-таки вырос, образовался на земле, дважды целованной раскаявшимся убийцей, но этим дело и ограничилось. Башня получилась непрезентабельной. Президенты к ней не съезжались. Договор не подписывали. Как-то привезли сюда актера Депардье. Побывав на Сенной, он сказал: «Большая фантасмагория».

Без обмана

…и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде.

Н. В. Гоголь

Демон обмана оставил Невский проспект. Когда же это случилось? Не тогда ли, когда сгинули в Лету коварно фыркающие фонари, готовые исподтишка обрызгать маслом сюртук зазевавшегося пешехода? И не в тот ли никем не отмеченный исторический час, когда заглядывать дамам под шляпки потребность пропала – за досадным исчезновением этих шляпок самых невероятных фасонов, некогда невесомым облаком паривших над Невским проспектом и украшенных черт знает чем – мантоньерками ли, баволетками ли?.. Или это случилось вчера – во время очередной смены градоначалия, когда город, который устал, устал, наконец, пугаться своей же усталости? Юбилей позабылся, и смылся макияж с фасадов домов. Раз дома́ как на духу, то уж люди тем более. Это где-нибудь на проспекте Московском, или в Свечном переулке, или на площади Пролетарской Диктатуры (почему-то сохраняющей имя свое в отличие от улицы Гоголя) – да хоть где угодно: на рынке Сенном! – встретив кого бы то ни было, можешь задаться вопросом: а кто ты, собственно, есть и что ты, собственно, делаешь тут? – но на Невском проспекте такой вопрос неуместен. Сегодня на Невском проспекте каждый является тем, кем он является. И каждый является на Невский проспект за тем, за чем он является. С одного взгляда все видно – все явлено всем. Каждый равен себе самому: клерк – это клерк, приезжий – это приезжий. Вот шопингу предающиеся – муж и жена (поиск подарка: обойдут все и купят в конечном итоге чайник со свистком и пластмассовой ручкой). Из антикварного магазина выносят консоль красного дерева (что-то будет стоять на консоли?), черный «Maybach» уже разинул багажник. Встретились две дамы, обнялись – о чем говорят? – о кремлевской диете. Велосипедные акробаты, умеющие на заднем колесе пронзать толпу, никого не задев, налетают, будто налетчики, чтобы тут же исчезнуть. Пары влюбленных; комбинаторика ориентаций; репрезентация индивидуальностей. Респектабельный муж на Невском проспекте преподносит себя с той же непосредственностью, что и городской сумасшедший. Словно на подиум, выходят на Невский проспект пионеры моды, в их глазах – отрешенность. Странным образом имеют они отдаленное сходство с людьми-бутербродами: и те и другие, во-первых, всегда на ногах и гуляют одними маршрутами, во-вторых, выражают идеи, даже рта не открыв, ну и, в-третьих, с помощью тела. Впрочем, став бутербродом с двусторонней рекламой каких-то там фирм (кто бы это читал?), человек остается собой, выраженьем лица отрицая пафос рекламы. Человек-бутерброд парадоксальнее всех на Невском проспекте – отголосок (едва ль не единственный) гоголевских фантазмов. В остальном же реклама, отметим, корректна: обещают блокбастер – будет блокбастер. Здесь все просто, легко: вам предложат простое решение импорта груза, позовут на концерт. В моду входят безголовые манекены, на редкой витрине манекен с головой, и то верно: голова отвлекает от главного. Нищие здесь помнят о месте под солнцем. Кто обладает увечьями, демонстрирует их; остальные, получая мзду, не скрывают, что отдают долг не столько судьбе, сколько профессии; профессионализм и тех и других почти вызывающ. А если ветром сюда занесет какой-нибудь лохотрон, имейте в виду, на лбу у каждого мастера будет написано, кто он. Обмануться на Невском может лишь тот, кто сам того хочет. Исключенья курьезны. Скажем, один иноземный турист, ужасно порочный во взглядах на женщин, оказался способным вообразить самую непотребную невероятность, узрев на Невском проспекте томящихся вдоль стен чаровниц, чья униформа была украшена бейджами «Юля», «Оксана», «Марина», – откуда же знать ему здешний обычай – выходить продавцам-консультантам на воздух, на солнышко, чтоб покурить?.. Нет, гостям Петербурга чаще видится Невский проспект в истинном свете. Что красавицы наши всех на свете красивей, ими принято за постулат, однако сколько ж можно об этом?.. довольно! – взгляните, взгляните: идут иноземные гости!.. Соблюдая инструкции, надежно убрали кредитные карты, телефоны, документы и деньги и, перекинув сумки с плеча на плечо через шею, полагают себя готовыми к внезапной атаке промышляющих здесь цыганят – такой бесплатный экстрим, небольшой бонус от гостеприимного города; если же событие не состоится, иные покинут Невский проспект с ощущением легкого разочарования. Вспоминаю, как однажды (лет десять назад) я встретил на Невском проспекте Солженицына. Настоящего то есть, живого. Он с женой был – стояли у спуска в подземный переход, наверное, назначили встречу кому-то. В десяти шагах от них играли на гитарах и пели, играющим и поющим внимала публика. Солженицын с женой был один, без ансамбля – никого рядом, кроме жены; улыбался, был в бороде, некоторые прохожие узнавали и, проходя мимо, здоровались. Обратный пример (по признаку одушевленности): восковой Депардье. Отправленный на панель в качестве приманки на выставку ему подобных, он честно корреспондирует нам дистанцию между собой и оригиналом, ибо где же вы видели Депардье в мятых брюках и грязных ботинках? Этот по-настоящему ненастоящий, о чем и заявлено честно, открыто – посредством брюк и ботинок. Все без обмана. Демон обмана покинул Невский проспект, феи очевидности царствуют здесь. Метафизика ушла на обед. Никто никому не припишет ложных намерений, мыслей, идей. Вон господин в круглых очках, вкушающий кусок любительской колбасы, – думает ли он о судьбе художника в России, когда глядит на памятник Гоголю, на который села ворона? Ответит любой: он думает об орнитологии, о птичьем гриппе, о том, что мало на Невском проспекте пернатых, вот только чайки летают над крышами зданий, и то ближе к Фонтанке, а где ж воробьи? И те же вороны, кроме этой – одной? И главное, голуби где? Последних особенно мало. Их убыль отражается в статье городского бюджета по части экономии моющих средств, как в отношении отдельно взятой головы условного монумента, так и суммарно – по всему поголовью. Памятники не могут позволить себе заблуждаться, и чистотой головы монументы не купишь, не проведешь. На бронзовых лицах обоих героев битв с Бонапартом тень едва уловимой тревоги – чувствуют оба: что-то в мире не то, что-то с Природой случилось. А вот Гоголь, совсем молодой (в смысле возраста монумента), отвернулся от Невского вовсе – влево смотрит и вниз. Нос воротит от Невского Гоголь – насколько ему позволяет ориентация массивного тулова относительно всеобщей коммуникации Санкт-Петербурга. Словно думает Гоголь: «А Гоголь ли я?» – и: «А Невский ли это проспект?» Да, пожалуй, что Гоголь, сходство в принципе есть, хотя в целом вопрос не бесспорный. Условимся: Гоголь. А вот то, что Невский проспект это Невский проспект – тут вне всяких сомнений (а иначе о чем наша песнь?). Только Невский другой. А ну-ка, представим: не человек-бутерброд, удрученный щитами с рекламой, но товарищ его по труду – сизый нос из папье-маше, вот такой высоты, вот такой ширины!.. Едва передвигая ногами в стоптанных башмаках, он идет, покачиваясь, по Невскому проспекту и несет на себе табличку с призывом полюбить новейшее средство от насморка. Если б Гоголь увидел, отвернулся бы резче еще – вплоть до слома бронзовой шеи: с ними редко такое бывает, но порой и они, монументы, склоняются к суициду. Мы – живые, подвижные, мы охотно глядим и на то, и на то, и на это – но ведь странное дело – нас ничем не проймешь!.. Доводилось ли вам замечать, что на Невском проспекте не принято удивляться? – принимается все здесь как должное!.. Тот же нос, вернее, как раз и не тот. Появись настоящий на Невском проспекте, раздувающий огромные жадные ноздри – важный Нос в генеральском мундире, – кто же скажет, что это не нос? Кто ж глазам своим не поверит?