Александр ХАРЬКОВСКИЙ - ЧЕЛОВЕК, УВИДЕВШИЙ МИР

• Название: ЧЕЛОВЕК, УВИДЕВШИЙ МИР
• Автор: Александр ХАРЬКОВСКИЙ
• Жанр: Биографии и Мемуары

Я понял трагедию человека, который мечтает, чтобы люди любили друг друга, но не может осуществить свою мечту. И мне открылась его наивная, красивая и вместе с тем реальная мечта. Может быть, мечта эта – вуаль, скрывающая трагедию художника? Я тоже был мечтателем, но я желаю автору не расставаться со своей детской, прекрасной мечтой. И призываю читателей войти в эту мечту, увидеть настоящую радугу и понять, что мы не сомнамбулы.

---

Пока Ерошенко жил на Востоке, в России произошли большие перемены. Он приехал в новую, по сути, еще неизвестную ему страну. Мечтатель, поэт, – он представлял, что социализм расцветет в одну ночь (как цветок Справедливости из его сказки). Столкнувшись с суровой революционной действительностью, он растерялся, так как не сразу смог найти свое место в этой новой жизни.

Друзья в далекой Японии тревожились о нем. Так, в 1930 году Хираока Нобуру писал: "По слухам, Эро-сан принял участие в строительстве нового общества. У меня это вызывает сомнение: Эро-сан слепой, к тому же сентиментальный фантазер. Во всем ощущается его личность искалеченного ребенка… Я смотрю на судьбу Ерошенко сквозь призму его книги "Стон одинокой души"". По мнению Хираока, Ерошенко – это большой наивный ребенок, который должен жить в собственном мире.

Однако на деле Ерошенко всегда тянулся к людям. Сочиняя свои сказки, он как бы строил дорогу из тьмы в царство солнца. Все свои творения слепой писатель создавал во имя мечты, нередко неясной, но всегда зовущей к лучшей жизни. И он не жаловался, если рушились построенные им воздушные замки и приходилось больно ударяться о землю, а вновь возводил радужный мост между мечтой и жизнью. Его судьба сложилась парадоксально. Русский человек, он пробовал сочинять на родном языке, но почему-то именно по-русски писалось трудно, возникали какие-то экзотические образы, которые не удавалось выразить. А может, он был просто слишком строг к себе?..

Некоторые из своих сказок Ерошенко перевел на русский язык, показал молодому слепому писателю В. Рязанцеву. Тот привел Ерошенко на знаменитые "никитинские субботники". У Евдоксии Федоровны Никитиной был не только салон, где собирались известные писатели, актеры, художники, но и своего рода музей; в нем хранились рукописи, картины, скульптуры. Хозяйка позволила Ерошенко потрогать экспонаты.

"Он мне сказал тогда: "Спасибо, вот я и увидел ваш музей", – рассказывала автору Евдоксия Федоровна Никитина в 1970 году. – После этого он часто бывал у нас. Особенно нравились ему выступления актеров. Однажды разгорелся спор между А. Я. Таировым и В. Э. Мейерхольдом о спектакле "Горе уму" в постановке Мейерхольда. Ерошенко был на стороне Таирова, ему не нравилось, когда на сцене появлялись герои в красных, зеленых и синих париках" (4). "Слепец, – вспоминал В. Першин, – вступал в спор сидя, но постепенно распаляясь, вставал и, заканчивая речь, пританцовывал, обрушивая на противника яростные доводы. У Мейерхольда как-то вырвалось: "Господи, да что может увидеть слепой?". Ерошенко нагнул голову и серьезно ответил: "А он может заметить то, что видно не всякому зрячему"".

Иногда Ерошенко читал свои сказки. "После одного такого чтения; – говорила Никитина, – мы приняли его в наше литературное объединение. Его рекомендовали В. Рязанцев, Ф. Шоев и я. Одна его сказка, кажется, называлась "Грушевое дерево"".

Сейчас, читая эту сказку в переводе, с трудом представляешь себе, что она была написана по-японски. В ней рассказывается о том, как к трем братьям, не имевшим ничего, кроме грушевого дерева, явился странник, которого каждый из братьев накормил плодами своего дерева. В благодарность волшебник подарил одному из братьев винный завод, другому бесчисленные стада коров, а третьему красивую добрую жену (ничего другого тот брать не хотел). Богатство испортило двух старших братьев, и когда к ним снова пришел странник, они отказались его накормить. Приют и кров волшебник нашел в доме бедняков – младшего брата и его доброй жены. Старик одарил добрых людей, превратив их лачугу во дворец, а старших братьев наказал за жадность, оставив им лишь грушевое дерево.

"Грушевое дерево" имеет подзаголовок – "сербская сказка". Пожалуй, впервые слепой сказочник обратился к фольклору славянского, а не восточного народа. Но пересказал он сказку по-японски. Содержание здесь как бы спорит с формой: славянские персонажи выступают в японских одеждах. Автор, как ни странно, остается в плену поэтических образов Востока даже в славянской сказке.

Возникает вопрос: русский или японский писатель Василий Ерошенко? Такасуги Итиро писал, например:

"Ерошенко числится в ряду японских писателей. В Японии вышли три его книги… продиктованные им по-японски Акита Удзяку и еще двум литераторам. Он был признан как поэт и принят в японском литературном мире. Ему уделено место в "Энциклопедии современной японской литературы" издательства Синдайся".

К этому можно добавить, что сказки Ерошенко вошли в многотомник "Библиотека японской детской литературы", выпущенный издательством Каведа Сёбо в 1953 году, и в сборник рассказов, опубликованный в том же году университетом Синдзуоки. Его произведения, по мнению Хираока и некоторых других литературоведов, имеют неоспоримое значение для японской пролетарской литературы. Хираока подчеркивает и значение Ерошенко как "создателя классических произведений на языке эсперанто".

Так значит ли это, что соотечественники Ерошенко тоже должны считать его японским писателем (5)? Однако нельзя забывать и о том, что Ерошенко приехал в Японию сложившимся двадцатичетырехлетним человеком. В своих произведениях он изображал Восток с позиций русского человека, оказавшегося за рубежом. Отсюда и тема родины, звучащая во многих его сказках. К тому же он создавал свои произведения не только по-японски, а также на эсперанто и по-русски. Не случайно Лу Синь называл его: "слепой русский поэт Ерошенко" и не раз говорил друзьям о его широкой, как степь, русской душе.

И все же судьба Ерошенко-писателя сложилась парадоксально – русский человек, творивший на чужих языках, которые стали для него родными… Академик Н. И. Конрад в одной из бесед заметил, что все написанное Ерошенко по-русски кажется переведенным с восточных языков. Отмечая, что он ближе любого другого русского писателя по своему стилю к восточной прозе, ученый говорил, что именно поэтому манера письма Ерошенко может показаться его соотечественникам упрощенной, сентиментальной и даже менторской. Этим Н. И. Конрад объяснял тот факт, что слепой писатель не стал у себя на родине столь же популярным, как в Японии или в Китае (6).

Итак, пути в русскую литературу Ерошенко пока не нашел. Он должен был снова, уже в который раз, искать новую дорогу в жизни. А это было непросто: ведь ему исполнилось тридцать семь лет. И снова судьба оказалась милостивой к нему: в 1927 году в Москву приехал Акита Удзяку, – об этом Ерошенко мог только мечтать.

Поезд еще только подходил к Ярославскому вокзалу, а Акита уже заметил на платформе высокую фигуру своего друга. "Эро-сан!" – крикнул он. Ерошенко вздрогнул. Через минуту он оказался в объятьях друга.

– Здравствуй, малыш! Все-таки приехал. Не сон ли – это? Не могу в это поверить!

– Это я, Эро-сан, я!

Вокзал был украшен красными флагами. На платформе играл оркестр. Сотни людей встречали делегации, приехавшие на празднование десятилетия Великого Октября. У Акита перехватило дыхание: наконец он среди своих.

– Ты помнишь, ты, конечно, помнишь? – повторял он.

Ерошенко кивнул: да, он хорошо помнил ту демонстрацию в Японии 1 мая 1921 года, когда они шли в колонне под красным знаменем, пробиваясь сквозь оцепления полиции. Здесь все было иначе, ибо люди, несущие знамена, были веселы и свободны.

На следующий день Акита и Ерошенко встретились на гостевых трибунах Красной площади (7). Сдерживая волнение, японец описывал другу все, что видел вокруг себя, – парад, демонстрацию, ликование сотен тысяч людей.

– А знаешь, почему я взял такой странный псевдоним – "Удзяку" (8)? – спросил Акита, когда они возвращались с Красной площади. – Однажды после дождя я увидел воробышка. И он показался мне символом незаслуженно обиженного слабого существа. У Льва Толстого есть великая мысль, что если злые люди объединяются, то добрые должны сделать то же самое, и они будут непобедимы, так как добрых – больше. Вот я и занимаюсь тем, что помогаю им объединиться. Конечно, делаю я немного, да и сил у меня не больше, чем у "удзяку" – воробышка.

– А ты не скромничаешь, милый Акита-сан? Ерошенко приготовил Акита сюрприз: в руках он держал последний номер "Информационного бюллетеня ВОКС" (9); на обложке журнала портрет японского писателя, а в журнале – статья о его приезде в СССР. Увидев журнал, Акита покраснел, смутился, он не мог даже представить себе, что его скромную работу так высоко оценили. В статье с похвалой говорилось о созданном Акита Японо-советском литературно-художественном обществе, объединившем писателей – друзей СССР, о его последней пьесе "Два солнца", защищавшей принципы революции. "В лице Акита Удзяку, – писал журнал, – трудящиеся Советского Союза имеют одного из самых чистых, самых искренних и самых преданных друзей".

– Спасибо, – сказал Акита. – Мои предки были айны – смелые и настойчивые люди. Я тоже, если что-то задумаю, никогда не отступаю. Идея о дружбе наших двух народов появилась у меня не вчера. – Ерошенко кивнул, он помнил повесть Акита "Первая заря" и его пьесу "Похороненная весна", написанные еще до революции о России; в них звучал призыв к дружбе между русскими и японцами. – А сейчас я хочу написать книгу о новой России, – продолжал Акита, – и ты, Эро-сан, Должен поближе познакомить меня со своей страной. Как это говорят русские, "долг платежом красен".