Моисей Винокур - Голаны

• Название: Голаны
• Автор: Моисей Винокур
• Жанр: Русская классическая проза

---

И срастались оторванные половинки. Из озноба одиночества в ее сведенных судорогой ногах. О-о! Ах!

- О! Ах! - прессует сумерки моего подсознания Тулинька хрипом диких махетунем в конопляных скифских степях...

- О! Ах!

- Ум-па-па, ум-па-па, - вступаю я тревожными и торжественными басами из вальса в городском саду моего детства...

- Спит Гаолян...

- Ночь коротка. И лежит у меня на погоне...

- Только кончиком, Мишенька. Ах! Лам, парара-ра...

Благовест дальних пастбищ. Артезианские колодцы, где каждый качок оргазм на взбитых сливках счастливой малофейки.

- Я! Ох! Я!... Нет, ты, Мишенька, ты ВЫВЕЛМЕНЯИЗЕГИПТА!

Тьмутаракань, где зарождались ее восторги, не мерилась эхолотом. Синдром Дауна, помноженный на Бермудский треугольник. Куколки Вуду, проколотые портняжной иглой на нестоячку к бесхозным милашкам. Ревнивое бульканье менструальных снадобий и бормотание ее палящих губ над хуем, которое я по дурости принимал за Нагорную проповедь.

Моя Вечная Жидовка! Агасферша! Дым костров мертвых скифов!

Одним словом, я влетел в кепезе ее пизды не по уши, а с ушами. Период половых сатисфакций.

ШМЕНДЕФЕР

Лежим мы как-то с Тулинькой, счастливые после близости, и курим анашу. Строго по заповеди спасения утопленников. Рот в рот.

Частицы моей души и дыма в очищенном виде переливаются в ее душу галлюциногенным светом. И моя женщина начинает светиться. Светланиться.

- Бородушка у тебя, как море! - подлизывается лжеутопленница к метле на моих ланитах, и я ей верю. - Расскажи мне смешную тюремную притчу.

Тулинька помешана на чудесах за забором, а меня - так хлебом не корми. Иван Демьянюк и остров Пасхи всплывают как локхидский бред в сумерках сознания, и цветные картинки ретроаспекта волокут беспредел крытки в Рамле. Прижав бархат ее кошелочки ближе к орденам, говорю:

- Вот Иван, живущий обособленно! - И Тулинька превращается в слух.

- Вот Иван, живущий обособленно! - сказал Моня Элсон, подловив меня на промзоне в обеденный перерыв, где я хрячил гранильщиком бриллиантов как папа Карло, баллистическим мудаком за подержанную ракету. - А ты загнешься на острове Пасхи!

Мой друг Менделе в авторитете садовника блатовал на зоне с ослиной челюстью в руках, и у меня не было оснований не доверять мерзким пророчествам.

- Моня, - говорю, - за что? Блядь буду - ни одного нарушения по режиму.

- Пейсатые из-за забора прессуют. Хотят тебя в святые перековать.

- Что же делать?

- А ты прикинь хуй к носу и подумай! - сказал мудрый Мендель и походкой организованного преступника с Брайтон-Бич пошел ловить шовинистический сеанс на Иване Демьянюке.

Моня Элсон с червонцем в приговоре не считал западло доставить бандероль адресату, то есть газеты, что слали хохлы Австралии Ивану Демьянюку.

- Иван! - кричал Моня в клетку, строго изолированную от контингента. Ива-а-ан!

И выходил семидесятилетний с лихуем хлопец с грозным нимбом концлагерей на холке и тремя вертухаями из Эфиопии, пристегнутыми к Ивану цепями, как брелки.

- Ну, шо, Иван? Жиды тэбэ спуймалы?! Хуевый ты казак, Иван!

Ванек впадал в животную ярость, рвал с себя эфиопов, как брачные узы, и в бешенстве делал до ста семидесяти отжиманий от пола, не вынимая.

Моня ржал кривым уголовным смехом, а у фалашей-альбиносов тек кипящий тук с тыльной стороны штанов тюремного департамента.

Задолго до описываемых событий я побывал у Мони в блоке "тет" на посиделках (есть такая привилегия у преступников из разных блоков: перехрюкать "трешь-мнешь" в судьбоносных случаях и проконсультироваться).

Помню, я сидел и жрал любительскую колбасу с зеленым лучком и белым хлебом с воли, ни на минуту не давая себе забыть, что это не я жру вовсе, а Мендель дал мне пожрать.

Пока я переваривал кишкой невиданные яства, Моня готовил сюрприз на десерт.

- Иван сколотил маленький оркестрик и бацает тебе в масть в послеобеденное время. Слушай ушами!

Воротясь к себе в штрафной блок Вав-штайм, я припал ушами к глухой стене мандаторной кладки, в которой клопы прогрызли прекрасную акустику. И как факт - после полуденного вопля: "Хаванина в блоке!" и чавканья я услыхал, как тихо и торжественно, будто из городского сада моего детства, вступили басы!

- Ум-па-па, ум-па-па, ум-па-па... - мычал носоглоткой несчастный яйя, а двое других задушевными голосами пидарасов кричали с надрывом: "Спит Гаолян!"

Мелодия моего детства. Ведь я - урожденный комсомольчанин-на-Амуре. Пойди, объясни евреям Магриба, что от Комсомольска до сопок Маньчжурии по карте Советского Союза - два пальца обоссать!

Единственный белокожий узник в хате, я попрошайничал у соплеменников прекратить гвалт кокаиновых разборок, и злодеи мне частенько не отказывали, грызя друг другу глотки в дискомфорте безмолвия.

Мелодии моего детства. Однажды, нарыдавшись таежными слезами ностальгии, я ощутил легкомысленное озарение.

Благодаря Ивану Демьянюку и с подачи Мони Элсона я получаю на шару музыкальное образование параллельно к сроку и ебу тюремное управление! Теперь я часами наслаждаюсь звуками вальсов, пока не кончу.

Но...

Затаив дыхание, моя Тулинька пасется на травке Дальних пастбищ, и ее ладошка поглаживает меня.

- Мишенька, мой сладкий Мишенька!!! - шепчет любимица ангельским голоском. - Ты чувствуешь, какой он уже стал строгий!

У меня начинает гнать сушняк с привкусом полыни, и, как бычара оперного пения на гоголь-моголь, я ломлюсь к взбитым сливкам к Тулиньке под лобок.

- Дальше, Мишенька! Дальше!

Клянусь Тулинькой и кессонный мне типун на язык, но дальше было некуда!

- Что было дальше, Мишенька?

- На чем я остановился?

- Наслаждался звуками вальса, пока не кончил.

- А дальше?

- Ты сказал "но".

... Но прибежали волоебы внутренней охраны нежданно-негаданно и спиздили меня с бельэтажа бетонного пола с полной конфискацией имущества в неизвестном направлении. Как пьяную шалаву, понесли под белы ручки произвола. "Только бы не опидарасили, - молился я не о спасении души. - Куда они меня волокут с матрацем?"

Последнее, что я отчетливо помню - дверь с надписью "Религиозный блок". Затем - флеш, еще раз - флеш, и темно, как у негра в жопе!

Чтоб не сойти с ума, прошу Тулиньку снарядить свежий банг. Хапнул - и, представьте, мне действительно полегчало.

... Так я попал на остров Пасхи, и, видит Б-г, я приперся туда не своими ногами. О-о-о-о!!! Религиозный блок!!! Там буря мглою небо крыла площадным матом. Мама! Обиженка!!! Мамашка из недоношенного детства и ее завет: "Чтоб тебе ни дна, ни покрышки!"

Успокойтесь, мама. Здесь я это отхавал!

Я очнулся, как половая тряпка, в начале длинного коридора. О-о!

Гнилой кильдым! Унылая зелень крашеных панелей провоцировала клаустрофобию. Скорбный колор стен, падая на лица невольников лиловыми сполохами, создавал световую иллюзию, будто неофиты годами не срали.

Чахлые тела... Обшмырганные лица... Опиум - народу! Под черными ермолками, стоящими колом на их косых головах, горели глаза псевдофанатиков, как у идолов с острова Пасхи, у которых зимой мандавошек не выпросишь. Они тусовались из кельи в келью, как антисоциальные психопаты, и кричали, кто громче, выдранное из контекста без всякой видимой связи: "... и поднялся Абрам с рассветом, и запряг ишака... "

Я лежу на захарканном полу, и ни один сукачок не протянул мне руки.

Вдруг они построились в ряд, как по команде, и стали отбивать такие двусмысленные поклоны, с таким усердием, будто навеки хотели запомнить, как ебут бабу встояка.

Я лежу на захарканном полу, как подстилка, и пальцем не хочу пошевелить. Только мыслю. Отчаянно мыслю: "Арабские жиды! Да. Это я, Моисей Зямович, вывел вас, козлов, из Египта!"

Тут на меня наступает дядек-англосакс от плеча выше любого Ивана в Израиле и с плечами хоккеиста в доспехах.

Чуть не сломав голову о прах у своих ног, бледнолицый представился: "Я - рав Мешулаш Бермуда. Твой командир блока. Встать!"

О боги! Не могут быть у приличного еврейского священника плечи хоккеиста. Реб Мешулаш Бермуда поднимает меня, как тампон неряхи в расцвете сил, и уносит к себе в исповедальню, по-хамски не предложив даже стул. Мудрый ребе волокет меня прямо к ватерклозету, потому что у меня уже есть стул и течет кипятком по ляжкам.

- Ребе! - взываю к начальнику из глубин отхожего места. - Я в Талмуде круглый дундук. Я вам испорчу стадо! Мой папа откармливал свиней и бегал на бану по карманам. Я выжил благодаря наебкам сограждан в босяцкий шмен. Отпусти меня, начальник, на штрафняк!

- А куда мы денем "лау" и статью "террор"?

- Это была баллистическая ошибка, ребе! Я осознал. Будь проклят Циолковский - пахан ракетоблудия! Склоните ухо к моей маленькой просьбе, и у вас начнется жизнь обеспеченного человека. Поверьте на честное слово. У меня в изгнании был друг, который с моей наколкой приперся в Москве в Политбюро в одном чапане и на рваном рубле выкатал у них Каракалпакию. Я вас научу, ребе.