В. Бирюк - Пристрелочник

• Название: Пристрелочник
• Автор: В. Бирюк
• Жанр: Научная Фантастика

«И кочегары мы, и плотники…» Коли есть место, что зовётся — Стрелка, то и людей, которые при том месте живут — зовут стрелочниками или пристрелочниками. И меня так называли. Что глядишь красавица? Ждёшь, что расскажу — как я в одну ночь город выстроил? Ага, и мост хрустальный до самово городу Парижу. Трахнул, тибедохнул… «пушки с пристани палят — кораблям пристать велят»… Господи, сколько ж сказок про меня, про мой город по Руси ходят! И что по воле Богородицы в одну ночь вышел из земли пустой град, велик и вельми изукрашен, и что прилетел в облаке да в сем месте домами да церквами пролился… Ерунда сиё, девочка. Мы его сами, вот этими руками… И ещё многими, и по-искуснее, получше этих — из земли вытаскивали, вылепляли, воздвигали да возвышали. Людьми место красится. Моими людьми. Как? А по всякому. И молитвой доброй, и словом худым, и умом, и дуростью, и горем с печалью и смехом с радостью… Бестолковости всякой — много было. Это нынче мы города как пирожки печём. А в те поры… всё в первый раз. Ты свой первой раз помнишь? Вот, зарозовела. А теперь прикинь — сотня мужиков враз… Ну-ну, не обижайся. Мне тогда… тоже лихо было. Смеху — аж до икоты. И что забавно: и испуги мои, по большей части, пустыми были, и надежды — всё более ложными. Планы, расчёты… попусту. А вот же ж — стоит град Всеволожск, велик да изукрашен!

---

— Курт, повтори.

Курт пытался убежать. Но команда «ко мне!» вбита ещё «с молоком матери». Хотя и не волчица его выкармливала. Пытался подползти, пытался сделать вид… Потом сел, задрал голову и завыл. Как по покойнику. По мне, что ли? Рано, дружище. Все там будем. Но сперва ты сделаешь то, что я велю. Сделаешь. Исполнишь.

Почему у больших собак такие грустные глаза? Вот он лёг на живот, положил голову на лапы, смотреть на меня боится, поднимет взгляд и сразу опускает, поскуливает… Хочется пожалеть. Обнять и плакать.

Я… кажется, меня несколько покачивало. И выворачивало. Никак не мог оттереть губы. Держал второго… второе пособие за плечо. Тот сперва орал, потом молил, потом рычал, потом скулил, обделался, пытался встать на колени… Демонстрационный экземпляр. Не интересно. Я держался за его плечо, смотрел на Курта, тыкал пальцем «тренажёру» в шею и повторял:

— Убей! Вперёд! Убей!

Я думал — Курт бросится на терпилу. И как-нибудь так, в ярости, злобе и рычании… Князь-волк поднялся, медленно подошёл к нашей тренировочно-воспитательной группе. Встал на задние лапы, положив передние терпиле на плечи. Посмотрел ему в глаза. Тот громко и вонько пукнул и обмяк. Обморок, похоже. Потом Курт внимательно посмотрел мне в глаза. Он же здоровый! Он же на задних лапах выше меня ростом! А я смотрел вверх, в эту здоровенную белозубую чёрную пасть, в дырки жёлтых глаз, за которыми пляшет… пламя адских печей. И тупо повторял, тыкая пальцем:

— Убей! Убей! Убей!

Курт сморщил нос, фыркнул и… и убил.

Как-то совершенно… по-пустяшному, как-то мимоходом. Начал опускаться и разворачиваться. Цапнул, дёрнул. Грациозно уклонился от фонтана, хлынувшей из разорванного горла терпилы крови. Брезгливо встряхнул лапой, на которую упало несколько капель. И ушёл. Не оборачиваясь. Сперва — шагом. Потом рысцой. Своей удивительной иноходью. Свойственной породистым скакунам и князь-волкам. Почти незаметными движениями. Будто переливаясь в этой туманной хмаре, в этом унылом сером пейзаже оврага поздней осенью. Исчез.

Обиделся? Разочаровался? Бросил? Он… Это навсегда? Насовсем?! У меня больше никогда не будет князь-волка? Факеншит! Не так! Мы больше не будем друзьями?! Мы не будем вместе?!

— Пойдём, боярич. Умыться тебе надо.

Ивашко. С растопыренным азямом в руках. Сухан с моей амуницией. Ряд лиц по краю оврага.

— Пойдём. Трясёт меня чего-то. Ты, Ивашко, меня не бросишь? Как волк.

— Пойдём. Нет. И он вернётся.

— П-почему? Он же… ушёл. Совсем. Иноходью.

— Потому.

Это случайное слово болталось в моей совершенно пустой голове. В пустоте отсутствия мыслей. Билось там о стенки черепа. Пока меня отдраивали и отпаривали. Намывали, кантовали и секли. Вениками в четыре руки. А оно — погромыхивало, постукивало и дребезжало. Ботало. Раздражало.

— «Потому» — почему?

— А, ты об этом. Сдохнет.

— Как это?! Он же здоровый, сильный. Лесной зверь. Сильнее в здешних лесах нет.

— Есть. Ты. Зверь Лютый сильнее зверя лесного. Сдохнет… с тоски. Без твоих… твою мать… А нахрена такая жизнь?! Не в жоре дело, Ваня. Просто без тебя… А на кой оно?! Ты, хрен плешивый… ты побереги себя… А то, итить… скучно.

— Я вам что, скоморох?! Песнями да ужимками забавлять-веселить?

— Ага. Знаешь от кого самое веселье? От солнца красного. Как оно выглянет, так и душа радуется.

Он как-то… притомился и смутился. От длинного «умственного» разговора. Рыкнул, для порядка, на Сухана. Отвёл в мой балаганчик. Горяченьким напоил, в одеяло завернул, по головушке погладил… Только что — титьку не дал.

Спать я не мог. Про фантомные боли слышали? А про фантомные вкусы? Знаю же, что зубы чистил. Неоднократно. И вообще: помыт, промыт и прополоснут. Но во рту — вкус крови. Чужой. Человеческой. Мяса. Жилок. Гадость. Тьфу.

Закрываю глаза — вижу Курта. Как он уходит. Как перед этим смотрит. Сначала — непонимающе. Потом — испугано. Потом… потом с отвращением. Вот и вылезла из тебя, Ванёк, сущность твоя хомосапиенская. Звери убивают для пропитания, волки — могут для обучения молодняка. «Страшнее кошки — зверя нет» — кошка убивает и для развлечения. Но только люди убивают ради «высших целей». «Я — нелюдь!», «я — нелюдь!»… Не льсти себе. Обычная двуногая скотина. С зачатками мышления и намёками на воображение.

Потом пришла Гапа. Молча залезла ко мне под одеяла. Начала ласкаться, тело моё отозвалось, я и сам… И вдруг она замерла у меня в руках. Как мёртвая. Сперва не понял, потом дошло: я до её шеи добрался. С поцелуями. И накрыл её горло своей пастью. Почти как сегодня днём. Чуть прижал зубами. Осознал и поразился. Разнице. У меня… «фантомные ощущения». Как этот… «наглядное пособие» — бился и рвался у столба. В моих руках. Мокрый, холодный, мычащий, истекающий дерьмом и потом. А Гапа… Тёплая, вкусная. Чуть дрожит внутри. Но, может, это от любви и страсти?

— Боишься?

— Да. Нет. Да.

— Ты, Агафья, как-нибудь… а то я нынче худо понимаю.

— Боюсь. Что ты мне… как тому… горло вырвешь. Больно будет. Нет, не боюсь. Верю. Доверяю. Ты — мой господин. Защитник. Ты вреда не причинишь. Да, боюсь. За тебя. Что ты, что с тобой… А тогда… смысл-то в чём? Зачем это всё? Зачем я?

Она вздохнула тяжело, смутилась, замотала по подушке головой:

— Ой, чтой-то я так… ну, длинно… витиевато. Ты не слушай дуру старую, ты в голову не бери. Бедненький ты такой был, холодненький. Вот я пожалела да и пришла. Ну… вроде как… обогреть-успокоить. Чтоб тебе не так муторно…

* * *

Способность к сопереживанию (эмпатии) выявлена у многих животных.

Мышам кололи формалин: одним маленькую дозу, другим большую. Мыши, получившие маленькую дозу, облизывались чаще в том случае, если вместе с ними находился знакомый зверек, получивший большую дозу. Напротив, мышь, получившая большую дозу, облизывалась реже, если ее товарищ по камере получил маленькую дозу.

Эмпатия, по моему ощущению, наиболее ярко проявляется у русских женщин. Почему так — не знаю. Возможно, как у мышей, вид страдающего соседа ослабляет собственные болезненные ощущения?

Быть женщиной на Руси означает — получить «большую дозу»?

* * *

Курт не появлялся три дня. В лагере… царила траурная тишина. В моём присутствии народ замолкал и старался убраться с глаз долой. Знакомо — подобное я уже проходил. В Пердуновке.

Мои ближники возвращались ко мне… постепенно. По-разному. Ноготок дал профессиональный совет. На будущее. Как это лучше делать. Трифа пришла и извинилась:

— Испугалась. Но ты — это ты. Я в твоей воле. Тебе вся отдана. Господом, Богородицей, «Исполнением желаний». Какой ты ни есть.

Аггей долго вздыхал, сопел. Потом предложил исповедаться и покаяться:

— Господь милостив. Помолись от души — он тебе и этот грех простит.

— Аггей, ты готов выслушать мою исповедь?

— Это — долг мой. Крест принятый.

— Моя исповедь — смертельна. Яд разъедающий и сжигающий. Душу и тело. Ты готов потерять жизнь, разум, душу? Ты полезен здесь. Полезен людям. Не принимай на себя ноши неподъёмной. Ничего, кроме вреда, не будет.

* * *

Какой священник выдержит исповедь попаданца? Знающего, что будет через 8 с половиной веков. Чего быть не может. Ибо лишь господь прозревает грядущее. Описывающий непрерывный, длящийся столетиями, а не три десятилетия, как в Библии, Апокалипсис, бойню и мерзость. Которую представляет собой история человечества. Неверящий в само существование бога. С высоты третьего тысячелетия от РХ. Являющийся сам по себе уликой. Доказательством ложности мечты и веры здешних христиан. Описывающий своих прежних современников так, как они есть. Как «плевелы» выросшие вот из этих людей, из этих «семян». Не потому что «плохие» — потому что другие. Будущее, в котором тебя нет. Совершенно чужое.

Гены человека и шимпанзе совпадают на 95 %. Почти — одинаковы. А теперь посмотрите на себя глазами шимпанзе.

Вот это… бесхвостое, бесшерстое, слабое, уродливое до рвоты… Неспособное прыгать по пальмам, срывать бананы ногами… Вот это… — будущее? От семени моего?! От моей жизни?!

«Гора родила мышь». А наоборот? — «Мышь родила гору». А какая разница? Если получившееся — не то. Не «такое же, но — лучше», как мечтают все родители. «Жена негра родила»… Ладно, бывает. А если — таракана? Или — осьминога?

«Сбыча мечт» — не состоялась. Не только личных — «всехных». Всего человечества, тысячи лет… Зачем жить? Для чего терпеть вот это всё? Когда придут «чужие»? Не «придут» — из нас самих вырастут. И уже ничего не изменить — вот оно, живой факт — попандопуло.

«Мы из будущего»? — Не «мы» — «они». Из будущего, которое прорастёт из нашего повседневного. Вылупление личинки яйцекладущего монстра из тела человека — представляете? Хотите послушать подробное красочное описание?