Неля Мотрошилова - Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма)

• Название: Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма)
• Автор: Неля Мотрошилова
• Издательство: «Наука»
• Жанр: Философия
• Год: 1984

Книга представляет собой монографическое исследование становления философской мысли Гегеля (от ранних работ до «Науки логики» включительно), проведенное под углом зрения проблем системности и историзма.

Впервые в советской литературе обстоятельно анализируются работы Гегеля раннего периода (в том числе непереведенные на русский язык). В ходе исследования дается критический разбор положений западного гегелеведения 60 – 70-х годов.

---

Итак, определенно можно говорить о воздействии на юношу Гегеля таких историков, драматургов, мыслителей, как Плутарх, Софокл, Платон, Аристотель, Шекспир, Монтескьё, Вольтер, Руссо, что, конечно, весьма немало. (Правда, их влияние вряд ли правомерно считать фундаментальным, изучение их работ юным Гегелем – достаточно глубоким.) Другие создания человеческого духа пока еще ждут своей очереди, в частности еще не освоена истористская тенденция немецкой культуры 70 – 80-х годов XVIII в. А все же почва для их восприятия уже подготовлена – и полученным образованием, и интеллектуальными интересами, и устремлениями юноши.

Таковы главные духовные итоги развития Гегеля в юношеские годы. Идейный и нравственный багаж, с которым он отправится, покинув в 1788 г. родной Штутгарт, в дальнейшее путешествие по дороге жизни – исторические знания, знание языков, некоторые так или иначе освоенные великие творения культуры человеческого духа, принципы «добродетели», проникшие в сознание будущего мыслителя в форме религиозной морали. Религиозные идеи и умонастроения прочно были преподаны юноше. Недаром же первую свою работу молодой Гегель начнет словами, имеющими, несомненно, и автобиографический смысл: «Религия – одно из самых важных дел нашей жизни. Уже детьми мы учимся лепетать молитвы, обращенные к божеству, нам складывают ручки, чтобы мы воздевали их к возвышенному существу, в нашу память входит целое собрание тогда непонятных еще фраз – для будущей пользы и утешения в нашей жизни» 13.

Правда, в Германии второй половины XVIII столетия «повседневная» религия была довольно своеобразным сплавом, о чем ярко и точно рассказал Гёте, имея в виду свое поколение, но по существу воспроизводя более общие черты религиозного воспитания целой эпохи: «Само собой разумеется, что нас, детей, наряду с другими предметами последовательно и постоянно учили закону божьему. Однако церковный протестантизм оставался некоторым подобием сухой морали. Об увлекательном изложении никто не помышлял, а без оного это вероучение ничего не говорило ни уму, ни сердцу» 14. И Гёте рассказывает, насколько характерны были для немецких семей религиозная сентиментальность и интерес к «отклонениям» от официальной церкви – и как жадно ловил юношеский ум сведения о более «мягких», ярких, человечных вариантах вероисповеданий и церковных объединений 15.

Гегель, вероятно, не был чужд религиозных порывов. Кстати, повышенная чувствительность, нередко замешанная на сентиментальности, тоже сделалась идейной характеристикой новых поколений интеллектуалов. Некоторые свои юношеские увлечения – и прежде всего тяготение к исторической сокровищнице человеческого духа – будущий мыслитель сохранит навсегда. Но многие мысли, устремления, предрассудки ему придется искоренять в самом себе, чем отчасти и можно объяснить то, что процесс превращения штутгартского гимназиста в выдающегося мыслителя был длительным и трудным.

И вот Гегель – прилежный, проявивший интерес к интеллектуальным занятиям выпускник гимназии, принят в Тюбингенский теологический институт (герцогство Вюртембергское). Он отправляется в Тюбинген, напутствуемый твердым желанием родителей в будущем увидеть своего сына на религиозно-теологической стезе. Этому желанию, как известно, не суждено было сбыться.

2. Между теологией и философией. Выбор в пользу «мыслящего» анализа политики и истории (Тюбинген, 1788 – 1793 гг.)

Как развивался Гегель в Тюбингене, чему учили и как воспитывали студентов в Тюбингенском теологическом институте – это проблема, которая во всех ее деталях выходит за границы нашей темы. Мы хотим теперь упомянуть только о некоторых фактах и задаться лишь некоторыми вопросами, осмысление которых необходимо для понимания конкретного исторического контекста, личностной ситуации, повлиявших на формирование идей системности и историзма в творчестве молодого Гегеля.

Вопрос первый: Какое воздействие система теологического образования смогла оказать на тот дух свободомыслия, который властно проникал в умы и сердца немецкой молодежи и которым вскоре после появления в Тюбингене уже был заражен Гегель? Каков был – с точки зрения высоких критериев, заданных прогрессивной немецкой культурой, – уровень преподавания в этом вюртембергском теологическом учебном заведении? По этому поводу в литературе о Гегеле существуют две точки зрения. Дильтей 16 исходил из того, что теологический институт был душителем свободомыслия и что революционные устремления, глубокие культурные и философские интересы некоторых его питомцев, в первую очередь Шеллинга и Гегеля, были подавляемы в самом зародыше. Другие авторы (например, Хеаринг) настаивали на том, что в Тюбингенском институте студенты развивались нисколько не менее свободно, чем в других высших учебных заведениях тогдашней Германии, что преподаватели там были выдающимися учеными 17-18. И действительно, среди преподавателей были люди, которые, подобно X.Ф. Шнурреру, обладали европейской известностью и водили знакомство с выдающимися умами тогдашней Европы или, подобно Г.X. Шторру и И.Ф. Флатту, слыли ученейшими людьми; Флатт был к тому же знатоком философии Канта.

Но в действительности влияние наставников на становление ума и характера тех молодых людей, которые впоследствии составили славу Тюбингенского института, как видно, было весьма неглубоким. Гегель впоследствии похвалил только лекции Флатта по психологии. К Шнурреру отношение было самым прохладным, а лекции Шторра, основанные на «Догматическом теологическом компендиуме» X.Ф. Сарториуса, вызывали ненависть свободолюбиво настроенных студентов из-за их консерватизма. В целом же Гегель и Шеллинг на всю жизнь вынесли из Тюбингена непреодолимую ненависть к ортодоксальной теологической догматике, к догматической «системности», и критический расчет с ними превратился, как мы увидим, в одну из первостепенных задач, которую поставили перед собой вчерашние выпускники института.

В теологическом институте Тюбингена (чего также не отрицает Хеаринг) немедленно реагировали на всякое явное и публичное проявление вольнолюбия, политического радикализма. Годы, когда там учились Гегель, Шеллинг, Гёльдерлин, были – прежде всего из-за французской революции – очень хлопотными для институтского начальства, его преподавателей и вюртембергского герцога Карла-Евгения, лично принимавшего участие в идейном «завинчивании гаек» в теологической цитадели. История не сохранила упоминаний о каких-либо серьезных волнениях студентов-теологов. Но как страстно обсуждались французские события, как ждали французских газет в радикальном политическом клубе! 19

Было ли посажено легендарное дерево свободы? Если и не было, то это скорее говорит о невозможности какой-либо открытой демонстрации в условиях Вюртемберга неортодоксальных политических взглядов. В кондуите Тюбингенского института есть записи о прегрешениях студента Гегеля. Но это, что понятно и естественно, были отнюдь не открытые радикальные действия политического характера. Гегель, не чуждый студенческих увеселений, пропустил строго установленный час возвращения из отлучки, попал в карцер, о чем и была сделана соответствующая запись. Подобные дисциплинарные срывы в соответствии с уставом института непременно карались, но на них все-таки смотрели сквозь пальцы. А вот если бы будущий теолог запятнал себя политически радикальными действиями, ему грозило бы неминумое, «позорное», чреватое серьезными жизненными последствиями исключение. Гегель и его друзья очень хорошо помнили об этом. В их студенческих «послужных списках» нет и намека на проявленную каким-либо явным образом политическую неблагонадежность. Гегель по крайней мере внешне сохранил верность тем словам присяги (произнесенной, по обычаю, при поступлении в теологический институт), в которых он клялся «быть послушным» герцогу, покровителю института, и институтскому начальству 20.

На этом основании некоторые авторы сделали заключение, что вряд ли имеет смысл вообще говорить о радикальности, тем более революционности взглядов и устремлений молодого Гегеля. Спокойный, консервативный, рассудительный по натуре, Гегель не посягал, по их мнению, на изменение status quo – его цель состояла только в том, чтобы «оживить омертвевшее», «раскачать» то, что превратилось в застывшее и косное. Так рассуждал, например, Т. Хеаринг. С его трактовкой нельзя согласиться. Она упрощает дело, смазывает реальное противоречие развития взглядов и настроений молодого Гегеля. Ведь если система теологического образования и воспитания Тюбингена, в самом деле, решительно пресекала либеральные, тем более революционно-радикальные действия, то она все же была не в силах задушить процесс стремительной радикализации взглядов немецкого юношества, обусловленный французской революцией, а также социально-политическими, культурно-идеологическими поворотами, которые произошли в самой Германии. Недаром же один из герцогских инспекторов в 1792 г. доносил о множестве «нарушений» и «упущений» в Тюбингене, среди которых наиболее существенно упоминание о «пренебрежении к теологии» и «страстном стремлении к ложно понятой свободе», обнаруженных питомцами института. Герцог отнесся к доносу с полным вниманием, потребовал от руководства и наставников «навести порядок».