Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

• Название: Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам
• Автор: Эдуард Филатьев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4425-0013-4

О Маяковском писали многие. Его поэму «150 000 000» Ленин назвал «вычурной и штукарской». Троцкий считал, что «сатира Маяковского бегла и поверхностна». Сталин заявил, что считает его «лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи».

Сам Маяковский, обращаясь к нам (то есть к «товарищам-потомкам») шутливо произнёс, что «жил-де такой певец кипячёной и ярый враг воды сырой». И добавил уже всерьёз: «Я сам расскажу о времени и о себе». Обратим внимание, рассказ о времени поставлен на первое место. Потому что время, в котором творил поэт, творило человеческие судьбы.

Маяковский нам ничего не рассказал. Не успел. За него это сделали его современники.

В документальном цикле «Главная тайна горлана-главаря» предпринята попытка взглянуть на «поэта революции» взглядом, не замутнённым предвзятостями, традициями и высказываниями вождей. Стоило к рассказу о времени, в котором жил стихотворец, добавить воспоминания тех, кто знал поэта, как неожиданно возник совершенно иной образ Владимира Маяковского, поэта, гражданина страны Советов и просто человека.

---

Не исключено также, что днём он мог посетить Лубянку. Или к нему в комнату-лодочку мог наведаться кто-то из друзей-гепеушников и показать фотографию виконтессы Татьяны дю Плесси, сделанную во время венчания. А заодно мог что-то рассказать о поэте Владимире Силлове, которого гепеушники заподозрили в чём-то контрреволюционном.

Если расстрелянный в ноябре Яков Блюмкин был просто знакомым (пусть даже давним и очень хорошим), то Силлов являлся коллегой Маяковского по Лефу и Рефу. То, что ОГПУ готовилось учинить расправу над 29-летним Владимиром Силовым, не могло оставить Маяковского равнодушным.

На все попытки поэта взять под защиту обречённого поэта Агранов или Горб могли сообщить ему то, что говорили о Силлове Виктор Шкловский, Борис Пастернак, Сергей Эйзенштейн, Николай Асеев, Семён Кирсанов и другие лефовцы. Высказывания эти были неприкрашенные, прямые, порой нелицеприятные, и поэтому они били наповал.

Прочитав их, Владимир Владимирович вполне мог разочароваться во многих своих сподвижниках.

А в Гендриковом он встретился с ними лицом к лицу. И слушал их весёлые славословия в свой адрес. Но теперь эти слова, произносимые столь торжественно, должны были восприниматься как неискренние, фальшивые и поэтому подлые.

Финал празднования

Кроме «Хорошего отношения к лошадям», Маяковский прочёл ещё одно стихотворение на ту же тему – «История про бублики и про бабу, не признающую республики». Это был рассказ о том, как красноармеец, которого везли на фронт сражаться с панской Польшей, попросил бублик у торговавшей на базаре бабы. Баба бублик не дала. Голодные красноармейцы войну с Польшей проиграли. Паны нагрянули на базар и съели бабу вместе с её бубликами. И поэт делал вывод:

«Посмотри, на площадь выйдь —
ни крестьян, ни ситника.
Надо вовремя кормить
красного защитника!
Так кормите ж красных рать!..»

Маяковский и себя считал защитником своей страны. И ему тоже не дали (притом который уже раз) желанного «бублика» – возможности жениться по любви, пожалели ценного гепеушного агента.

Подвыпившей компании было, конечно же, не до этого.

Лили Брик на следующий день записала в дневнике:

«До трамваев играли в карты, а я вежливо ждала пока уйдут».

Устав ждать, Лили Юрьевна вздремнула в своей (свободной от гостей) комнате.

И вот тут-то в квартире появились Пастернак со Шкловским. Гости пришли мириться. Борис Леонидович сказал Маяковскому:

«И соскучился по тебе, Володя. Я пришёл не спорить, а просто хочу вас обнять и поздравить. Вы знаете сами, как вы мне дороги».

Однако Маяковский мириться не захотел. Он хмуро сказал, обращаясь к Льву Кассилю:

«– Пусть он уйдёт. Так ничего и не понял: сегодня оторвал – завтра пришить можно обратно… От меня людей отрывают с мясом!.. Пусть он уйдёт!»

Ошеломлённые такой встречей, Пастернак и Шкловский стремглав покинули квартиру.

Галина Катанян:

«В столовой была страшная тишина, все молчат. Володя стоит в воинственной позе, наклонившись вперёд, засунув руки в карманы, с закушенным окурком».

Возможно, Маяковский сказал Пастернаку и Шкловскому что-то ещё, касавшееся их высказываний гепеушникам, чего ни Лев Кассиль, ни Галина Катанян просто, видимо, не поняли (или поняли, но в воспоминаниях упомянуть побоялись).

Присутствовали ли при этом раннем утреннем инциденте Агранов, Горб, Эльберт и Горожанин, неизвестно. Но им не нужно было ждать, пока пойдут трамваи, так как за ними присылали с Лубянки автомобили, и высокопоставленные гепеушники могли к тому времени уже покинуть Гендриков переулок.

Но что удивительно! Никто из тех, кто присутствовал на торжественном чествовании Маяковского, не привёл ни единой фразы, ни словечка, прозвучавших из уст этой четвёрки. Как будто они промолчали весь вечер. Или словно их там вообще не было.

А ведь Агранов, Горб, Эльберт и Горожанин и тосты поднимали в честь юбиляра, и славили его. А их жёны танцевали вместе с ним. И вместе со всеми куражились.

Впрочем, эти умолчания понять можно – об этих людях высказываться не полагалось (как-никак – солдаты Дзержинского, бойцы невидимого фронта). Но совершенно непонятно отсутствие каких-либо упоминаний об Осипе Брике. Почему не осталось никаких воспоминаний о его участии в этом мероприятии?

Объяснить это можно только одним – Осип Максимович по-прежнему был крепко обижен на Маяковского за «Клопа» и «Баню». Потому и был нем, как рыба.

Подводя итог чествованию поэта, можно сказать, что празднество, начавшееся задорно и весело, под занавес скомкалось, гости изрядно захмелели, а виновник торжества к тому же ещё изгнал двух своих бывших друзей, явившихся незвано.

Вполне возможно, что, добиваясь наличия сорока бутылок шампанского на сорок гостей, мстительные Брики именно такого финала и ожидали, мечтая превратить юбилейный вечер в издевательский балаган.

Никаких свидетельств, которые подтвердили бы это предположение, конечно же, нет. Как, впрочем, отсутствуют и свидетельства, его опровергающие. Поэтому каждый, руководствуясь известными фактами, вправе делать свои выводы.

Покинув квартиру в Гендриковом ранним утром 31 декабря, Маяковский несколько дней там не появлялся.

Вероника Полонская потом писала:

«Я совсем не помню, как мы встречали Новый год и вместе ли».

А в это время (в самом начале января 1930 года) из Москвы в Париж отправились Яков Серебрянский, бывший начальник 1 отделения ИНО ОГПУ, ставший простым оперативным сотрудником Лубянки, и Сергей Васильевич Пузицкий, помощник начальника Контрразведывательного отдела (КРО ОГПУ). Пузицкий имел высшее образование (окончил юридический факультет Московского университета) и был видным чекистом (участвовал в арестах английского шпиона Сиднея Рейли и известного эсера и антисоветчика Бориса Савинкова). Вместе с ними были и супруги Яновичи (Захар и Фаина), друзья Маяковского и Бриков. Гепеушники ехали во Францию выполнять приказ по захвату и доставке в Советский Союз возглавлявшего РОВС генерала Александра Павловича Кутепова.

Глава третья Жертва режима

Ответ на «укол»

Независимо от того, кто, где и как встречал новый 1930 год, 1-е января наступило. Этот день Маяковский провёл в своём обычном рабочем ритме, о чём свидетельствует его телеграмма, отправленная в Ленинград – в ответ на телеграмму из клуба Ижорского завода:

«Москва, Дом печати, Маяковскому. Рабочие Ижорского завода просят Вас выступить в Колпине на вечере, посвящённому Вашему творчеству. Сообщите условия и день приезда…»

1 января поэт ответил:

«Могу выступить между 7 и 10 января. Условие: проезд, остальное по усмотрению клуба. Телеграфируйте заранее день выступления. Маяковский».

3 января Лили Брик записала в дневнике:

«Володя почти не бывает дома».

Маяковский не только «не бывал дома», он ещё, по словам Аркадия Ваксберга, «никого не предупредив (даже Лилю и Осипа)», совершил некий весьма решительный поступок – подал заявление в Российскую ассоциацию пролетарских писателей (РАПП). Вот оно:

«В осуществлении лозунга консолидации всех сил пролетарской литературы прошу принять меня в РАПП.

1) Никаких разногласий по основной литературно-политической линии партии, проводимой В ОАППом, у меня нет и не было.

2) Художественно-методологические разногласия могут быть разрешены с пользой для дела пролетарской литературы в пределах ассоциации.

Считаю, что все активные рефовцы должны сделать такой же вывод, продиктованный всей нашей предыдущей работой.

Вл. Маяковский

3/I – 30 г.»

ВОАПП – это Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей, заменившее в 1928 году ВАПП (Всероссийскую ассоциацию пролетарских писателей).

Некоторые биографы Маяковского считают дату, указанную на заявлении поэта, опиской. И датируют этот документ 3 февраля.

Но есть свидетельства, которые январскую дату подтверждают. Например, литературный критик Владимир Андреевич Сутырин, работавший тогда секретарём ВОАППа, утверждал, что узнал о желании Маяковского вступить в РАПП от него самого в самом начале января 1930 года. Однако решение вопроса затянулось из-за отсутствия в Москве многих руководителей РАППа. Когда же они появились, им понадобилось какое-то время для осмысления ситуации.

Точка зрения Сутырина выглядит достаточно убедительной.

Бенгт Янгфельдт обратил внимание на то, как похоже начало заявления Маяковского на заголовок передовицы газеты «Правда» от 4 декабря 1929 года, которая называлась «За консолидацию всех сил пролетарской литературы». В ней РАПП объявлялся орудием партии в области литературы. Иными словами, своим заявлением в РАПП Маяковский хотел достойно ответить рефовцам, пытавшимся больно уколоть его своим предновогодним вышучиванием.