Ким Робинсон - Голубой Марс

• Название: Голубой Марс
• Автор: Ким Робинсон
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-699-91715-0

Красной планеты больше нет.

Отныне зеленый и изобильный, Марс из пустыни превратился в мир, где люди могут процветать. Но вновь разгорается жестокая борьба между Красными, отстаивающими независимость Марса, и Зелеными – «терраформирователями». В это время переполненной и загрязненной Земле угрожает крупнейшее наводнение, грозящее уничтожить все живое. Марс становится последней надеждой человечества, и теперь его жителей ждет нелегкий выбор: демографический взрыв или… межпланетная война.

---

На дне ледяной долины, лежавшей к югу от прохода, Ниргал различил огромное неровное белое плато, куда из окружающих высоких бассейнов собирались ледники, образуя огромное место слияния. Как объяснили Ниргалу, это был Конкордиаплац. Здесь встречались четыре крупных ледника, которые затем стекали к югу в Большой Алечский ледник, самый протяженный в Швейцарии.

Ниргал спустился к краю террасы, чтобы увидеть как можно больше этого ледяного хаоса. На дальнем ее конце он заметил ступенчатую тропу, высеченную в жестком снеге южной стены, там, где она восходила к проходу. Тропа вела к леднику, находившемуся под ними, а оттуда – к Конкордиаплацу.

Ниргал попросил своих компаньонов подождать его на станции – он хотел прогуляться один. Те воспротивились, но летом на леднике не было снега, трещины были на виду, а следы – вполне различимыми для них. К тому же в этот прохладный летний день внизу никого не было. Его охранники все же колебались, и двое настояли на том, чтобы пойти с ним, хотя бы часть пути, чуть поодаль – просто на всякий случай.

Наконец Ниргал согласился на их компромисс и, подняв капюшон, принялся спускаться по ледяным лестницам. Спускаться было не очень приятно, но в конце концов он вышел на более ровный простор Юнгфрауфирна. Хребты, служившие стенами этой снежной долины, уходили к югу от Юнгфрау и Мёнха, соответственно, а затем, еще через несколько километров, резко опускались к Конкордиаплацу. С тропы их скалы казались черными – по-видимому, на контрасте с ярким снегом. Тут и там среди его белизны виднелись участки слабого розового оттенка – это были лишайники. Жизнь теплилась даже здесь – пусть и была едва заметна. Бо́льшую часть пути его окружала смесь чистых белого и черного, тогда как сверху нависал купол цвета берлинской лазури, а из Конкордиаплаца поднимался пронизывающий ветер. Он хотел спуститься на Конкордиаплац и осмотреться оттуда, но не знал, успеет ли сделать это за день: было очень трудно судить о расстояниях, плато могло оказаться гораздо дальше, чем казалось. Но он мог идти, пока солнце не проделало бы половины пути к западному горизонту, а потом повернуть обратно. И он стал быстро спускаться по зернистому льду, ощущая, будто внутри него сидит еще один человек, а еще – двоих охранников, которые шли ему вслед в паре сотен метров позади.

Довольно долго он просто шел. Это было не так уж тяжело. Бугристая поверхность льда хрустела под его коричневыми ботинками. Верхний его слой, несмотря на солнце, размягчился на солнце. Лед был слишком ярким, чтобы смотреть под ноги, даже сквозь солнечные очки. Пока он шел, льдинки отскакивали от него и чернели в воздухе.

Хребты, что высились справа и слева от него, начали понижаться. Он выходил на Конкордиаплац. Глядя вверх, он видел, как ледники уводили к другим высоким каньонам, словно ледяные пальцы на руке, тянущейся в солнцу. Запястье же тянулось к югу, где начинался Большой Алечский ледник. Сам он стоял на белой ладони, раскрытой к солнцу, возле линии жизни, получившейся из валунов. Лед здесь был с ямками и буграми и имел голубоватый оттенок.

Его подхватил ветер, закружив у него в сердце; он медленно повернулся, словно был маленькой планетой или волчком, собирающимся вот-вот упасть, попытался принять его на себя, встретить его как следует. А вокруг все такое большое, яркое, ветреное и просторное, сокрушительно тяжелое. Истинная масса белого мира! И при этом здесь присутствовала тьма, будто часть космического вакуума, проглядывавшая сквозь все небо. Он снял очки, чтобы увидеть, как все это выглядело на самом деле, и свет оказался таким резким и слепящим, что ему пришлось зажмуриться и прикрыть глаза рукой. И все равно четкие белые полосы продолжали пульсировать у него перед глазами, и даже остаточные образы вызывали сильную боль.

– Ай! – вскрикнул он и рассмеялся, решив попробовать еще раз после того, как ощущения смягчатся, но прежде, чем его зрачки снова расширятся. И он так и сделал, но вторая попытка оказалась столь же неудачной, что и первая. «Как смеешь ты смотреть на мой истинный облик?!» – безмолвно восклицал ему этот мир.

– Боже, – расчувствовался он. – Ка вау.

Он надел очки, не открывая глаз, и стал смотреть сквозь прыгающие остаточные образы. Постепенно из пульсирующих полос черного, белого и неоново-зеленого проявился девственный ледяной и скалистый пейзаж. Белый и зеленый. Значит, мир был белым. Пустой мир в безжизненной вселенной. Это место было столь же значительным, что и марсианские первозданные пустыни. Оно было таким же крупным и даже крупнее – благодаря далеким горизонтам и давящей гравитации. И более резким, более белым, даже более ветреным и холодным. Господи, ветер буквально пронзал его сердце: внезапное осознание того, что Земля была настолько огромна, что в многообразии ее территорий существовали даже более марсианские места, чем имелись на самом Марсе – что она была во многом прекраснее, что она превосходила Марс даже в своей похожести на него!

Эта мысль потрясла Ниргала. Он лишь стоял и смотрел перед собой, пытаясь ее осознать. Ветер словно умолк. Замер и весь мир. Ничто не двигалось, не издавало ни звука.

Заметив наступившую тишину, он начал вслушиваться в нее, но ничего не мог расслышать, только сама тишина становилась все более осязаемой. Она не была похожа ни на что из того, что ему доводилось слышать прежде. Он задумался: на Марсе он всегда был либо в куполе, либо выходил в костюме – всегда в окружении машин и механизмов, за исключением редких прогулок по поверхности, которые устраивал в последние годы. Но и тогда всегда слышал либо ветер, либо машины, находившиеся поблизости. Он их просто не замечал. А сейчас стояла глубокая тишина, тишина самой вселенной. И это было совершенно невообразимо.

А потом он снова начал слышать звуки. Кровь в ушах. Воздух, проходящий через нос. Тихий шелест собственных мыслей – казалось, они тоже издавали звуки. Его тело, начиненное органическими насосами, вентиляторами и генераторами. Все эти механизмы находились внутри него и тоже шумели. Только теперь он был свободен от всего на свете, и в этой совершенной тишине мог слышать только себя, единственного во всем мире – свое свободное тело, стоящее на матери Земле, свободный от скал и от льдов. Мать Земля… Он подумал о Хироко, но уже без той скорби, что разрывала его сердце в Тринидаде. Когда он вернется на Марс, он сможет жить прямо вот так. Сможет выходить в тишине, абсолютно свободный, на открытое пространство, обдуваемый ветром, в чистой безжизненной белизне под темно-голубым куполом неба, в котором голубой цвет, цвет кислорода, будет символизировать саму жизнь. Венчая всю эту белизну. Словно некий знак. Белый и зеленый, только здесь вместо зеленого был голубой.

И тени. Среди тусклых следовых образов лежали длинные тени, тянущиеся с западной стороны. До Юнгфрауйоха было далеко, да и располагался он намного ниже. Ниргал повернулся и начал подниматься по Юнгфрауфирну. Его двое спутников, находившиеся вдалеке выше по тропе, кивнули и, повернув вверх, тоже прибавили шагу.

Довольно скоро они оказались в тени хребта с запада, потеряв солнце из виду до конца этого дня. Ветер теперь задувал им в спины, подгоняя вперед. Стало по-настоящему холодно. Но такая температура была ему привычна, как и этот воздух, лишь слегка разреженный. И несмотря на вес, ощущавшийся внутри него, он начал взбираться по хрупкому уплотненному льду легкой трусцой, ощущая, как его бедра реагируют на нагрузку, переходят в свой старый ритм лунг-гом-па, легкие работают в полную силу, равно как и сердце, также старавшееся справиться с дополнительным весом. Но он был достаточно силен, а это был один из высокогорных марсоподобных регионов Земли, и он хрустел ногами по льду, с каждой минутой чувствуя себя все сильнее, потрясенный, возбужденный, трепещущий перед этой невероятной планетой, где было столько белизны и столько зелени, чья орбита была расположена так изящно, что зелень разливалась от уровня моря, а когда достигала высоты трех тысяч метров, ее устилала белизна – и это составляло естественную зону жизни шириной в эти три тысячи. И Земля вращалась как раз в этой тонкой и воздушной биосфере, ограниченной несколькими тысячами метров, по орбите со средним радиусом в 150 миллионов километров. Это было слишком прекрасно, чтобы в это поверить.

От напряжения Ниргал начал чувствовать покалывание в коже, по телу распространилось тепло, достав даже до пальцев ног. Он начинал потеть. Холодный воздух ощутимо придавал сил; он чувствовал, что взял темп, который мог сохранять часами, но, увы, в этом не было необходимости: впереди и чуть выше простиралась снежная лестница с перилами из канатов. Его сопровождающие его опередили и уже поднимались по последнему склону. Скоро там, на этой маленькой то ли железнодорожной, то ли космической станции, должен будет оказаться и он. Ох уж эти швейцарцы, о чем они думали, когда это строили?! Этот громадный Конкордиаплац можно посетить, всего на день выехав из столицы! Неудивительно, что им так нравится Марс: они больше всех похожи здесь на марсиан – строители, терраформирователи, любители прохладного разреженного воздуха.