Т. Горяева - Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг.

• Название: Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг.
• Автор: Т. Горяева
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-8243-1179-2

Объектом данного монографического исследования является сформированная в СССР система всеобъемлющей политической цензуры, «всецензуры» советского типа. В книге показано многообразие форм и методов идеологического и политического контроля, который осуществлялся партийно-государственными органами и институтами цензуры в период с 1917 по 1991 г. Наряду с подавляющими функциями цензуры прямого воздействия — решения о запретах, цензорские вмешательства, отклоненные рукописи и пр., и с использованием всего арсенала идеологического руководства и монополизация всех средств управления, — кадровая, издательская, гонорарная политика, — продемонстрирована и ответная реакция творческой интеллигенции, поведенческие особенности которой выработались в ответ на «дамоклов меч» цензуры. Новаторство исследования заключается и в том, что параллельно с фактами противодействия и сопротивления представлена фактография, отражающая конформизм и компромисс с властью, проявившиеся в период огосударствления различных сфер культурной и общественной жизни: ликвидация литературных группировок и организация Союза советских писателей СССР, создание государственных СМИ и др.

Актуальность книги несомненна и основывается, прежде всего, на острой потребности осмысления нынешнего состояния культуры и ее роли в современном информационном и эстетическом пространстве. Проблемы, поднимаемые и решаемые автором, ставят данное исследование в ряд наиболее востребованных самыми различными категориями читательской аудитории в связи с становлением в России гражданского общества и выработкой механизмов взаимоотношения власти и общества.

---

Не менее изощренной была и предложенная Булгариным практическая модель управления обществом. Она заключалась в знании «пружин» (выражение Ф.В. Булгарина. — Т. Г.), с помощью которых можно заставить это устройство действовать. Например, для молодежи высшего состояния — это театральная сфера; для среднего состояния (основной массы публики) — это «справедливость и некоторая гласность», для низшего состояния — использование идеологической формулы «Матушка Россия». В письме к Л.В. Дубельту 4 марта 1846 г. Булгарин пишет об управлении поляками, используя знание черт национального характера, играя на них{239}. Однако во всех случаях предлагается управлять общественным мнением с помощью литератора. Следует заметить, что, несмотря на лобовые и примитивные действия дореволюционной и уж тем более советской цензуры, некоторые уроки Булгарина все-таки были восприняты нашими чиновниками, которые умело использовали эту черту российской интеллигенции, которая в дальнейшем была выражена формулой «поэт в России больше, чем поэт».

В нашем случае крайне важны замечания Ф.В. Булгарина по поводу «некоторой гласности». Он писал: «Нашу публику можно совершенно покорить, увлечь, привязать к трону одною тенью свободы в мнениях на счет некоторых мер и проектов правительства, как сие было до 1816 г. И поныне с восторгом вспоминают о царствовании Екатерины II по ея “Наказу”, по сильным нравственным комедиям и журнальным суждениям о различных предметах, по одам Державина и т. п. Споры, бывшие в “Духе журналов” о некоторых мерах Министерства внутренних дел, и статьи “Вестника Европы” в начале царствования императора Александра поныне услаждают нашу публику. Повторяю, что восстановлением суждений о том, что угодно будет правительству передать на суждение публики, произведется благодетельное влияние на умы и не только в России, но даже в чужих краях». При этом, по наблюдению исследователя текстов записок Булгарина и Шишкова, они предлагали две несколько отличные друг от друга политологические модели отношения власти и общества. Первая модель, принадлежащая Булгарину, заключалась в том, что «общее мнение» не есть мнение всего общества (публика не равна обществу), и политическая власть имеет единые цели, что строит их отношения по схеме: власть — литератор — общее мнение — общество. «Общее мнение» влияет на общество: «увлекает за собой толпу, раздает славу и бесславие и порождает добро и зло». Предполагалась и обратная связь, в результате которой, во-первых, власть узнавала реакцию «общего мнения», а во-вторых, выявляла наиболее талантливых и лояльных власти литераторов, руками которых она проводила бы свои идеи и которых предполагала использовать. Таким образом, по Булгарину субъектом отношений является «правительство», а объектом — «общее мнение».

У Шишкова в его записке нет «публики», а есть «народ». Государство же структурировано на «государь» и «правительство». Разница в точках зрения распространяется и на такие понятия, как «гласность»: по Булгарину это только механизм управления, а по Шишкову — возможность обратного контроля общества за властью. Если Булгарин полагал, что «неограниченная гласность производит своеволие», а «гласность же, вдохновленная правительством, примиряет обе стороны и для обоих полезна», то для Шишкова «безмолвие» — нормально, и опирается он в этом на мнение крестьян, на их восприятие гласности. Схема Шишкова выглядит следующим образом: власть — цензура — литератор = читатель, где власть определяет ее соблюдение, а цензура контролирует ширину канала информации между литератором и читателем{240}.

Очень любопытны суждения Булгарина и Шишкова о символе «Матушка Россия», который раскрывает сущность и корни мифологизации политической культуры, построенной на традиционных символах, предложенных С.С. Уваровым — самодержавие, православие, народность — и продолжающей их использовать. Возникает иная эпоха и иные исторические персонажи при знакомстве с теми «пунктами» «программы» Булгарина, которые касаются роли литераторов и отношения к ним властей. По мнению Булгарина, правительству «бесполезно раздражать этих людей», а надо «привязать их ласковым обхождением и снятием запрещения писать о безделицах». А «главное… — дать деятельность их уму и обращать деятельность истинно просвещенных людей на предметы, избранные самим правительством, а для всех вообще иметь какую-нибудь, одну общую, маловажную цель, например театр[26], который у нас должен заменить суждения о камерах и министрах»{241}.

Но не только идеологические образы Булгарина вошли в плоть и кровь российской политической жизни. Его практические рекомендации о создании специального комитета по печати, которому поручалось формирование политики правительства в отношении печати, гласности, воплотились в жизнь в 1859 г., когда был образован Негласный комитет по делам книгопечатания, в полномочия которого входили не только стратегические вопросы, но и возможность в приказном порядке помещать в газеты и журналы статьи, спущенные «сверху». Использование всех этих механизмов манипулирования субъектами и объектами политического процесса давало до определенного времени положительные результаты. Сценарий, написанный и разыгранный на сцене российской истории, устраивал до поры до времени всех участников этого спектакля. И одним из главных условий, обеспечивших его успех, была внешняя легитимность действий власти: вся деятельность цензуры была обеспечена законодательными актами и строго регламентирована уставами и положениями.

Однако не следует ни излишне идеализировать законный характер царской цензуры, ни впадать в другую крайность, поскольку деятельность цензурных органов и вошедших в историю цензоров была зеркальным отражением общественного сознания XIX — начала XX в. От самодурства чиновников не мог спасти ни один устав. «В издании подцензурном цензор может не только запретить статью или отдельное место; он может исказить ее до неузнаваемости, выбрасывая слова и фразы, уничтожая связь между предложениями, обесцвечивая картины, обессиливая аргументацию, обращая живое тело в мертвый остов»{242}, — писал о цензуре К.К. Арсеньев. Вся история русской литературы и журналистики есть одно большое сражение с цензурой, в котором считала себя победителем каждая из сторон. Однако в ходе этого противостояния возникли и укоренились такие явления, как самоцензура и политический донос, о которых с печалью и возмущением писали наиболее прогрессивные писатели и публицисты. «Не вдруг решаешься передать свои мысли печати, когда в конце каждой страницы мерещится жандарм, тройка, кибитка и в перспективе Тобольск или Иркутск» — писал А.И. Герцен. В 1900 г. Н.К. Михайловский замечал: «Есть ли предел падению русской литературы? Особенно характерны эти жалобы на неблагонамеренность или, по крайней мере, на недостаточную деятельность цензурного ведомства. Очень интересна, но и очень отвратительная струя, проходящая через всю историю русской литературы»{243}. Можно добавить, что эта история была продолжена в XX в., а самоцензура стала второй натурой и качественным отличием советского образа жизни. Однако российское образованное общество не было одноцветным. Среди тех, кто выступал за строгую государственную цензуру, помимо Ф.В. Булгарина, были и представители либерального направления, такие как П.И. Пестель. Критическую позицию по отношению к цензуре занимало большинство писателей и мыслителей, но и в их суждениях не было абсолютного единства. Так, А.Н. Радищев, П.Г. Каховский и др. предлагали отказаться от использования предварительной цензуры. А.С. Пушкин известен своими страстными поэтическими протестами против цензурной тирании, но ему столь же отвратительны были своевольничество и вседозволенность «журнальных балагуров», и он допускал цензуру как естественный элемент общественной жизни. В гораздо меньшей степени, чем «Разговор с цензором», известны строки А.С. Пушкина, исполненные не только терпимостью, но и уважением к цензуре, которая охраняет интересы государства: «Но цензор — гражданин, и сан его священный / Он должен ум иметь прямой и просвещенный»{244}.

Политические пристрастия повлияли на мировоззрение славянофилов, которые считали, что цензура должна обеспечивать нравственное здоровье русского народа, но поскольку она с этой задачей не справлялась, то ее функционирование в качестве государственного института признавалось нецелесообразным и даже вредным{245}. Безоговорочно отрицали цензуру и с возмущением отзывались в своих сочинениях о ней, в том числе о цензуре административной и церковной, С.Н. Булгаков, А.И. Герцен, В.Г. Короленко, Д.С. Мережковский, В.С. Соловьев, Л.Н. Толстой, Н.Г. Чернышевский и др.

Говоря о цензуре как об отрицательном проявлении узурпированной формы власти и, прежде всего, ее использовании в политических целях, мы тем не менее не можем односторонне оценивать это явление как таковое, поскольку одновременно цензура в ее нормативном проявлении (охрана государственной, военной, экономической тайн, тайны личной жизни и пр.) является элементом управленческой функции общества и государства. Поэтому точка зрения о том, что цензура «вообще останавливает творческий процесс»{246}, представляется не вполне обдуманной. Скорее, истина располагается посредине между приведенным в предыдущем предложении мнением В. Красногорова и позицией М. Ольминского, который считал, что «на самом деле, по крайней мере в первой половине XIX в., цензурное ведомство и высшая власть нередко шли впереди русской интеллигенции, защищая право свободного исследования и право критики против покушений со стороны литераторов и ученых. Писатели сплошь и рядом жаловались на цензурные послабления»{247}. До сих пор не устаешь удивляться тому, что на протяжении века в царской цензуре служили и гордились этим многие выдающиеся русские писатели и поэты. Так, А.Н. Майков проработал в цензурном комитете по иностранной литературе 45 лет, начав младшим цензором и став в 1875 г. начальником этой структуры; С.Т. Аксаков был цензором Московского цензурного комитета в 1827–1832 гг.; П.А. Вяземский — членом Главного управления цензуры с 1857 по 1858 г.; И.А. Гончаров — членом Петербургского цензурного комитета с 1856 по 1860 г., цензором «Отечественных записок» и «Русского слова» — 1856–1857 гг., членом Совета по делам книгопечатания — 1856–1857 гг., членом Совета Главного управления по делам печати — 1865–1867 гг.{248}; И.И. Лажечников был цензором Петербургского цензурного комитета — 1856–1858 гг., цензурировал с декабря 1856 по апрель 1855 г. журнал «Современник»; Я.Н. Полонский — цензором Центрального комитета цензуры иностранной{249}; Ф.И. Тютчев, служивший цензором Петербургского комитета иностранной цензуры с 1848 г., являлся его председателем в 1858–1872 гг. В своем письме «О цензуре в России» на имя князя М.Д. Горчакова он замечал: «Признавая ее своевременность и относительную пользу, я главным образом обвиняю ее в том, что она, по моему мнению, вполне неудовлетворительна для настоящей минуты, в смысле наших нужд и действительных интересов»{250}. Другими словами, Ф.И. Тютчев выразил наиболее распространенную точку зрения не только своего поколения, но и последующих: цензура как часть государственной системы управления и регулирующий фактор общественной жизни необходима, однако не в том виде и не в тех формах, в которых она существует, особенно в части ее использования в политических целях.