Ольга Маркова - Кликун-Камень

• Название: Кликун-Камень
• Автор: Ольга Маркова
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-7688-0108-1

Повесть уральской писательницы посвящена героической жизни профессионального революционера-большевика, одного из руководителей борьбы за Советскую власть на Урале, члена Уральского обкома РСДРП(б), комиссара Златоусто-Челябинского фронта И. М. Малышева. Его именем названа одна из улиц Свердловска, в центре города поставлен памятник, на месте гибели и окрестностях Златоуста воздвигнут обелиск.

---

Иван поинтересовался.

— Ну, а ось у телеги еще деревянная?

— Ладно, и на деревянной проезжу… — Отец нет-нет да и заглядывал сыну в лицо и вздыхал: прежнего Ивана нет, лицо утратило детскую мягкость, лукавство во взгляде заменилось сосредоточенным и непонятно упрямым выражением.

На родной горке Иван заметил мать, спрыгнул с телеги, побежал.

Анна Андреевна тоже стала словно ниже ростом. С прежней добротой и любовью смотрела она на сына.

— А я баню… натопила. Жду…

— Мы вместе с ним и сходим, — заявил отец.

В доме за плитой стояла Маша.

Иван бросился к ней.

— Что же ты, батька, не сказал, что Маша уже здесь?

— Да тебя больше богомолки интересовали.

— Ну, соловей, поздравляю с хорошей погодой! — смеялась Маша.

Вот так: он дома. И как хорошо, что Маша вспомнила от детства идущие слова: все удачи в семье Малышевых отмечались поздравлением с хорошей погодой.

Родители, совершенно счастливые, смотрели, как дети кружат друг друга, смеясь от радости.

Первой опомнилась Анна Андреевна и сказала с нарочитой строгостью:

— Марья, пельмени уплывут!

— Поймаем! — Маша шагнула к плите.

Иван с удовольствием проследил за ней. Что-то изменилось в сестре: веселье сменялось тревогой; румяная, она вдруг бледнела, расторопно сновала по комнате и вдруг останавливалась, думала о чем-то.

— Ты, Маша, еще лучше и ростом выше стала. А то я испугался: дома на пол-аршина вроде в землю ушли, родители наши тоже вроде меньше стали…

— Это потому, Ваньша, что ты сам вверх выхлестнул, — прогудел отец. — Шестнадцать лет, а все осьмнадцать дашь.

— Как твоя глухонемая ученичка поживает? — спросил Иван у сестры, усаживаясь вместе со всеми к столу.

— Беда с ней! Подходящих книг для нее не найду! — ответила та.

Иван заговорил с Машей пальцами. Отец поглядел на него, на дочь.

— Ну, мать, дождались! Два учителя в доме, оглушат нас своей азбукой! Говорите тише!

Дети шутки не приняли. Иван выглядел виноватым, Маша — испуганной. Родители рассердились.

— А ну, прекратите кривляться!

Однако главное было сказано: Иван просил сестру отвлечь от бани или задержать в избе отца, чтоб он мог вымыться один.

— Почему?

— Не хочу ему рубцы на теле показывать.

— Откуда рубцы?

— Избили. Сидел в тюрьме, по ошибке за лбовца сочли.

Вслух Маша сказала:

— У меня в школе ученики в разбойника Сашку Лбова играли.

— А он не разбойник, — возразил Иван.

Маша перестала есть, снова побледнела.

— А кто же?

Понимая, что сестра боится за него, Иван рассмеялся и принялся рассказывать о Лбове.

Отец, довольный, поглаживал седеющую бороду: дети выучились, могут вести серьезные и умные разговоры.

Все затихли, слушая Ивана.

Больше всего интересовала отца русско-японская война. Он жадно выспрашивал о подробностях:

— Так, значит, контр-адмирал Небогатов без боя русскую эскадру отдал? Вишь, ведь как! Две тысячи матросов к боям были готовы, а он сказал, что их жизни пожалел? Продажная тварь. Россию продал!.. Когда, говоришь, это случилось? В мае пятого года?

Рассказывал Иван и о декабрьских рабочих волнениях в Мотовилихе, о подавлении их, о Кирилле Петровиче и Наденьке. Умолчал только о дяде Мише, о явке, которую тот дал, о задании — организовать в Фоминке кружок.

Перепели все песни, сидя до сумерек у раскрытых окон.

Отец вздохнул:

— Ох и Поешь ты, соловейко! Пой, Ваньша… В песне народ настоящей жизнью живет, — и рассмеялся: — В песне да в бане. Собирайся, Иван.

Маша стремительно исчезла. Иван достал из чемодана одежду, из которой вырос:

— Вот, отдай арестантам, мама. Небось все еще на базаре обноски для них покупаешь, — и тут же обратился к отцу: — И что же они тебе рассказывают теперь, арестанты-то?

— Много, Ваньша! Народ-то не только в Перми поднимается… — Отец пытливо смотрел на сына, словно проверяя его.

Иван серьезно подтвердил:

— Поднимается народ.

— Что ты знаешь? — враз осевшим голосом спросил отец.

Запыхавшаяся, вернулась Маша. Заметив, что платье на ней мокрое, Иван понял, весело ответил отцу:

— Кое-что знаю.

— Смотри, тебя в тюрьму или из тюрьмы поведут, у меня для тебя обносков не найдется… — Отец любовно оглядел сына: — Вымахал! Собирайся в баню.

Мать подала Ивану чистое белье:

— Я тебе купила не обноски, как арестанту, а новенькое! Вырос, и над губой уж пух загустел.

— Спасибо, мама.

Отец ушел вперед.

Из огорода, где в стороне стояла баня, Иван с удовольствием оглядел берег реки, золотые маковки церквей, дома, бежавшие вниз по угорью.

Чтобы войти в дверь бани, ему пришлось согнуться. Парной и жаркий воздух захватил дыхание.

Отец голый бегал по бане и бранился:

— Баню истопили, а воды горячей нет! Как бабы каменку-то не расплавили! Вот я им…

Иван еле сдержал смех: догадливая Маша, да не очень: что теперь ответит отцу?

Когда вернулись в дом, Маши не было.

— Где же она?

Мать отозвалась:

— Ушла учебники какие-то искать.

…Маша ждала брата в рядках малины. С улыбкой поглядывая на него, спросила:

— Ну, и чему ты научился, рассказывай.

— Многому, Маша, — серьезно ответил Иван. — Я понял знаешь что? Нужно не транжирить время ни минутки… Нужно учиться. Учить других.

Видимо, Маша ждала не такого ответа. Она разочарованно протянула:

— Детей? Это я знаю.

— Не только детей. Предстоит борьба, Маша. Либо мы, либо буржуи. Лучше — мы. Только нам нужно много знать. Вот я о чем. Читала ты Ленина?

— Нет. — Маша прислушалась к пению птиц в кустах и повторила: — Нет… Но очень хочу.

— А я читал. Я дам тебе. Я достану. Пойдем. Уже ночь. Счастливый день короток… — А сам все медлил. Хотелось узнать, как жила Маша. Какое-то горе было у нее.

Неожиданный дождь загнал их в дом.

— Вот так тебе, — смеялась Маша над братом. — Не любопытничай.

Первые дни Маша робела перед братишкой и все с большим удивлением следила за ним. Еще все спали в доме, а он уже тихо выходил из чуланчика в огород и там, сидя на низенькой скамье, читал, делал какие-то выписки. Холодная заря поднималась и текла.

Искупавшись, Иван помогал матери по дому. И что бы он ни делал, видимо, одна какая-то мысль поглощала его внимание.

— Тебе — шестнадцать или шестьдесят? — спросила как-то Маша, застав его в огороде.

— Мне — шесть. Я ничего не знаю. — Иван с досадой захлопнул книгу.

— Тебе сто шесть. И я сведу тебя к друзьям.

Вечером она вела его по знакомому пустырю, через репейники и крапиву, к Камню-Кликуну.

Все так же спали ягнята на узкой влажной тропе, те же запахи стояли над пустырем. Иван посмеивался:

— Опять весь репей на юбку соберешь.

— Ах, как ты тогда драпал! — воскликнула со смехом Маша.

— Я тогда не знал, что в Кликуне твои друзья сидят. И мне было на два года меньше.

— Помолчим.

Река чешуйчато поблескивала и плескалась рядом. Какие-то розово-сизые птицы пролетали без крика. Воздух холодел, подползала влажная пахучая темнота. Маша внезапно остановилась, обернулась к брату. В темноте белело ее лицо да светлые цветочки темной кофты.

Неожиданно сестра обняла его. В молчании постояли они, взволнованные мыслью: кончилось детство.

Навстречу горланил Кликун. Они обошли его с долины, где было безветренно, темно.

Маша тихонько свистнула, ей ответили таким же свистом.

У самого Камня в темноте сидели на траве люди. Один сказал:

— Вот и Малышевы. Иван да Марья, — и добродушно рассмеялся: — Место мы выбрали хорошее. Кликун всех отпугивает. Можно говорить не таясь. Мария Михайловна сказала, что ее брат только что приехал из Перми, видел все, что там происходило, своими глазами.

— Интересно послушать…

— Может, расскажешь, паренек?

Иван на минуту растерялся. Но, не выдав себя, начал спокойно, неторопливо, тщательно подбирая слова:

— Много я не понимал тогда… Только в тюрьму случайно попал, так вот там мне человек хороший растолковал… В эти годы рабочий класс проснулся, товарищи, — собственный голос показался ему чужим. И последние слова — выспренними, чужими. Он смолк на минуту.

Плескалась вода. Трава чудесно пахла. Было тихо, влажно. Сгущалась темнота. Иван рассказывал о бесчинствах казаков и охранки, о закрытии Мотовилихи, о безработице и голоде рабочих. Он и не подозревал, что столько воспринял из того, что видел и слышал тогда. Порой голос срывался. Иван конфузился: голос все еще не установился, подводил его.

— Еще в октябре рабочие Мотовилихи были вооружены, организованы в боевые дружины. Но оружия было мало…

— Для нас сейчас самое главное — это борьба с меньшевиками, — произнес из темноты голос, густой и прерывистый, как у человека, долго терпевшего зло. — Они кричат всюду, что революция кончилась навсегда. Неграмотным все мозги запорошили, стараются внушить, что партия изжила себя…