Ольга Маркова - Кликун-Камень

• Название: Кликун-Камень
• Автор: Ольга Маркова
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-7688-0108-1

Повесть уральской писательницы посвящена героической жизни профессионального революционера-большевика, одного из руководителей борьбы за Советскую власть на Урале, члена Уральского обкома РСДРП(б), комиссара Златоусто-Челябинского фронта И. М. Малышева. Его именем названа одна из улиц Свердловска, в центре города поставлен памятник, на месте гибели и окрестностях Златоуста воздвигнут обелиск.

---

— Да, может, вас не арестуют! — попробовал успокоить его Иван.

Кирилл Петрович подскочил:

— То есть как не арестуют?! Должны!

Его не арестовали. Напрасно ожидая, он оброс седой щетиной и был, кажется, обижен, что его участия в демонстрации никто не принял всерьез.

Шел шестой год. Учительские курсы должны уже были бы закрыться, но из-за волнений в городе занятия то и дело прерывались.

От Юрия Иван узнал, что члены комитета партии большевиков Андрей Юрш, Александр Борчанинов прошли по цехам Мотовилихи, призывая рабочих бросить работу.

— Хоть бы в лицо их увидеть, спросить, что надо делать. Мы с тобой только пишем прокламации! — ворчал Иван, идя с Юрием Чекиным. — Я во сне даже пишу: «Вместо игрушечной конституции потребуем демократическую республику, которая обеспечила бы рабочему классу свободную борьбу за его мировую конечную цель — за социализм!» Давай поищем Александра Борчанинова. Может, и мы нужны будем, Юрка?

Как всегда, бродя по берегу Камы, они зашли далеко, где не слышно городского шума. Юрий спросил:

— Слыхал об Александре Лбове? Рабочий с Мотовилихи. Убежал от преследований в лес, сколачивает партизанский отряд. Не очень он грамотный. Только сельскую школу окончил. Отец его сотским был, — Юрий подтолкнул друга локтем. — Могу доверить тебе: хочу махнуть ко Лбову.

Сосны в зыбком тумане, казалось, оторвались от земли и плыли по воздуху. Голубое солнце поднималось над притихшей землей. Хотелось глубоко вдыхать прозрачный воздух, смотреть и на сосны, и на солнце, запоминать. Взглянув на друга, Иван испугался: так побледнел тот. Он сказал:

— Знаю я от Кирилла Петровича о Лбове. Говорят, что какие-то анархисты, бандиты, что ли, подались к нему. А он всех берет. Грабить начали. И ты, значит, тоже будешь грабить?

— Нет, я буду агитировать. Махнем вместе, а?

Иван твердо возразил:

— Не-ет, я должен вначале многое понять…

На углу Иван опять встретил белошвеек. Хохотушка была ярко накрашена, с насурьмленными бровями. Она глядела на Ивана не с обычным лукавым озорством, а зазывая. И не смеялась.

Она сказала:

— Пойдем, паренек, со мной…

Теперь подруга подтолкнула ее локтем:

— Оставь, Лизка, он ведь еще маленький…

— Ну что ж, в постели у меня подрастет…

Иван не понял всего, о чем она говорит, но в ужасе от ее бесстыдного взгляда отпрянул.

Мотовилиху закрыли. Партийный комитет требовал уплатить уволенным рабочим двухнедельный заработок, призывал к массовой политической стачке.

Около десяти тысяч рабочих «гуляли». Растерянности не было. На митингах были внимательны, деловиты, словно каждое слово, сказанное большевиками, указывало выход из положения. Они учились. Учился и Иван.

По вечерам, рассказывая учителю о том, что видел за день, он уверенно говорил:

— Завод откроют… иначе народ совсем обнищает… побоятся не открыть…

— Как ты вырос, мальчик… Мне кажется, что ты уже знаешь такое, чего не знаю я.

Завод и в самом деле скоро открыли. Волнения же в Мотовилихе не прекращались. Солдаты и казаки старались разгонять демонстрантов.

Над малой проходной пушечного завода вился красный флаг.

На горе Висим по ночам пылали костры. По улице Каменной строились баррикады.

Курсы возобновили занятия. Но это теперь не радовало Ивана.

— Теряем время, — говорил он Юрию. — Там баррикады, засады… а мы… хоть бы патроны подавать…

Снова падал снег, слепил лица, скрипел под ногами. Но эта перемена не радовала, как раньше.

Юрий смотрел на Ивана насмешливо.

— А мы со Лбовым сразу царя свергнем!

— Да что вы одни-то… надо со всеми вместе!

Дома еще в прихожей Иван услышал женский голос, дрожащий и старый.

— Понимаешь, Кирюша, ведь он очень темен. Слова до него не доходят…

У хозяина гости? Иван, прислушиваясь, остановился у вешалки.

Выглянул Кирилл Петрович, обрадованно воскликнул:

— Ванюша! Вот кстати! А у меня Наденька!

Сердце Ивана вздрогнуло: вот с кем он поговорит, она поймет. Когда человек много страдает, он все может понять!

Быстро сбросив пальто, он вбежал в столовую.

Кирилл Петрович уже сидел за столом, прямой и важный. Лицо его было счастливо, как лицо человека, нужного кому-то.

Напротив сидела толстая старуха с двумя подбородками, пухлые пальцы были унизаны кольцами. Держа на ладошке блюдечко, она дула в него.

Иван оторопело остановился. Может быть, Наденька схоронилась в комнате хозяина?

— Знакомься, Ванюша, — торжественно сказал Кирилл Петрович. — Это — Надежда Васильевна! Наденька. Моя невеста в прошлом.

«Наденька» доставила блюдце, замахала пухлыми ручками на «жениха», томно, расслабленно произнесла:

— Не надо вспоминать, Кирюша!

Оба они прослезились, засморкались. Иван в замешательстве пролепетал:

— Очень рад… — А сам озорно подумал: «Не очень же высосали ее переживания», — и сел в кресло, к окну.

С улицы раздался дикий женский вопль:

— Сенечку моего… Сенечку у-убили! Разбойники из леса Сенечку убили…

Иван увидел в окно простоволосую бабу. Она бежала, нетвердо ступая по дороге, болтаясь из стороны в сторону, точно пьяная, и кричала беспрерывно:

— Сенечку-у…

Наденька отхлебывала чай, сосала сахар, мелкими кусочками кладя его в рот.

— На улицу выходить стало страшно!..

Кирилл Петрович порывисто успокоил:

— Я провожу тебя, Наденька…

— Ах, друг мой, пожалуйста.

— Говорят, почту Лбов ограбил, убивает… разбойник… Из рабочих… Что хорошего ждать! — заявила Наденька.

Иван вскочил, выбежал в коридор, поспешно оделся. Ему было и стыдно, и смешно, и слезы бессилия подступали к глазам. «Наденька. Джемма… С ней я советоваться хотел!»

Не разбирая дороги, он брел к Каме, раздумывая горько:

«Кирилл Петрович, дорогой человек, свою жизнь разбросал по мелочам для Наденьки. А кто она? Руки в перстнях…»

Уныло. Ветер свирепо швырял снегом в лицо. Груды облаков, казалось, падали на землю, переваливаясь друг через друга. Холодный, никуда не зовущий край горизонта, маленькие домишки, за стенами которых не чувствовалось ни тепла, ни уюта. Иван присел на сваленные бревна.

Перед ним лежала Кама, скованная льдом. Там, где она впадает в Волгу, около горы Лобач, Репин рисовал своих «Бурлаков». Так говорил Кирилл Петрович.

Бурлак… по-татарски — значит бездомный человек… Но почему — бездомный… может, обнищавший?

Сколько же видела эта Кама-река? И названа-то как — Кама… Так и кажется — течет, течет… Удмурты говорят «Буджим-Кам» — длинная река. Коми говорят «Кама-ясь» — светлая река… Иван заволновался. Эта связь в языке двух народов показалась знаменательной.

IV

Грубый пинок заставил вскочить. Удар в ухо бросил его на бревна.

Кто-то поднял Ивана, заломил руки за спину, куда-то его поволокли, больно подталкивая сзади.

— Куда вы меня?

— Заткнись, бандюга лбовский…

Он не видел, куда его ведут. Падая от ударов в спину, поднимался; снова его волокли. Бросили в какой-то подвал и снова били.

Иван хотел выпрямиться, но упал от нового удара. Тяжкая усталость охватила его.

Плеть, как змея, опоясала спину и грудь. Стараясь спасти глаза, он заслонил их рукой. Удары жгли, как горячий дождь, находили, казалось, каждый кусочек тела, голову, уши, пальцы. Захватывало дыхание. Его пинали, втаптывали в пол.

Доносились неясные слова, похожие на стоны, сливались в один непрерывный крик. Он не понимал, что это кричал он сам, ничего не понимал, не знал, утро сейчас или ночь, сколько прошло времени, может быть, год? Или минута?

Заскрипела окованная железом дверь, Ивана опять поволокли и швырнули куда-то.

Гул голосов встретил его:

— Мальчишку-то за что?

— Украл чего-нибудь…

— Лбовец он.

— Нет у Лбова таких… — как из тумана, доносились до Ивана слова. Может, в бреду он видел, как около двери столпились арестанты.

— Вон как тебя встречают! — сказал кто-то и закашлялся.

— Еще бы! — раздался невеселый смех.

— Как замок забрякает, все к дверям бежим: хоть кусочек свежего воздуха дохнуть.

И верно, дышать было нечем: от зловония щипало глаза. На грязных нарах копошились люди, невысокий арестант с размокшим ртом что-то кричал. Камера в махорочном чаду.

Голова гудела, казалась разбухшей. Тело болело. Иван пополз на четвереньках, стараясь спрятаться от взглядов, тычась о чьи-то ноги, о нары. Нащупав солому, упал и затих.

На нарах, на полу сидели, лежали люди. Маленькое зарешеченное оконце, открытое настежь, не пропускало воздух, в него видимым снопом вливался мороз, но почувствовать его было нельзя, такая стояла жара и духота.

Гулко раздавались в коридоре шаги. Вот забряцали ключи… Окованная дверь камеры открылась. На середину, глухо ударившись, упало тело человека. Кто-то дико взвизгнул во сне. Кто-то поднял голову и пугливо уронил ее вновь.